На Афон - Борис Константинович Зайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще одним своеобразным откликом на книгу Зайцева, который, по словам его Валаамского приятеля иеромонаха Иувиана (Красноперова), «разбудил вновь интерес к Афону»[79], можно считать появление в эмиграции целого ряда работ о Святой Горе[80]. Бывший пермский губернатор, камергер Александр Владимирович Болотов (1866–1938) был столь вдохновлен очерками Зайцева в «Возрождении», что, посетив Святую Гору на Страстной неделе 1929 г., уже в 1931 г. стал афонским иноком Амвросием, а в 1938 г. схимонахом[81]. Друг и духовник Бориса Константиновича архимандрит Киприан (Керн) вспомнил о монахолюбии писателя в год его семидесятилетия: «Не вожди и не социальные реформаторы – область его интересов. Не гонители и не обличители, а скорее изгнанники, одиночки, массам ненавистные и от них уходящие на свои вершины, в свои пустыни. Вот почему Данте, патрон изгнанников, так глубоко завладел Зайцевым; почему много вчитывался он в Шатобриановские „Воспоминания“; вот почему и Флобер, суровый аскет в литературе, безжалостный к литературному празднословию, а потому и совершенный стилист французской прозы. Отсюда же у Бориса Константиновича и тяготение к церковному, иноческому. Инок – иной, т. е. не такой, как все, как массы; монах – монада, одиночка, а не часть какой-то толпы, людского табуна. Да и церковность, религиозность есть печать известного избранничества. Не всем это дано, а по Божиему изволению, помазанием свыше, а не избранием снизу»[82].
Б. К. Зайцев. Югославия. 1928 г.
Когда в 1928 году Зайцев приедет в Белград на съезд русских писателей и журналистов, ему придется говорить и о своей последней книге:
«– Ваша последняя книга?
– „Афон“! Если бы Вы только знали, как он покоряет своей высокой духовной жизнью! Там отлично сохранилось то древнее Славянство. Нигде мне не приходилось слышать более чистую русскую речь. Именно в монастырях Афона. А как там музыкально звучит колокольный звон! […]
– А в Белграде я остаюсь еще целую неделю. Ваша страна мне напоминает нашу: те же мощные реки, те же вьющиеся клубы дыма!
Алая лента на иконе трепещет: окошко светится, словно икона, из которой некий архангел вот-вот выпорхнет погулять. Господин Зайцев, ласково-задумчивый, словно позирует знаменитому церковному художнику Нестерову. Несомненно, г. Зайцев обрел мир. Возможно, лишь всемогущая Россия в состоянии дать такого – джентльмена Масличной Горы, который не говорит, а словно чинодействует в лакированных туфлях»[83].
Н. Б. Зайцева много раз говорила автору этих строк, что отец ее вернулся с Афона немного другим человеком. Перемена произошла даже во внешнем облике – исчезла всем известная зайцевская бородка, и, как рассказывала Наталья Борисовна, он сразу постарел. Эту перемену в облике известного писателя отметили даже обитатели Белграда: «Газеты нами полны. В день перед открытием, в 3–4 ч. дня наши физиономии положительно высматривали с каждого прилавка, каждого столика в кафе, каждого киоска. Нынче выходят два интервью со мной. Портреты все уже спустил в газеты. Вчера после торжеств.[енного] Толстов.[ского] вечера меня поймала хорватская студентка – в тетрадке у ней наклеен мой ульяновский портрет[84], и она плакалась, что там я с бородой, просила дать „без бороды“ – чему я помочь не мог. (Вообще о моей наружности пишут в газетах то что я похож на Ад. Манжу[85], то что я „нестареющий“, и пр.)»[86], – писал Зайцев жене из Белграда.
Вскоре после напечатания книги Зайцев вернулся к теме Святой Горы. Поводом к тому послужило появление описания другого афонского путешествия, описания французского и, как счел Борис Константинович, не заслуживающего никакого доверия. Это была книга «Месяц у мужчин» известной уже журналистки Маризы Шуази. Она рассказывала о своем необычном и нарушившем все вековые запреты вторжении на Святую Гору под видом юноши-слуги путешествующего иностранца, однако впечатления, вынесенные ею из жизни афонских обителей, незнание очевидных реалий афонского быта и сама вульгарная манера изложения истории своего путешествия заставили Зайцева усомниться в подлинности ее рассказа, что было подтверждено знакомыми ему монашествующими и игуменом Мисаилом (Сапегиным), не запомнившими пребывания такого человека в Пантелеимоновом монастыре[87].
Мариза Шуази написала несколько книг в стиле репортажа: в июне 1928 г. выходит ее книга «Месяц у девиц. Репортаж»[88], 8 августа 1929 г. выходит из печати «Месяц у мужчин», в 1930 г. «Любовь в тюрьмах. Репортаж»[89] и книга о Жорже Дельтее[90], в сентябре 1931 г. очерк «Месяц в базарном зверинце»[91], а в январе 1934 г. «Месяц у депутатов, произвольный репортаж»[92]. Из этих книг лишь репортаж с Афона был вновь переиздан уже через год[93] вопреки всем надеждам Зайцева «устыдить писательницу». Книге была суждена долгая судьба – в 1963 г., при жизни автора, она вышла вновь, на этот раз в английском переводе в Нью-Йорке[94].
Никаких свидетельств тому, что Мариза Шуази каким-либо образом пыталась отказаться от написанного или препятствовать переизданиям описания своего путешествия на Афон, нам отыскать не удалось, как не пришлось встретить и сколь-либо аргументированного свидетельства тому, что на Афоне она не была. Впрочем, обе «фотографии» Маризы Шуази в Карее, помещенные в ее книге, являются примером очень низкокачественного фотомонтажа[95].
В том же 1929 году петербургский уроженец Ринальдо Кюфферле, сын итальянского архитектора Пьетро Кюфферле и его русской супруги, берется по совету давнего знакомца и доброжелателя Зайцева Этторе Ло Гатто за перевод трех его книг: «Борю переводят на итальянский, „Анну“, „Афон“[96] и „Золотой узор“. А по-франц. [узски] „Анну“. Но денег кот нарыдал»[97], – сообщала Вера Зайцева Вере Буниной в декабре 1929 г. Через пятнадцать лет, в разгар новой войны, планировалось и неосуществившееся издание «Афона» в переводе на французский язык[98].
Б. К. Зайцев. Париж. 1928 г.
Портрет Б. К. Зайцева работы Н. П. Ульянова
Самый успешный образец возрождения русского монашества и монастырей в условиях эмиграции, на возможности и необходимости которого так настаивал Зайцев, являло собою Типографское иноческое братство преподобного Иова Почаевского, основанное знаменитым почаевским типографом и издателем журнала «Русский инок» архимандритом Виталием (Максименко) в селе Ладомирова в межвоенной Чехословакии и широко прославившее ся на весь православный мир своей книгоиздательской деятельностью в годы новой мировой войны, когда типография Братства снабжала богослужебной и иной литературой возрождающиеся храмы и общины на значительных территориях России, оккупированных войсками Германии и ее союзников. В пасхальные дни 1931 г. Пантелеимонов монастырь на Афонской Горе посетил прежде здесь подвизавшийся насельник Ладомировского братства игумен Серафим (Иванов). Он отмечал, что из 2000 прежней братии в монастыре осталось около 200 человек, причем 20 из них были выходцами с Карпатской Руси. «Узнав, что я миссионер с Карпат, почти каждый из монахов ревновал внести свою лепту на дело Православной миссии.
