Школа. Остаться в живых (сборник) - Ирина Комиссарова

Разговор переходит в правильное русло. Женщина улыбается. Рассеянно оглядывается на аккуратные ряды столиков, смотрит в окно: там темнеет… Кассу сняли, теперь прибраться немножко — и можно закрывать.

Витя выходит из ванной. Ноутбук несет перед собой — на всякий случай. Замедляет шаг, прислушивается: никого. В родительской комнате о чем-то рассказывает телевизор.

«Acer» он кидает на диван. Берет в руки гитару, прижимает пальцами струны. Бррень! — звучит вялый аккорд. И гитара тоже летит на диван.

Скучно.

На стене — галерея русского рока. Здесь же висит кожаная куртка-косуха. Он в ней не ходит, но иметь нужно. Это же олдскул.

Из кармана куртки Витюша достает пачку сигарет. Со скрипом отворяет пластиковую раму. Морозный воздух заползает в комнату. Внизу мигают и перемещаются разноцветные огоньки. Так было всегда, так будет и завтра. Надо об этом песню написать.

Он чиркает зажигалкой.

Слова складываются в строчки. Нет, все не то. Не то.

У людей на плакатах (оглядывается он) как-то получалось. И телки их ждали и мерзли под окнами. А ведь тогда не было ни «трубы», ни Контакта.

В комнате пищит телефон: ему пришла СМС-ка. Он читает, самодовольно улыбается. Подумав, перезванивает.

— Спасибо, Машка, — говорит он в трубку. — Я помню. Нет, еще не записал… горло болит. Ага. Ты принеси мне завтра английский, ладно?

Трубка взрывается возмущением.

— А что? Ты уедешь, кто мне будет английский делать? — говорит Витюша, посмеиваясь. — Да ладно… шучу, шучу…

Трубка успокаивается.

— Окей, — говорит Витюша, — завтра увидимся.

Сигарета летит за окно. Теперь надо проветрить, а то в полвосьмого мать вернется.

Утром в школе Маша держится независимо. Ей кажется, что все смотрят на нее, включая мелких. На ее тонких губах — презрительная улыбка. А так она спокойна, даже очень спокойна. Легко догадаться, чего ей это стоит.

На перемене Витюша ее догоняет.

— Спасибо за английский, — говорит он. — Я на химии все переписал. Вот.

С этими словами он протягивает ей тетрадку.

— Ты прочитал? — спрашивает она, слегка краснея.

Витюша мнется.

— Ну, — начинает он, — ты же не думаешь, что… Короче, ты поезжай. Надо так надо. Потом же все равно вернешься, так?

— Will you miss me? [3] — спрашивает Маша тихо.

Пятиклассники несутся мимо с визгом. Один цепляет Машку за руку, успевает получить оплеуху.

— Чего ты говоришь? — хмурится Витя. — Прости, я не слышал.

— Так. Ничего. Учи английский.

Следующий урок — история. Лариса Васильевна — жуткая молодящаяся дама музейного вида, зато у нее правильно поставленный, педагогический, уверенный голос. История для нее — точная наука. А точнее любой истории — методичка, спущенная из отдела образования.

Она поблескивает очками и говорит, говорит, говорит.

— Ключевая роль Иоанна Грозного в становлении российской государственности еще недавно подвергалась сомнению, — вещает она. — К счастью, в последние годы все вернулось на свои места. Сегодня не так важно, за что именно Иоанна Четвертого прозвали Грозным; важно, что в его время государство было крепким, как никогда до тех пор, и Россию уважали на Западе… — Она переводит дыхание, впечатленная важностью момента. Окинув класс орлиным взором, продолжает: — И особенно печально видеть, как впоследствии это уважение разрушалось и разбазаривалось — как в давние смутные времена, так и в совсем недавние… Наше поколение все это видело… Очевидно, что России необходима сильная рука, какая была у царя Иоанна Грозного!

— Бред, — тихо говорит Дан (он сидит у окна и рисует что-то в тетрадке). — Полный бред.

Но Лариса Васильевна не слышит.

— Конечно, несогласные всегда будут, — говорит она. — Достаточно послушать западных псевдоисториков, которые специализируются на охаивании России… Случается, я по долгу службы просматриваю передачи на канале «Discovery». Там царя Ивана называют не иначе как патологической личностью. — Она оскорбленно блестит очками. — Выпячивают, что называется, не лучшие его черты и акцентируют внимание только на них. По-вашему, это научный подход? Вот вы, Парфенова, что думаете?

Машка вздрагивает.

— Не знаю, — говорит она. — Наверно, ненаучный.

— Где-то вы в облаках витаете, Парфенова. И я даже знаю, в каких облаках.

Машка бледнеет. Поднимает глаза на учительницу.

— Это здесь вообще ни при чем, — говорит она.

— Отчего же. Где вы там собираетесь учиться? В Лондоне? Представляю себе, чему они вас там научат.

— Я не знаю, что будет там, — звенящим голосом произносит Маша. — И вы не знаете. Вы там не были никогда. Зачем же говорите?

Лариса Васильевна картинно разводит руками.

— Ну, примерно этого я и ждала, — говорит она. — Вот они, эти западные благотворители. Они там только и рассчитывают на нашу молодежь. Думаете, вы там только английским будете заниматься? Не-ет, Мария. Там у вас будет совсем другая история. И в прямом, знаете ли, и в переносном смысле. Вы читали, как о России отзывался Уинстон Черчилль?

Но Маша не желает этого знать. Она поднимается с места, подхватывает сумку и идет вон из класса. Витюша недоуменно смотрит ей вслед, Светка качает головой.

Дверь захлопывается. Рослый Дан (тот, что сидит у окна) негромко, но отчетливо хлопает в ладоши.

— Лозинский, вы хотите следом? — Лариса Васильевна переводит прицел на него.

Дан смотрит на нее с усмешкой. Он абсолютно спокоен. «Он похож на юного Элвиса», — поневоле думает учительница. Да к тому же сын богатых родителей. Умница и отличник. И от этого досадно втройне.

— Вы совершенно напрасно думаете, Лариса Васильевна, что вся история замыкается на России, — говорит он (ее же языком, негодяй!). — За границей тоже есть кое-что интересное.

— То-то вас всех туда и тянет! Ну и давайте, уезжайте! Все уезжайте! Мало там проституток в борделях!

Тут Лариса Васильевна понимает, что сказала лишнее. Она даже напрягается слегка, заметив, как Лозинский отмечает что-то в своей тетрадке — но, прищурившись, видит: тот просто нарисовал ее портрет.

На пол-листа — уродливая драная ворона в нелепых очках.

Очень похоже.

— А ваш Иван Грозный был параноик и сексуальный маньяк, — говорит Дан, отложив ручку. — Может, поэтому он вам и нравится?

— Выйдите вон! — взвизгивает Лариса Васильевна. — Вслед за этой вашей… англичанкой…

— С удовольствием, — улыбается Даник.

Не спеша собирает вещи.

Светка смотрит на него и не понимает. Даже привстает, будто хочет бежать тоже. Он останавливает ее жестом:

— Я пойду. Не надо волноваться. Пока-пока.

Дверь за ним захлопывается. На столе остается лежать листок с нарисованной вороной.

Можно продолжать урок.

С черным портфелем под мышкой Дан выходит в пустой коридор. Оглядывается. Отсюда некуда идти, кроме как на лестницу.

— Машка, — говорит он мягко. — Что ты расстраиваешься? Было бы из-за кого.

Маша поднимает глаза. Алые губы слегка приоткрыты.

Он что же, вышел за ней?

— Со мной все в порядке, — отвечает она. — Но все равно спасибо.

Он поправляет ее локон. По-дружески.

— Как приедешь — сходи на «London Еуе», — говорит он. — Колесо обозрения. Довольно круто, особенно когда темнеть начинает. Фотки выложишь?

— Дан, — начинает она и останавливается.

— Что?

— Я, может быть, еще никуда и не поеду.

Ей трудно объяснить ему, почему это так. Его отец может вынуть две тысячи евро из жилетного кармана, как раньше говорили. А ей надо больше. У Машки не хватит денег даже на месяц проживания. Даже на самолет не хватит.

Вряд ли он должен знать об этом.

— Я хочу, конечно, — говорит она. — Хочу поехать. Только тут мама одна останется. А ее вот-вот с работы уволят. Из офисного центра все арендаторы разбежались, выручки нету…

— У нее кафе? — кивает Дан с пониманием.

Ага, конечно. У нее кафе. У нее, если честно, зарплата двадцать тысяч. И вынести из этого кафе особо нечего, разве только чай «Липтон» и колбасу полукопченую. Но об этом уже нет смысла рассказывать. Он не поймет, как можно так жить.

— Если я не уеду, я уйду из этой школы, — признается она вдруг. — Я не могу больше. Все будут смеяться.

— Я не стану, — отзывается он.

— За спиной все шепчутся. Надоело.

— Я не шепчусь.

Губы у него — красивые, и улыбается он красиво, хотя и насмешливо, как главный герой в фильме «Сумерки». Опасно улыбается.

И тут звенит звонок. Хлопают двери, и гул голосов выплескивается на лестницу. Но Маша не оборачивается.

— Все кончилось, — говорит Дан. — История кончилась.

Светка смотрит на них с верхней площадки. Даник видит ее, а Машка — нет. Лицо у Светки идет красными пятнами.