Возвращение - Анатолий Гончар

Богоугодное заведение сие именем святого мученика Евклиптия Виночерия открытое, в миру кабаком прозывающееся. Даёт приют и утешение всякому, кто его возжелает и не поскупится.

Как говорится, заведение было вполне подходящее для опустившегося дворянина. Я кивнул своим товарищам и решительно направился к до сих пор раскрытому дверному проёму. В нос ударила тяжёлая смесь запахов: жареного лука, сивухи, немытых потных тел и переваренной капусты. Я поморщился и шагнул вовнутрь.

Дракулу мы нашли. Но это был уже не тот статный и моложавый витязь, которого я помнил. Сейчас передо мной сидел изрядно располневший и не совсем трезвый мужчина средних лет и неторопливо потягивал из большой пивной кружки мутную, дурно пахнущую жижу. Я присел на свободный стул рядом, а отец Клементий так и остался стоять за моей спиной безмолвной высокой тенью. Я знал, для чего он это сделал. (После неудачного покушения на мою персону мой святой друг предпочитал не рисковать). Мне это не понравилось, но ссориться с ним и заставлять менять свою позицию я не стал. Пусть стоит, если ему так хочется.

— Хочешь эля? — спросил Дракула, глядя на меня остекленевшими, ничего не видящими глазами. Я отрицательно помотал головой.

— А я выпью! — граф решительным движением поднёс кружку и опрокинул её содержимое в широко раскрывшийся рот. Я ожидал, что после этого его окончательно развезёт, но я ошибся. Наоборот, его взгляд стал осмысленным, и на лице появилось выражение тщательно скрываемой муки.

— А ведь я один спасся, вот! — лицо Дракулы мрачнело всё больше. — И впрямь бессмертным оказался. — Он натянуто улыбнулся и я, уже знающий перипетии этого "бессмертия", сделал умное лицо и приготовился слушать длинную, пьяную "авторскую" версию битвы, но вместо этого мысли графа повернули совсем в другую сторону. Хотя так и должно было быть. Битва — она оставляет лишь телесные раны, которые быстро зарубцовываются. Куда больней бьют и мучают всю оставшуюся жизнь раны душевные.

— Августиночку мою да сынишку малого в реке Стремнянке вороги потопили. Так вместе с Ягой и сгинули! — а вот это была для меня новость. Я — то всё гадал, куда бабуля наша запропастилась. Хоть и ждал я со дня на день подобного известия, хоть и готовился к худшему, а сердце всё одно стиснуло, словно железным обручем.

— Это я уж после узнал, — продолжал граф Дракула. — Король-то по суше заслоны поставил, чтобы моих людей в государство своё не пустить, вот мы их по реке и отправили, — увидев мой вопросительный взгляд, он снова тяжело вздохнул. — Да не только моих. Всех детей да женщин, у коих ребятки малые (бездетные да молодухи ни в какую из крепости уезжать не пожелали, в один ряд с мужьями да женихами встали, на равных бились) на байдарах утлых… В ночь… — чувствовалось, что ему тяжело говорить. Слёзы, копившиеся в груди, прямо — таки душили его, но на лице не появилось ни единой слезинки. — Думали, что проскочат, но не сладилось. То ли догляд какой орки на реке поставили, то ли случаем так получилося, но до деревни, что у озера, байдары доплыли в крови красные да стрелами утыканные. Говорят, тела потом две недели кряду вода речная притаскивала. Людские до орочьи. Детишки наши да женщины тоже кое — чему обученные были, да и Тихоновна, поди, не на раз с жизнью распрощалась. Искал я своих. Как на ноги встал — так и побрёл, всех расспрашивал, да оказалось, никому про них неизвестно, ни следа не осталось, ни могилочки. Пустил я по реке веночек из цветов лютиков, поплакал слезами горькими, да под чужой личиной в город подался. Хотел руки на себя наложить, чтоб скорей с кровиночками увидеться, да кто ж тогда веночек им по весне на могилке речной выложит? — он смолк, глядя куда-то в незримую для меня даль, и долго сидел в пустом оцепенении, затем сглотнул подступивший к горлу комок и продолжил свою печальную историю.

— И ведь всё пошло из-за тестя моего проклятущего! На курорты заграничные, к солнышку тёплому съездить захотелось, мир, видишь ли, посмотреть. Изенкранц-то всё ему быстро и обтяпал, растолковал, значит. Бароны — то они чего сперва от короля потребовали? Правильно! Что б, значит, всё как у них в государствах велось-правилось. Вот мой тесть и расстарался. Изенкранц сколь лет вокруг трона увивался, а тут вдруг поблазнилось. Прибамбас, поговаривают, после спохватился, да не тут-то было! Бросил вожжи на землю, кто ж их теперь тебе в руки даст?! Кто подобрал — тот и правит, "от имени твоего и по поручению". Этих-то слов заумных от тебя тут понахватались. Изенкранц — он многое перенял, а кое-что и сам напридумал. Меня-то тогда как в сеть загнали. Впереди враги, позади "союзники", мать твою. Отступать начнёшь — на их стрелы нарвёшься. Хорошо, что враг узнать не смог, что продукты у нас кончаются (не было средь моих предателей), на штурм пошёл, а мог бы и голодом поморить! — он снова замолчал и, махнув рукой, подозвал бегающего средь зала откормленного юношу — прислужку.

— Эля мне!

— Господин, мне приказано не наливать, покуда господин не расплатится за предыдущую кружку. — В устах этого дородного малого слово "господин" по отношению к оборвышу, коим выглядел наш старый друг, звучало издёвкой.

— Или Вы, — он посмотрел в мою сторону, — готовы расплатиться за Вашего, — он мгновение помедлил, раздумывая, как бы назвать Дракулу, чтобы ненароком не прогневить мою особу, — собеседника?

— Да есть у меня ныне монеты, есть! — Дракула порылся в карманах и извлёк на свет божий две пятикопеечные монеты. — И запомни, юноша: Драный Хвост всегда расплачивается по своим счетам сам!

Юноша только хмыкнул, похоже, новое имя Дракулы здесь знали хорошо.

Приголубив очередную кружку местного пойла, в котором, как мне показалось, плавали не только тараканы и мухи, а ещё и чёрт те знает какая грязь, Дракула прикрыл глаза и вновь в который уже раз тяжело вздохнул. Тяжесть, лежащую на его душе, не могла снять никакая выпивка.

— Исцелить твою боль может лишь кровь врага твоего, но и она не излечит её полностью! — вмешался в наш разговор так и оставшийся стоять на ногах Клементий.

— Где нынче того врага искать воину одинокому, когда сёдни их воно сколь по дорогам рыщет! Одним конём поедешь — не разъедешься. Разве сорну траву с поля вселенского одной косой повыкосишь? Я уж лучше боль свою заглушать вином да угощением стану, буду пить с утра до ночи, на деньги, трудом честным, руками своими заработанные.

— Не пристало воину мешки да поклажи таскать, когда враг в дом ломится! — это уже я принялся учить уму — разуму нашего опустившегося на дно товарища.

— А пошто мне ворога головушки буйные, коль у отчего крова стены обрушены? Мои люди сгорели в пламени. Защищать мне некого и нечего!

— А как же доблесть твоя ратная, как же честь да дело, предками завещанное?

— Нет у меня уже ни чести, ни племени. Сирота я, тварь безымянная!

— Говорим мы с тобой, как писано. — Вот те раз, какой разговор у нас получается! — Чешем — то и впрямь как по строчками, не разговор, а былина древняя складывается!

— А чего ж не сказать, коль хочется? И былина в миру ладится!

— Хорошо, ну и пусть, пусть ладится! Только чтобы былина пелася, нужно песню пропеть победную, а иначе пустые хлопоты, имена не воскреснут в памяти не великого воя Дракулы, ни жены, ни сынишки малого! — от моих последних слов граф встрепенулся.

— Неужели и впрямь ты думаешь, коли в грозной године выдюжим, восстановим всю силу росскую, имена их в сказаньях вспомнятся? Будут помнить их люди добрые?

— Запомнят, ещё как запомнят! — перешёл я на простую речь. — Ежели сдюжим, клянусь, сам сложу стих-былину прекрасную. Только надо сперва выдюжить, а потом и былины сказывать! — я внимательно посмотрел на задумавшегося бродягу из великого рода Улук-ка-шен. Казалось, лицо того просветлело, морщины слегка разгладились, а на губах заиграла странная полуулыбка.

— И впрямь, есть в твоих словах истина! Согласен я. Буду бить врага до победного! Вот, ей — богу, будь у меня силы прежние, взял бы грех на душу, пролил кровушку, сверг бы тиранию тайную, народ из тьмы, его опутавшей, вывел бы…

Эти его слова были лишние.

— Всему своё время!

Положив руку на плечо "ожившего" друга и призвав его к молчанию, я кивнул головой и, встав из-за стола, устремился к выходу. Сражаться против ворога южного не возбранялось, а вот за хулу… Нет, не так… Ругай, сколь хочешь, это тоже не возбранялось, но за призыв к светлому прошлому, "за слова грязные, на подрыв единства власти и народа направленные", могли не только по шее накостылять, но и на верёвочке подвесить или и того хуже (хотя поди угадай, какая смертушка милей будет), тайно ножичком под бочок пырнуть. Третье-то, пожалуй, заполучить верней было. Навострились уж так неугодных (народ мыслями своими баламутящих) тайно с пути — дороги убирать.

В тёмной прихожей нас поджидал изрядно продрогший отец Иннокентий. Он холодно раскланялся с бывшим "вампиром", и я распахнул створки жалобно заскрипевшей двери. Вопрос о Персте Судьбоносном я графу задать так и не решился.