Ангелов в Голливуде не бывает - Валерия Вербинина

– Я прошу прощения, – пробормотала она, – я вовсе не хотела вас тревожить, но… Вы меня не узнаете?

Я внимательно посмотрела на нее. Ухоженная, хорошо одетая, если средний класс, то его верхушка. Волосы высветлены, брови выщипаны, на лице – густой слой пудры. Может быть, я сталкивалась с ней в Голливуде, но я ее не помнила и честно об этом сказала.

– Я Конни, – прошептала она.

– Господи! – вырвалось у меня. – Вот так встреча! Заходите, не стойте в дверях…

– Меня теперь по-другому зовут, – начала она, садясь напротив меня. Я закрыла дверь и посмотрела на ее лицо. Никаких следов шрамов. Пудра, конечно, присутствовала, но ее было недостаточно, чтобы скрыть рубцы. – Когда ко мне пришла полиция, я струхнула, собрала вещички, сбежала и села на первый автобус. Поехала туда, где никогда раньше не бывала. С карьерой, конечно, пришлось распрощаться… устроилась мыть полы. – Она невесело хохотнула. – Потом перебралась в другое место, потом опять, и опять. Мне все казалось, что Тони за мной охотится, потому что он считал, что я его сдала. Не знаете, как он сейчас?

– Я давно его не видела, – сказала я. – Кажется, у него все хорошо. Вы-то как?

– О, вы не поверите. Устроилась я как-то в дом к одному хирургу. Он заметил, что я лицо прикрываю, стал допытываться, что да как. Не знаю, что на меня нашло, но я ему все выложила. Он сказал, что мне нечего стыдиться, что Тони – подонок и поделом ему. А мне нечего бояться, он работает в пластической хирургии и знает, как зашить шрамы, чтобы не осталось следов. В общем, он мне не только шрамы убрал, но и нос переделал, и подбородок. Теперь меня даже родная мать не узнает. – Конни помолчала и гордо прибавила: – Ну, а потом мы поженились. Он так мной гордится, я уж перестала ему доказывать, что не я Тони сдала.

– Значит, это были не вы? А кто?

– Понятия не имею. Я одно время думала, что вы на него стукнули. У вас такое лицо стало, когда он меня порезал… Но вы бы не стали из-за меня так рисковать, верно?

– Боюсь, что нет, – усмехнулась я.

Мы поговорили еще немного, и Конни удалилась, а я задумалась о том, что ее история может стать неплохой основой для сценария. Женщина скрывается от гангстера, который думает, что она его предала. Тут ого-го сколько можно накрутить!

«Бегущая женщина» была снята и имела успех. Шенберг вызвал меня к себе и спросил, нет ли у меня идей по поводу гангстерского фильма, который можно снять в короткие сроки и в небольшом числе декораций.

– Сколько денег дадите? – спросила я.

– Могу дать только сто пятьдесят тысяч.

– Этого мало, – заметила я, – но попробовать можно.

Лучший сюжет предложил сценарист Карсон: в тихом городке живут доктор с женой, их жизнь давно разладилась, а потом к ним вламывается банда с раненым гангстером. У героини поклонник, который не прочь за ней приударить, и он тоже попадает в заложники. Между героиней и раненым гангстером что-то намечается. Одним словом, зритель не будет скучать ни минуты.

Из-за ограниченного бюджета я выбрала на большинство ролей не слишком известных актеров, и многие из них стали звездами именно после «Тихого дома». Из-за свирепствовавшего цензурного кодекса мы не могли показать, например, как мужчина и женщина сидят на одной кровати, даже если она застелена, и поэтому все пришлось выражать взглядами и намеками. Карсон написал бесподобные диалоги, но «Оскара» получила я – за сценарий «Бегущей женщины». Он стал второй моей наградой – первый «Оскар» я получила несколько лет назад за роль в «Авиаторах».

48

Люди ломаются по-разному. Одних ломает нищета, других – достаток. Моя мать не сломалась во время бегства из России, не сломалась и позже, в Константинополе, когда она с отчаянием в голосе говорила мне, тринадцатилетней: «Иногда я думаю, может быть, проще сразу с моста вниз головой, чем мучиться дальше без всякой надежды». Но когда я сделалась звездой и стала присылать ей с отчимом и братом большие деньги, чтобы они ни в чем не нуждались, тут-то и начались проблемы. У матери был дом, был муж, который ее обожал, старшая дочь, которая жила отдельно и помогала материально, сын, который рос милым и смышленым ребенком, – казалось бы, живи себе и радуйся. Но вместо радости пришли неврозы и страхи, многие из которых не поддавались объяснению.

Поначалу она боялась за Георгия – что он заболеет и умрет, что он заснет и не проснется, что с ним что-нибудь произойдет, когда ее не будет рядом. Она окружила ребенка повышенным вниманием и опекой, которую даже Павел Егорович, закрывавший глаза на ее пунктики, стал находить чрезмерной. Мать не доверяла слугам, ее нервировало, когда Павел Егорович здоровался с молодыми соседками или, по ее мнению, уделял им слишком много внимания. Она стала рьяно заботиться о своей внешности и какое-то время только и делала, что меняла прически и подбирала наиболее выгодные фасоны платьев. Одновременно предметом ее тревог стала я. Она покупала все газеты и журналы, где писалось о кино. Если обо мне не говорилось ни слова, мать начинала нервничать; если ей на глаза попадался отрицательный отзыв, она выходила из себя; и все голливудские слухи, растиражированные в десятках изданий, она принимала за чистую монету. Я так и не смогла ей втолковать, что Голливуд – великий мифотворец и что сплетни составляют изрядную долю его ауры. Шансы встретить среди них правду примерно равны шансам найти жемчуг в желудке свиньи. Больше десяти лет меня последовательно выдавали замуж за всякого, с кем я появлялась на премьере, на вечеринке или на чьем-то дне рождения, но львиная доля таких выходов была заранее оговорена студией, чтобы привлечь внимание публики к актеру, к фильму либо как-то иначе повлиять на посещаемость. Если я не ошибаюсь, к 1938 году доходы от фильмов уменьшились почти на треть, и рекламщики отчаянно изворачивались, чтобы хотя бы окупить бюджеты.

Мать переживала за мой успех, который долгое время казался ей шатким и непрочным. Она не понимала и не принимала некоторые жанры – к примеру, детектив, – и ее нервировало, почему я не прислушиваюсь к ее мнению и снимаюсь в одном гангстерском фильме за другим. Она настаивала на том, чтобы я была осторожна в выборе ролей, потому что резкие перемены амплуа ставят публику в тупик. Когда в июне 1937-го неожиданно умерла Джин Харлоу, которой не было и тридцати лет, поползли упорные слухи, что ее смерть последовала из-за отравления краской для волос. Я запаниковала и хотела вернуться к моему собственному русому цвету, но мать объявила, что зрители от меня отвернутся, и на студии мне сказали то же самое. Позже мне довелось увидеть, как перемена прически погубила карьеру Вероники Лэйк[37], одной из самых ярких звезд сороковых годов.

Я хотела, чтобы мать переехала в Лос-Анджелес, поближе ко мне. Заметив изменение почерка в ее письмах, я насторожилась и, едва выдалась пауза между съемками, приехала в Севастополь. С трудом, но я все же вытянула из Павла Егоровича, что мать стала пить, что она много курит и что она то ругает мои фильмы, как никчемные пустышки, то задирает соседей: мол, они – никто, а ее дочь – голливудская звезда. При мне, впрочем, мать держалась и не позволяла себе распускаться. Я взяла с нее слово, что она приедет ко мне на ближайшие праздники, и уехала. Через несколько дней она задремала в постели с сигаретой в руке. Начался пожар, который заметили не сразу. Павел Егорович побежал спасать Георгия и вытащил его из пылающей детской. Мою мать он спасти не успел. В тот же день сгорела часть сада, включая старую яблоню, которую она любовно-иронически называла «жадиной».

После смерти матери я перевезла отчима с братом в Лос-Анджелес и поселила в своем доме. Павел Егорович, по-моему, так и не оправился после случившегося. Он и раньше казался молчуном, а теперь и подавно. Но у него оставался сын, и ради сына он старался держаться.

Если вы вдруг сделались звездой, одной из проблем становятся люди из вашего прошлого, о которых вы давно забыли, но которые вовсе не собираются забывать о вас. Однажды мой старый знакомый Роджер Экер, который сделался довольно известным фотографом, предупредил меня, что Фрэнк Горман, ныне работающий в какой-то бульварной газетенке, собирается состряпать обо мне статью, которая вряд ли меня обрадует. Я позвонила в отдел пиара студии и попросила их разобраться. В конечном итоге студия выплатила Горману какую-то сумму, и статья опубликована не была. Ее текст, который мне показали, оказался еще хуже романа Фрэнка, который я когда-то печатала. Оказывается, я всем говорила, что буду актрисой, крутила романы с репортерами и с легкостью разбивала их сердца. Мало того, я была запойной алкоголичкой и посещала подпольные бары. Был в тексте и глухой намек на то, что я дружила с личностями из мира криминала, но дальше намека Фрэнк зайти не решился – инстинкт самосохранения оказался сильнее жажды наживы.