Звездочет поневоле - Оксана Бердочкина

Господин Сатанинский раскрыл разноцветье оконных стекол и в комнату внеслись волнительные порывы свежего воздуха.

«Капор, брысь, не подглядывай, разбойник!», – обратился Февраль к затаившемуся псу, что кряхтел за русской печью и, сдвинув камень своего особенного перстня, что-то сладко слизнул, занося в привкусы оттенки неизвестного.

«Волчий прибудет после шести, Господин „Вешайтесь Все“ уже получил намек, а вот где же мои черти, где их ангелы носят?».

Все трое резко обернулись в сторону пустых коридоров, откуда внезапно послышалось смешение звуков, сотканных из игры органа и мнимых шагов. Голоса, то глухие, то звонкие набирали высоту звучания, а после пропадали, словно и не было их. В проеме дверей появилось серое крошечное пятнышко, оно необычно вертелось, подобие есть разве что в притравленной мухе перед смертью, а дальше что-то шагнуло на палас, прозрачной волной хитро пропищав: «Ваше Величество, Никколо Паганини срезан, он душист и прекрасен!».

«Например?», – придирчиво переспросил Сатанинский едва проявленное Пятнышко.

«Вся триста одна роза уже несется к вашим сильным ногам!», – лебезятничал демон, ставя в пространстве по-необычному руки.

«А где твои ботинки?», – переключился Сатанинский, заметя на ножках крошечного Пятнышко батистовые мешочки.

«Последний танец съел мою обувь. Вот все, что осталось от моих лаковых крошек: два батистовых мешочка, да картонная коробочка», – с иронией и медля в жесте услужливо произнес Пятнышко, доставая из кармана явно спичечный коробок.

«Вот плут, опять проигрался в кости!», – взвыл Сатанинский, продолжая: «И долго мне тебя еще одевать? Сколько раз повторять, не вступать в сделки с пушистыми занудами! Правда все равно на их стороне. Проиграешь!».

«Не то слово, Ваше Величество! Они безнравственно сбросили мою обувь в бездну, не оставляя мне ни капли надежды!».

В мутных хрусталях внесли триста одну розу, и белые свечи на бронзовых ампирах зажглись сами собой. За окном проходил день, провожаясь серым дождем, Сатанинский приказал накрыть ужин в белом костяном фарфоре, и все с нетерпением ждали скорейшей сервировки и еще одного неизвестного гостя.

«Главное, господа, в том, что дней больше, чем ночей, – заметил Сатанинский, дегустируя принесенные ему вина. – Вот мы все и крутимся оттого. Всем нам действительно очень плохо. Мыслей нет, а если есть, то безумные какие-то, либо опять пустота выпирает. О, как я люблю мануху!».

В комнату постучались, и господин Сатанинский залпом выпил последний бокал, обратив предмет на хрустальной ножке в знакомое Пятнышко.

«Июнь Июлич дорогой! – простонал Сатанинский, всем телом вытягиваясь в сторону коридорной пустоты. – Жарко тащится зараза…», – продолжил сам себя, вытирая алым платком выступивший на лбу пот.

«Что мы ожидали, что нас ожидало…», – заметил Сахарный, играя на воображаемых клавишах, а дальше, заправив руки в друг друга, с мыслью заложил их за спину.

«Вот вы…», – обнажая зубы, словно того ущипнули, Сатанинский затряс пальцем, театрально раскрывая надуманное: «Честный! Справедливый! Законный! Добросовестный… Ну что за дрянь ваша светская философия! Кстати говоря, Дело видели? Того самого, что любил порыться в ваших вещах, подглядеть чего, а после все ваше впечатлительное выдать за свое. Впрочем, еще познакомитесь. Стеклянная голова подшутила пуще меня. Донесла мысль, точно выпалив, свои горячие словесные бабочки. В общем, Шуга, наблюдайте, тщательно и с совестью. У меня всякий процесс без совести уже не процесс, а так, баловство шакала. Вы уж учтите трудность распоряжений. Бог, знаете ли, требует. Извиняйте, но процедуру исполнения сочинил не я».

Человек в манжетах, безвольно расположившийся между двумя симпатизирующим друг другу собеседниками, почувствовал, как полы под его ногами медленно тронулись, и он начал слабеть. По правде сказать, вид у него был не самый лучший. Бледность и напряженность одолевали его, ему вспомнилось значение – «малокровие», и он еще раз взглянул на залитый кровью палас и тело мутного старика. В сомнении не решался сложить голову на правую сторону в абсолютно неудобном ему кресле, хотя от левой стороны он явно устал, что и вызвало неожиданное головокруженье и тошноту.

«Цена глупости неизвестна…», – крутилось в его голове, или он слышал это из уст неутомимых собеседников.

«Аккуратность превыше всего… возможно пролететь, но не во всех случаях, не во всех… Вот я и пришел, сами поймите, я восстаю в исключительных случаях, когда моя метафизика… Когда ваше микро становится частью макро, частью глобального, либо взрывает его – и вот здесь сразу мой выход. Шепчите четче. Не всем присутствующим слышно. Передайте картофель. А мне кувшин с уксусом. Шуга, попробуйте землянику в сметане, убедитесь в том, что она из вашего детства. Хорош поросенок, прям как тысячу лет тому назад. Вот ни черта не изменилось! Ключа еще помните? Ах, да вам уже рассказали. Вот так все и произошло, вошел через дверь, а ушел через окно – бедный Ключ. И я говорю, что мало жил, подлец, мало жил, еще бы горя схватил бы. Такого настоящего ему горя. Да, человек – алмаз, но сами понимаете, что мутный… очень мутный… очень мутный… это очень мутные люди… очень мутные люди… Очень. Мир еще спасибо скажет. Море ему теперь из клюквы не видать, многие теперь греются в постели Ключа, да только на рассветах серые сны видят, а тот приходит и еще прощения у них просит. Мол, простите меня за серый сон, за то, что туго стало после встречи со мной. Ведь самое страшное – это человека обидеть, а я вот здесь потому, что ни во что не верю… верю… не верю… верю… И тут его опять спрашивают, поглаживая пипочку его жены: Зачем пришел? Мытарь, что ли? А он ответить не может, все оправдывается, а его уже и не слушают, только свое дело шнуруют и шнуруют… шуруют и шуруют, а он все верю, не верю, верю – ей-богу, цветочек! Шуга, вы уже уходите? Я вас провожу до ступенек, а то с меня Бог спросит, ежели вы в коридоре навернетесь. Осторожненько. Бог говорит, что потопит… Никого не оставит в живых, мне полковник намекнул, так по-честному. Бог говорит, что человечество толком не молится. Одна недвижимость на уме, да чего продать, кого законсервировать. Все, знаете ли – прославляются. Кто? Безголосые? Чертовщина. А мы что? Хоть местами меняйся. Ей-богу, скоро поменяемся. Подождите, это те, что петь не умеют, но сплясать смогут? Что вы несете? Чеснок передайте, любезный. Тогда что? Про неугомонных с плеткой? Да с плеткой, с плеткой! Я сказал про аферистов, что выдают свои пороки за таланты, успешно их продавая. А вы, чеснок, в самом деле, едите? Привыкли уж… В конце концов, отобрать у голиков деньги – разве сложно? Уже отбирали. Я сам слышал, у меня связи имеются! Да прекратите вы! Мне еще генерал подтвердил, что Бог так и сказал, что воды не будет. Помилуйте! Вы же только про потоп втирали. У какого народа не будет? Ни у какого! Только у очень богатых в бутылочках на шее будет вода висеть вместо брильянтов. А мыться как? Пить что? Все ж передохнут! Вот так и будут вымирать. Друг за дружком. Друг за дружком. Вот мы и поменяемся. Глядишь, и черт заживет по-человечески. В свинью превратится безжалостную, коварную, скотскую, с модной губой, в лицо с обложки».