Поднимите мне веки - Валерий Елманов

А вот так мы вообще-то не договаривались – речь была лишь о сирых и вдовицах. Ах ты моя хитрюля! Ну что ж, получается, нет у меня права на смерть – только на жизнь.

Кто бы возражал, а я промолчу!..

Проводив взглядом ушедшую чуть ли не бегом в свою каюту царевну – она не плакала, но держалась из последних сил, я попрощался с домашними. У ключницы глаза тоже были сухими – ей реветь вроде как не по чину.

– Тебе б еще пару-тройку заговоров выучить, – вздохнула она.

– Ты ж меня научила двум, – возразил я.

– То пустяшные, – пренебрежительно отмахнулась Марья Петровна, – а енти настоящие, чтоб, коль совсем худо станет, Авося призвать.

– Нельзя ведь часто, – напомнил я ей ее же слова.

– Нельзя, – сокрушенно посетовала травница. – Токмо ежели деваться некуда… – И осеклась. – Ладно, ступай. У тебя ныне, – кивок в сторону каюты, где находилась Ксения, – куды как сильнее покровители середь богов. Слыхал, поди, про Ладу?

– Слыхал, – кивнул я.

– Вот ежели что, ты к ней взывай. Она хошь таковского и не любит, – намекнула ключница на изготовленное зелье, – но понятливая.

– А… как взывать? Я ведь не знаю заговоров.

– Про свою любовь вспомнишь, и того довольно, – пояснила она. – И, слышь-ко, помирать не удумай. Теперь уж, – перешла она на шепот, – тебе вовсе оного нельзя. Я баб на своем веку столь перевидала, сколь ты грибов за всю жизнь не съел, потому истинную правду сказываю: ежели меня не послушаешься и уйдешь, то и она жить не станет. Все ли понял?

– В Ольховке свидимся, – твердо заверил я ее и пошел в каюту.

Прощание с царевной получилось не совсем обычным. Едва я туда зашел, как она словно подстреленная птица кинулась мне на грудь, но едва к ней припала, как тут же отшатнулась.

– Нельзя, – простонала она.

Я, недоумевая, шагнул к ней, но она уперлась своей маленькой, почти детской ладошкой мне в грудь и умоляюще повторила:

– Нельзя, княже. И без того не ведаю, как еще в голос не взвыла, а ты обнимешь, и тогда уж точно не сдержусь. Я ж хоть и царевна, ан все одно – баба. А реветь-то нельзя – я хоть и баба, а все ж царевна. Потому ступай себе да помни – коли любишь, то вернешься.

Я кивнул:

– Люблю. Вернусь. Жди… – и вышел на палубу, где в соседнем струге уже сидели на веслах десять ратников.

Дорога предстояла все та же – по Волге до устья Ламы, там до Волока Ламского и дальше.

Расчет был на то, что меня должны искать где угодно, только не на пути к Москве.

С нами следовали и трое пленных, которых мы подобрали на берегу после битвы, когда собирали тела погибших гвардейцев. Их я намеревался использовать как свидетелей, чтобы для начала избегнуть хотя бы обвинений в смерти молодых Шереметева и Голицына.

Особенно ценным был Косач, оглушенный позже остальных, так что он прекрасно видел, как озверевший Голицын с силой оттолкнул священника, который в результате падения получил смертельную рану в висок.

Впрочем, двое других тоже могли рассказать кое-что, поскольку в подробностях наблюдали картину моей схватки с усачами-бородачами, а потом и с Ванькой Шереметевым.

Ну а уж потом, когда отделаюсь от этих обвинений, можно будет поговорить и о главном, а уж с веревочками или без – как получится…

Честно говоря, не хотелось бы доводить дело до них, поскольку это автоматически означало, что придется прибегнуть и к изготовленному Петровной зелью, а меня эта «нестояха», как она ее назвала, несколько пугала, особенно теперь.

Да, она временная, да, я сам настаивал на ее изготовлении, да, травница говорила, что последствий не бывает, в том числе и что касается детей, и все же, и все же…

Вообще-то я не собирался плыть до самой Москвы. Хоть и требовалось поспешать, но не до такой же степени, чтоб очертя голову.

Куда проще остановиться возле начала последней излучины, ведущей к Новодевичьему монастырю, то есть именно там, где совсем недавно мы поджидали Ксению Борисовну. Оттуда до города рукой подать, да и места лесистые, так что выждать денек запросто.

А потом из города должен вернуться выносливый жилистый Волча, которому предстояло разведать обстановку, проверить, «чисто» ли в моем домике в Малой Бронной слободе, а уж тогда можно решать окончательно.

На всякий случай мы по пути успели прикупить про запас у жуликоватого келаря в Саввино-Сторожевском монастыре близ Звенигорода два десятка изрядно потрепанных монашеских ряс, в которых моим ратникам и предстояло проникнуть в Москву.

Дальше я планировал встретиться с Басмановым. Если боярин открестится от меня – пусть так, но я рассчитывал, что он поможет. К тому же мне много и не надо – сущие пустяки. Всего-то и нужно, что организовать мою встречу с Дмитрием.

А вот потом сплошная импровизация, потому что спланировать что-либо, учитывая взбалмошный характер государя-императора, не представлялось возможным.

Глава 20

Когда покровительствует Лада

Как ни удивительно, но в дороге на сей раз обошлось без приключений. Не иначе как судьба приберегла их для меня на потом.

Мало того что нас никто не остановил по пути, но мы и в Москву просочились относительно тихо, а пробраться на подворье Басманова моим бродячим спецназовцам помогли рясы и нехитрая маскировка.

Так их, может быть, и не пустили бы, но они прибыли вместе с матерью Аполлинарией, приехавшей вызнать о судьбе послушницы ее монастыря инокини Виринеи и ходатайствовать о смягчении участи несчастной.

Сам я рисковать и появляться у него не решился, да и ни к чему подставлять человека – стукачи-то среди дворни всякие бывают.

Это годуновские бежали с доносами к Басманову, а почем мне знать, куда побегут его собственные? Куда проще вызвать его письмом на… свое собственное подворье. Опять-таки повод самый что ни на есть подходящий – узнать о здоровье шотландца.

Может, Дмитрий и издал указ о конфискации подворья у князя Мак-Альпина, но мой спецназовец Багульник, предусмотрительно оставленный в тереме в качестве дворского, сообщил Волче, что Квентин по-прежнему пребывает тут и, помимо Дугласа и нескольких холопов, больше никого нет, а уж кому сейчас принадлежат хоромы официально – дело десятое.

Но я и тут все сделал аккуратно, заглянув на свое бывшее подворье вместе с двумя своими «монахами», которые вначале отыскали Багульника, и только потом, когда он разогнал всех слуг по делам, расчищая беспрепятственную дорогу к Квентину, зашел сам.

Да и то я поначалу старался держаться в тени, так что разговор о том, чтобы передать грамотку от царевны Ксении Борисовны в собственные руки князя Дугласа и кое-что на словах, поначалу вели мои спутники.

Они же и вручили шотландцу послание, которое царевна написала по моей просьбе. Короткое, да и ничего особенного в нем не было – сообщение, что с ней все в порядке и что она будет молиться о здравии князя Василия Дугласа, вот и все.

Квентин первым делом жадно выхватив из рук Обетника грамотку, принялся читать. Я кивнул своему бродячему спецназовцу, и тот вместе с напарником вышел в коридорчик, оставляя нас одних.

– Сказывали, что она на словах еще кой-что передавала, – вопросительно посмотрел он на меня, закончив чтение.

– Передавала, – кивнул я и откинул капюшон.

Шотландец отшатнулся, словно увидел привидение, а едва вышел из ступора, как сразу накинулся с упреками. Я и такой, я и сякой, и вообще он давно, еще год назад начал подозревать, что я коварно умышляю и сам норовлю занять место…

Оставалось молчать и слушать. Хорошо хоть, что спешить было некуда, до приезда Басманова оставалось не меньше часа, так что пускай себе выпускает пар.

Правда, минут через десять, когда Дуглас начал кричать и вовсе несуразное, я не удержался и упрекнул его:

– Ты хоть бы о здоровье ее спросил, да как она сейчас и где.

Он осекся, некоторое время озадаченно смотрел на меня, но потом завел старую песню – все-таки ревность преобладала у него над всеми остальными чувствами.

Одним словом, угомонился он всего за пару минут до появления Басманова, прибывшего куда раньше назначенного мною срока, уж больно его обуревало нетерпение.

Соседняя комната, всего полторы недели назад служившая мне опочивальней, оставалась пустой, поэтому мы с Петром Федоровичем перешли в нее. Мало ли как повернется беседа, а шотландца и без того распирает ревность, и ни к чему ему знать кое-какие моменты.

Басманов тоже начал с упреков. Досталось не только мне – Годуновым тоже, правда, вскользь.

Я стоически выслушивал его ругань, даже не пытаясь огрызаться – не время. Правда, оскорблять себя не позволил, ну а остальное…

Как ни крути, а я его подставил с этим указом, и вина перед ним и впрямь имеется, поэтому пусть облегчит душу. Да и брань, как известно, на вороту не виснет.

Когда я пояснил, для чего прибыл, он вытаращил глаза и даже на время умолк, да и потом уже не ругался, только смотрел недоумевая.