Хозяйка мельницы - Евгения Демина

Посидел перед идолом князь, помолчал напоследок. Снова спрятал волчину, взял посуду, поклонился и вышел из круга.

Дымно в гае, парит. Пахнет топью. Там, на запад, большие болота.

Ростислав вышел прямо к усадьбе — к задним воротам, где пускали телеги с дровами. Частокол огибала ватага: с двумя лодками на плечах, третью поставили на полозья и тянули как сани. Тот, кто шёл впереди, бросил лямку.

— Гой еси, здорав буди. Мы к нему, а его и дома нет. Марит у вас. Которую неделю дождя не было?

— Драгош, ты ли?

— Что я, так постарел?

— Да уж не помолодел.

— Обижаешь. Сам-то вполовину седой.

— Смотрю, соскучился ты по мне, — князь положил ношу в сани, со всеми здоровался и припал к плечу гостя. — Ну, воспитанник, зачем пожаловал?

— За дорогим товаром, аль забыл?

— Как забыть. Раз нашёлся жених на старшую.

— Как на старшую? Ты мне что обещал?

— Обещал, какая будет в возрасте.

— Так их две.

— А вторая просватана.

— Видно плохо у тебя с памятью, — Драгош стукнул его меж лопаток.

— Может и плохо. Не всё гладко у нас нынче. Сейчас сам увидишь.

Но пока уходил — сыновья проснулись. Рассказали, волками сновали по лесу, погнались за лаской. Далеко завела охота, чуть не до самой Припяти. Набрели в глуши на маленькую речку, а там мельница. Вышла девушка, позвала их, погладила. Братин клялся, похожа на Младу рядовичеву,[36] Святча говорил — на Звеницу, Звениславу, дочку гридня[37] Хоря. Владислав промолчал.

— Не согласен, — смеялся Булгарин. — Сейчас скажет, на Аскольдову сестру.

Владко показал кулак и пошёл умываться. До сих пор в голове стоял шум воды, пальцы чуяли под ногтями супесь, на загривке лежала девичья рука. А девица — и правда, вылитая Хильдико.

Князь Драгош

Хильдико разрешили обедать со всеми. Брат перед свадьбой был в хорошем настроении, а древлянский конунг принимал новых гостей. В девичьей она услышала, это радимичи, с Присожья. Там один князь, Твердислав, отдавал своего сына Драгомира сюда на воспитание. А теперь этот сын вернулся — навестить дядьку. Вроде и не так чтоб молодой — старше Светана, лет двадцать пять-то будет. Вроде вдовец, жена умерла при родах. Вроде как ищет другую.

Хильдико оставила девиц прихорашиваться. Пока шла через двор, видела Ростиславичей с этим самым гостем и его дружинниками. Радимичский князь подбрасывал в воздух Вешку, потом Радея, потом спрашивал, помнят ли старшие, как развлекал их. Братислав отвечал, что помнят, и прыгнул ему на закорки. Тот носился по двору, распугивая кур, и ржал дурным голосом.

Хильдико не удержалась, остановилась посмотреть. Тут же подбежал к ней Владко, сам взмыленный, как жеребец, и по пояс голый.

— Видала, волк медведя оседлал?

— Ага.

— Он нас маленьких на себе катал. А ты сегодня-то придёшь обедать?

— Приду.

— А пляшешь хорошо?

— Я с братом буду. Ты совсем его не считаешь?

— Да что же он, не человек? Поймёт. Плясать все будут.

— Ну если все… Ну я пошла. Собираться.

Начистила песком застёжки-скорлупки, зашнуровала шёлковой тесьмой рукава, оберег закрыла янтарным ожерельем.

Аскольд защёлкивал обручья и поправлял изумрудный сёркр.[38] Он любил этот цвет.

— Ты-то видел этого Драгомира? — спрашивал Бьорн.

— Нет, где мы могли встретиться? Он тогда прислал отряд — десятка три, но сам не приезжал.

— У него там своя усобица была, — добавил Ульф.

— Откуда там-то усобицы? Там один одаль[39] на десять вёрст.

— Этого добра везде хватает. Переправу им кто-то спортил…

Ломится от дичи стол. Кто с Лесным Хозяином не в дружбе, во всю жизнь такого не увидит… Вздулись жадной утробой своды, чёрные — что просмолённые. Если ворота — пасть, тын — щетина, а конь на хребте примостился, то гридница — самое сердце, в самом нутре, от всех заслонёна. Мало здесь солнца, да окна невелики, только чтоб дым вытянуть. День и ночь здесь при огне. Но не любит огня Лес. Превращается в воду огонь, течёт по стенам, каплет из лучин, кругами морщится. Гаснет лучина — вынет Лисютка её из светца,[40] ставит новую. Кажется, от волос зажигает — так и горят кудри.

Плещется пламя в ногах у гостей, приливом пятки лижет. Два стола — две ладьи на плаву держит. Первой правит Ростислав, а по правую руку на вёслах сыны с дочерьми и дружина, а по левую свеи-варяги, а руль у радимичей. За второй только челядь — во главе с тиуном[41] и ключницей, мерно гребут, стучат чашами, мисами. Заправляют там конюхи. Нет дождя, говорят, ещё день-другой — и косить не надо, на корню запасётся.

Другие речи у князей, другие думы. Приволок Ростислав зазнобу свою — Рогнеде назло — усадил как невесту, убрал дорого. Сколько ни дарите, братья, сестре ожерелья да рясна, не перещеголяет. Не смотрит Рогнеда в ту сторону, беседует с княжичами. Считают, когда родить Миле; сколько зерна смолоть к свадьбе; гадают, будет ли охота завтра: ждать ли дождя в ночь (росы с утра не было). Слушает Владко вполуха, косится на Хильдико. Её брат не заметит: против него Любомира. Сама Хильдико мерит вдоль и поперёк князя Драгоша. Вот он голову запрокидывает, под бородой гривна серебряная играет. Смеётся, левую бровь вздёрнул, меж бровей морщинка — не разгладится. То ли тёмный волос, то ли серый — как древесная кора. Лицо будто солнца не знало, а от синей луды и совсем бледное. Глаза светлые, светлее только бельма у Арнгейра, скальда из Готланда, что гостил у них лет шесть назад. Глаза у него были как замёрзшая вода, пальцы — как северный ветер. Десять песен сыграл он на арфе, вот то была музыка — не то, что сейчас ползёт из жалеек. Каждый раз Хильдико подносила ему мёд, как старшая — и единственная — дочь хозяев. Каждый раз ей казалось, что он её видит, и она отпивала, низко склоняясь к чаше, и поверх края наблюдала за гостем. Он улыбался, откидывал косы, протягивал руку. Девочка отдавала чашу и пряталась за брата. Десять песен играл скальд. Сыграл и одиннадцатую. От которой все в доме поднялись плясать, и запрыгала утварь, столы и скамьи, ударило копытами по крыше, взвыла Дикая Охота,[42] ожила медвежья шкура со спины Арнгейра, шнуровки выползли из рукавов и змеями помчались к девушкам. У Торварды, которая так испугалась, что не смогла отдёрнуть руку, одна застыла на запястье серебром. Вторая вернулась к хозяину, когда он перебрал струны в обратном порядке. Всё вернулось на свои места, люди упали без сил. Придя в себя, Кнуд предлагал Арнгейру кольца и новое платье, лошадь и соболей.

Скальд задумчиво улыбался и наклонял голову, будто Кнуд был ниже его ростом.

— Пусть лучше твой сын отдаст мне то, что держит в руках.

Конунг удивился. Аскольд держал свой меч: перевязь порвалась в пляске.

— Он давно обещал его мне.

На гарде было вырезано: «Сеятель раздоров есть Отец победы.[43] Гуннульв сей меч сработал».

Ровно через год Аскольд нашёл свой меч вонзённым в верею.[44] На перекрестье прибавились руны. С тех пор он удачлив в бою…

В углу трещала печь. В другом Ингвар и Фреки прижали девушек. Светан, Ольгерд, Гордей и Варди взялись за пояса, натаптывали кольца меж столами, подхватывая на ходу парней. Рядом вился девичий хоровод, Хильдико была там. Харальд сидел в тени: заботами конунга весь подбородок синий. Радимичи розлили брагу. У бочек древлянин, радимич и поморянин спорили за очередь. Ростислав разделывал кабанью тушу.

Драгомир нашёптывал что-то Любашке, играл её колтами и иззелена-синим многорядным ожерельем. Любашка упиралась ему в грудь, отводила пальцы, стреляла взглядом по углам и тихо напевала, что просватана.

Аскольд подлетел к ним.

— Что тебе надо от моей невесты?!

Пряжка синего плаща звякнула об пол.

— Подвески дюже хорошо сработаны, хочу сестре такие заказать. Ты подарил?

— А ты мои подарки не считай.

— Да что ты разошёлся? — у Драгоша ни жилки на лице не дрогнуло. — Я Любашку твою с малых лет знаю, я в этом доме воспитывался. А вот ты тут с какого?.. О-о…

Аскольд приложил его затылком к стене.

Воины побросали ковши, забыли про бочки, порвали коло. Братислав как был с двумя саблями, так через стол и прыгнул. Подошёл с ножом Ростислав. Растолкала толпу Хильдико.

Драгоша подхватили, поставили на ноги, кто потрезвее — отталкивал.

— Уйди, Немир, — махнул радимич. — С меня теперь должок. — И полез на Аскольда. Чуть не сшиб с ног. — Слабоваты стали варги[45] на пиво… Да какой ты варяг, чудин есть чудин… — приговаривал, уворачиваясь. — Бьёшься как кобыла стреноженная…

И второй раз впечатался в стену.