Царское дело - Сергей Булыга

И только тут Ададуров умолк. Маркел тоже ничего не говорил. Так они немного помолчали, а после Ададуров и уже опять спокойным голосом спросил:

— Что еще нового? С кем виделся?

Маркел подумал и сказал:

— С Ефремом-палачом.

— Ого! — удивился Ададуров. — А ему что было нужно?

— Да вот рассказывал, что их сегодня утром послали в ледник, чтобы забрать оттуда лопаря и похоронить как-нибудь. А они перепугались и сбежали.

— Чего перепугались?

— Да у лопаря в руке, в кулаке, был беличий хвост.

— Ну и что?

— А это он показывал, что его Бельский убил. Бельский — белка, вот как.

— А и верно! — сказал Ададуров. — А я сразу не сообразил… Молодец Ефрем! Борис Федорович будет очень рад. И он Ефрема не забудет! — Тут Ададуров улыбнулся и продолжил: — Ай да Уйме, ай да голова! И после смерти всех разумней. Да, колдуны, они не умирают, их души так среди живых и бродят. — Он осмотрелся и добавил: — Уйме, я тебя не обижал. Я все честь по чести…

Вдруг огонь в плошке запрыгал и чуть не погас.

— Свят, свят! — истово всшептал Ададуров и начал креститься.

Огонь опять стал гореть ровно.

— Вот видишь? — сказал Ададуров. — А пустые люди говорят: привиделось. А что они видели?

Маркел молчал. Ададуров, тоже помолчав, продолжил:

— Бельский лопаря очень боялся. Говорил мне: «Зачем ты, Федька, колдунов к нам возишь, мы же люди православные». Да только какой он православный, если, как только узнал, что царь в своей новой духовной велел записать, что Федору все царство, а Димитрия в Углич сослать, так сразу за шахмату цап! А из-за чего царь вдруг так передумал? Да из-за самого же Бельского, из-за его упрямства. Ведь же какой он гусь, этот Богдашка! Не глянулось ему английское посольство, и стал он государю наговаривать: «Гони их, государь, не пара они нам, басурмане они, истинного креста не знают!» А кому это понравится, когда тебя поучают? Особенно если ты царь? Вот царь осерчал и велел: «Андрюшка, вычеркивай Митьку, пусть его крестный ногти погрызет, га-га!» И Андрюшка вычеркнул.

— Андрюшка — это кто? — спросил Маркел. — Это Щелкалов, что ли?

— А ты что, его знаешь? — сердито спросил Ададуров.

— Маленько да, — ответил Маркел.

— Где это ты с ним сошелся?

— Да на английском подворье, а где же еще, — сказал Маркел. — А то кто бы меня допустил до Жонкинсона? Жонкинсон, как и все они там, сидит в подвале. Щелкалов их туда загнал.

— Тоже какой пес служивый! — гневно воскликнул Ададуров. — Позор какой! Басурманами других клянем, а сами еще хуже басурман. Надо их немедля выпустить! Надо Андрюшке вырвать бороду. Адрюшка — Богдашкин прихвостень!

— Ну, не совсем, — сказал Маркел. — Он же меня выпустил. Хоть я и рассказал ему про шахмату.

— Ты? Ему?! — недоверчиво переспросил Ададуров.

— А что мне оставалось делать? — ответил Маркел. — Он же сказал: «Будешь молчать, не допущу тебя до немчина!» Ну, я и рассказал.

— А он?

— А он улыбнулся, утер бороду и говорит: «Передай тем, кто тебя сюда послал, что я тебя по своей доброй воле выпустил, а надо было тебя в кипятке сварить».

Ададуров помолчал, после сказал:

— Это славно! Это значит: и Щелкалов теперь наш. Ох, Богдашка, ох, ты доиграешься… Немного же тебе осталось! — Потом спросил: — А что Щелкалов еще говорил?

— Да он больше молчал.

— Он это может, — сказал Ададуров. — Ох, хитрый пес! Сам государь говаривал: «Ох, Андрюшка, отрублю я тебе голову! Ох, отрублю когда-нибудь! Да только где после другую такую сыскать?» И так и не отрубил. И только ему духовную доверил. А тот ее куда-то снес. Теперь никто толком не знает, кому государь царство отписал: то ли Митьке, то ли Федьке.

— И что теперь? — спросил Маркел.

— А то! — строго сказал Ададуров. — Чей теперь будет верх, того будет духовная. Ясно? Вот какая силища — этот Андрюшка Щелкалов. Это голова так голова! А Бельский кто? Государю сапоги подавал, портянки наворачивал. Это любой сумеет. Да и какой он Бельский, какой князь? Истинно Бельские — это действительно старинный род, Бельские — они Гедиминовичи. А это их тезка, да и не Бельский он, а Вельский из-под Вологды. Когда последний настоящий Бельский, боярин князь Иван Дмитриевич, помер, их род на нем пресекся, тому уже пятнадцать лет почти, тогда этот пес Богдашка сразу вскинулся и ну государя упрашивать, чтоб тот позволил ему писаться Бельским. И государь по доброте сердечной согласился. Вот и пошла путаница: Бельский — князь, Бельский — старинных кровей. Когда его родной дед коровам хвосты крутил и лаптем щи хлебал, вот какой он Гедиминович, и это всем известно. Бельский! Тьфу!

Тут Ададуров замолчал, посмотрел на Маркела и с удивлением спросил:

— А ты чего так посмурнел? Тебе что, Бельского жалко? Или ты мне не веришь?

— Да верю я, — сказал Маркел. — Но мне другого жалко. Ведь если он не Бельский, а Вельский, тогда при чем тут беличий хвост? И тогда лопарево пророчество неверное.

— Как это неверное? — удивился Ададуров. — Очень даже верное! Вельский — это он по старине, а по всем нынешним грамотам он Бельский. Поэтому беличий хвост про него. Борису Федоровичу расскажу, он очень обрадуется. И про Щелкалова тоже. Хорошие известия ты нынче принес, Маркел, голова у тебя на месте и руки тоже. Борис Федорович таких ловких и головастых, как ты, примечает и под себя гребет. Так что, как только наше дело начнет мало-помалу брать верх, он тебя не забудет, не бойся. Борис Федорович не из таких! А пока что, не теряя времени, иди-ка ты к Спирьке да уточни все у него, а после нам доложишь. Сразу! Срочно!

— А где вас в случае чего искать? — спросил Маркел.

— Мы тебя сами найдем, когда будет надо, — сказал Ададуров. — Был бы ты только жив. Иди!

Маркел развернулся и пошел, на ходу думая: хорошенькое пожеланьице! Был бы я только жив! Хотя, с другой стороны… Помогай, святой Никола, и перекрестился.

48

Время было еще не совсем позднее, кое-кого в переходах еще можно было встретить, поэтому Маркел, когда это ему было надо, спрашивал у них дорогу — и довольно быстро добрался до Спирькиной двери. Маркел постучал в нее тем же условным стуком, каким, как он помнил, стучал Параскин дядя, но Спирька не откликнулся. Тогда Маркел постучал еще раз, уже громче. Спирька опять не откликнулся.

— Спиридон Фомич, — строго сказал Маркел. — Дверь пожалей.

Но тот и тогда промолчал. Тогда Маркел налег на дверь и начал ее выдавливать. Дверь захрустела. Спирька не выдержал и подал голос:

— Погоди! Сейчас… Дай свет зажечь!

Маркел отвалился от двери. За дверью через щель забрезжил свет. Затем, было слышно, к двери прошлепал Спирька и открыл. Он был в колпаке и в длинной, похожей на бабью рубахе.