Прозрение. Спроси себя - Семен Клебанов

— Откуда звонишь? — спросил Алексей Фомич.

— С нашей почты. Тут Люба — почтарка — тебе поклон передает.

— И ей от меня привет.

— Что у вас? — спросил Пашков. — Какие дела?

— Как тебе сказать? Ну, одним словом, суд идет. Аж в две смены. Веселого мало, конечно. Устал. Алло! Алло! — В трубке раздались гудки. — Прервали нас, — сообщил он Каныгину.

— Цельный день не везет. Факт, — вздохнул Федор Степанович.

А в этот вечерний час Градова с членами суда сидела в совещательной комнате. Она кратко, не вдаваясь в особые подробности, высказала коллегам обстоятельства, препятствующие ее дальнейшему участию в процессе.

Заседатели были склонны согласиться с доводами Марии Сергеевны и, как ей показалось, хотели поддержать ее просьбу. Она начала писать протокол, чтобы все оформить как положено.

Клинков вдруг спросил:

— А как вас вывезли, Мария Сергеевна?

— Другой летчик спас.

— Все же летчик? — подчеркнул Ларин.

— Да. Смолин. Он сейчас в Аэрофлоте.

— А знаете, я бы тоже вас не взял, — задумчиво сказал Ларин.

— Отчего же?

— Я удивляюсь, как партизанский врач мог вас отпустить? Вам оказали первую помощь?

— Он был убит в бою.

— Вас нельзя было транспортировать. Заявляю вам, как хирург. Это все равно что везти вас на кладбище.

— А оставить тяжелораненую на руках отступающих партизан?

— Какого числа Смолин вас вывез? — спросил Клинков. — Может, вы помните, Мария Сергеевна?

— Девятнадцатого меня оперировали — это я помню из выписки. Значит, восемнадцатого. Да, восемнадцатого!

— А что, если этот Леший не мог вас взять по техническим причинам? — предположил Клинков.

— Каким?

— Не знаю, чего там у летчиков случается, но могу выяснить для пользы дела.

— Не стоит.

— Но ведь вам не удалось установить причину его отказа?

— Нет.

— Только догадываетесь, — негромко подсказал Ларин.

Градова подумала, что действительно она ничтожно мало знает о человеке, которого звали Леший.

— Есть идея! — Клинков посмотрел на товарищей, наверно, вспоминавших военные годы, и, убежденный в своей правоте, предложил: — Надо с ним поговорить. И все станет на свои места.

— Я говорила с ним, — печалясь, что все снова перепуталось, сказала Градова.

Ларин прошелся по комнате.

— Неужели сейчас, спустя столько лет, он помнит о каждом своем вылете? О каждом пассажире?

— Но Мария Сергеевна!.. — воскликнул Клинков.

— Да, она помнит, — уточнил Ларин. — А он?

— Может быть, — согласился Клинков. — Мне кажется, что вообще наш подсудимый Щербак и тот летчик — разные люди. Готов поспорить.

— Почему вы так уверены? — спросила Градова.

— Этот сплавщик из Сосновки пустил на ветер за здорово живешь миллион рубликов. А тот… Вдруг у него уже полный самолет был раненых? — осенило Клинкова. — И вообще, все летчики были героями на войне. И тот, я верю, тоже!

— Адвокат из вас дохленький, — улыбнулась Градова.

Протокол о ее самоотводе остался недописанным.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Каныгин уловил пристальный взгляд судьи, брошенный на него, и понял, что Градова сейчас будет снова допрашивать его в связи с показаниями свидетеля Михеева.

Но неожиданно Градова объявила:

— Пригласите свидетеля Бурцева.

Медленно передвигая костыли и слегка опустив голову, в зал вошел Бурцев. Нога его, закованная в белый гипсовый сапог, не касалась пола, а осторожно плыла над ним.

— Суд разрешает вам давать показания сидя, — сказала Градова.

— Спасибо. Мне лучше стоять.

Появление Бурцева озадачило Алексея. «Все-таки Ольга передала Градовой записку, — подумал он. — Зачем? Я просил не делать этого. Теперь Бурцев скажет, что всю вину сваливаю на него, а себе вымаливаю пощаду».

Он затосковал и рассердился на жену.

Бурцев уже рассказывал суду об аварии на запани, а Алексей все еще не мог успокоиться и с напряжением ждал, когда главный инженер вспомнит о злосчастной записке. Но, странное дело, Бурцев ни словом не обмолвился о ней.

…Восемь лет назад Юрий Бурцев окончил лесотехнический институт, получив диплом инженера-механика по сплавным механизмам.

Но молодой Бурцев всегда тянулся к иным делам, грезы романтики будили его воображение, и он вынашивал в душе красивую и мужественную надежду: стать заметным инженером. Эта надежда увлекала его дальше и дальше, заслоняя обычные дела, связанные с его профессией. По ночам ему снились летчики-испытатели, полярники дрейфующих станций, инженеры-космонавты, и среди этих людей он видел себя. Но все, что было связано с риском, вызывающим немой восторг в душе, влекло Бурцева лишь в мечтах и смутных желаниях. На земле же ему хотелось стоять прочно, долго жить под небом, зная, что знакомый, привычный ход его сердца в безопасности. Закончив самый земной институт, Бурцев понял, что ошибся, но горько не сожалел об этом.

Он был настойчивым и уверенным в себе инженером, а как современный человек понимал, что в карьере нет ничего плохого: растут по службе энергичные и способные люди.

Несколько лет Бурцев работал инженером в сплавной конторе на Каме. Когда главный механик треста ушел на партийную работу, ни у кого не было сомнений, что Юрий Павлович должен занять его место. Так и случилось.

Теперь же он, опираясь на приятелей и товарищей, перебрался главным инженером в крупный трест на Волгу…

Когда Бурцев закончил показания, судья спросила у него:

— Одной из главных причин аварии вы считаете резкое повышение горизонта воды?

— Вы правильно поняли меня.

— Другой причиной вы считаете то, что запань к этому времени не была восстановлена в рабочем положении?

— Да.

— Почему в таком случае вы отвергли предложение подсудимых о сооружении запани-времянки в районе заостровья? Они полагали, что это предотвратит вынос древесины в Волгу.

— Я руководствовался техническими условиями. Меня не волновал должностной престиж. Лишь предвзято настроенные люди могут думать иначе. — Юрий Павлович был убежден в своей правоте, и его твердый голос подчеркивал это. — Авария всегда случай гибельный. Фактор времени, порою исчисляющийся мгновениями, предопределяет эффективность принимаемых мер. Было очевидным, что стихия не сложит оружия. Время не отпустит те семьдесят часов, которые были нужны для сооружения запани-времянки.

— Однако осуществление вашего предложения тоже не спасло запань, — сказала Градова.

— Это так. Но, повторяю, перетяга была технически обоснована. Это известно специалистам.

Бурцев отвечал на вопросы судьи тоном, который придавал его ответам характер неопровержимой убедительности. Несмотря на свою нелепую позу — широко расставленные костыли казались шаткими, непрочными подпорками его плотной длинной фигуры, — он вел себя уверенно и спокойно. Главному инженеру потребовалось мало времени, чтобы положительно обрисовать свою роль в разыгравшейся катастрофе.

И тогда Градова решила проверить его стойкое мужество — к этому приему часто прибегали судьи, дипломаты и разведчики.

— Установка перетяги совершалась при вашем участии?

— Да, до момента, когда я сломал ногу.

— Какая часть работы была выполнена к этому времени?

— Дело подходило к концу.

— Были нарушены технические нормативы?

— Нет.

— Все соответствовало вашим указаниям?

Бурцев неожиданно замялся.

— В общем, да.

— В общем или конкретно?

— Будем считать, что конкретно.

— Следовательно, ваше предложение обрело характер приказа?

— Я хочу уточнить. Я исходил из технических расчетов, которые произвел на месте.

— Окончательное решение приняли вы?

— Начальник запани не опроверг моих расчетов.

— Вы исключаете, что в тот момент авторитет вашей должности имел бо́льшую силу?

— Я тогда не думал об этом.

— Вы знали деловые качества подсудимых, когда приехали в Сосновку? — спросил Клинков. — Как вы их оценивали?

Бурцев не торопился с ответом.

— Вы поняли мой вопрос?

— Да, — сказал Бурцев. — Мне показалось, что они опытные работники.

— А что вы можете сказать теперь?

— Я и сейчас утверждаю, что они были хорошими сплавщиками.

— Были? До какой поры? — вмешалась в допрос Градова.

— На их долю выпало трудное испытание. Об этом забывать нельзя, — сказал Бурцев и впервые оглянулся на скамью подсудимых, видимо, хотел увидеть, как Щербак отреагирует на его ответ.

Но Алексей в это время смотрел в дальний угол зала, где сидел Костров, второй секретарь райкома партии. И когда их взгляды встретились, Костров улыбнулся Щербаку.

О том, что персональное дело Алексея Щербака будет обсуждаться на бюро райкома партии, второй секретарь Виктор Антонович Костров узнал накануне и сразу отправился к Супоневу. Кабинет первого секретаря был напротив, его хозяин переодевался, ловко и привычно наматывая портянки, видимо, готовился к отъезду.