Эра беззакония - Вячеслав Энсон

— Долгая история. Про то, как всего достигнешь, а потом не знаешь, что с этим делать. Вряд ли вам интересно, — ответил Павел Константинович.

— Очень даже интересно, — сказал Калмычков. — Своевременно.

Понемногу освоили бутылку. Сперва рассказал свою историю Павел Константинович. Потом, в общих чертах, Калмычков. Излил душу, как когда-то ему — Рамикович. Любимая русская забава. Болезнь долгих дорог.

— Не знаю теперь, что мне делать… Может, карма такая? — спросил Калмычков.

— Кармы нет. С точки зрения христианства, — ответил Павел Константинович.

— По телевизору говорят… — не согласился Калмычков.

— По телевизору много чего говорят. Если бы еще за слова отвечали, — сказал Павел Константинович. — Все проще: гадить меньше надо.

— Не понял… — обиделся Калмычков.

— Поясню на примере, — сказал Павел Константинович, устраиваясь поудобней. — Еще пацаном, после восьмого класса, я попал в секцию туризма. Занесло в летние каникулы. Повезли нас на неделю в леса. Человек тридцать мальчишек и девчонок. Разбили лагерь на берегу озера, отдыхаем. Рыбалка, купание… Рай, одним словом. И возраст интересный. Там, кстати, первый раз целовался. И первая сигарета… Так, к слову… Наслаждаемся. Но вот беда — дня через три запахло. Ямку под туалет по всем законам туризма выкопали. Метров за сто. Ветками обгородили. Днем стесняемся, но ходим. А ночью — боязно. Особенно девчонкам. Человек нас, напомню, тридцать. Посреди ночи, в лесу, туристские законы плохо вспоминаются. Кто как может, за ближний кустик забежит, дела сделает, и снова в палатку, спать. Когда приспичит, об интересах других забываешь. Вот к третьему дню запашок и появился. Ничего, терпим. Стараемся больше на бережку сидеть. Через пару дней другая напасть. В какую сторону ни пойдешь — в чужую мину вляпаешся!.. Не приходилось с подошвы какашки счищать? Короче, мы за неделю так кусты вокруг засрали, что ступить некуда, кругом мины. Что, карма? Простая причинно-следственная цепь. Детерменизм, чтоб ему…

— Понял — карцер без параши… — прояснил для себя Калмычков. — Ты намекаешь, что я столько нагадил — не пройти?

— Примерно так, только не ты один. И я, и все остальные… Те засранные кустики — модель современного мира. Каждый тянет одеяло на себя, плюет на интересы других, а в говне все по шейку… — Павел Константинович смотрел Калмычкову в глаза, говорил не стесняясь обидеть. — Зла, самого по себе, нет. Как духа, материи или прочей субстанции. С руками, ногами, рогами… Бог все создал добрым. Зло — это ухудшение добра. Мной, тобой, дьяволом… Мы творим его в огромных количествах и сами на него натыкаемся. Когда оно миллион раз отрикошетит, уже не разглядишь — кто автор. Умные, гордые… Все знаем, всего хотим и берем силой. А получается, злом.

— Можно по-другому? — спросил Калмычков.

— Не знаю! Ответы не у меня. Думаю, снаружи ничего не исправить. Все в нас, в душе. Мы сильно опоздали. Не тому учились, не там искали…

— И генерал так говорил!.. — воскликнул Калмычков.

— Пока живы, надежда есть… Я не советчик. Сам как в тумане. Боюсь Алешке неправильную систему координат поставить. Приходится разбираться заново. Надейся, Николай Иванович, ищи в себе. Говорят, Бог милостив…

— Жить слабаком? — воспротивился Калмычков. — Последнее отнимут.

— Ты что-то удержал? Силой? — усмехнулся в бороду Павел Константинович. — Нет ничего бессмысленней борьбы с кем-то и с чем-то. Со злом, в том числе. Сплошной Голливуд: красочно, но лживо и бессмысленно. Зло можно победить только в себе: удержать, затворить, не дать ему вырваться. Понимаешь? Не обидеть кого, не убить, не обобрать… А если уже вырвалось, как с ним бороться? Еще большим злом? Плодить новое до бесконечности? Раньше на пути производимого нами зла стояли десять Заповедей. Воспрещали его выпускать, берегли человека от самого себя. Но мы же умные… Божьих заповедей не осилили. Застыдились, обозвали их бледное подобие нравственностью, вроде как Бог здесь ни при чем, мол, это просвещенное человечество придумало. Но когда отсекли от себя Бога, смысл нравственности пропал, и зло хлынуло из нас потоком. Стало все можно, лишь бы мне на пользу… Я не лезу в дебри, Николай Иванович?

— Нет, нет, — замотал головой Калмычков. — Я, конечно, атеист, но с вашими словами вынужден согласиться. Практика их подтверждает. Просто не обращал внимание на то, что зло происходит от меня самого. Интересно вы перевернули. Духовные книжки читаете?

— К моему стыду, — засмеялся тихонько Павел Константинович, — я тоже нехристь. Пока, во всяком случае. И книжек особо не читаю, в молодости надоели. Больше думаю… Но истина, Николай Иванович, одна. Вне зависимости от вероисповедания. Следовать ей — добро, отступать — зло.

— Вот как? — удивился Калмычков. — Значит, зло победило?

— Как же оно победит? — засмеялся Павел Константинович. — Если его нет. Ты можешь победить, я могу. Какие ни есть, все же личности. А зло — продукт. Наше с тобой произведение. Украл я, к примеру, казенные деньги. Деньгам все равно, в чьем кармане лежать. Государству невелик ущерб, не я, так другой кто потянет. Всех бедных и сирых этим рублем не накормишь. Где тут зло? Даже добро, относительно моего кармана.

— Согласно УК, имеем состав преступления. Как минимум, злоупотребление служебным положением… — откомментировал Калмычков. — Зло, как я понимаю, в том, что тот, кто этих денег не получил, помрет без лекарств или оголодает?

— Зло в том, что каким бы я на свет ни родился, своим воровством я ухудшил то, что имел. Стоял в точке выбора: «Украсть или не украсть?» Вверх или вниз? Выбрал «украсть». Поступил против Божьего замысла обо мне. Он хочет, чтобы я Был, а я встал на путь Небытия. Умер, исчез на сумму произведенного зла. Но зло не конструктивно, не может создать Жизни, только временные фантомы. Жизнь это Любовь, которую дарует Бог. А я фактом своего воровства от нее отказываюсь. Поэтому, для тупых, есть заповедь «Не укради! Себе повредишь, придурок…» Но мы же умные, что нам заповеди!..

— И законы… — добавил Калмычков. — Разумно…

— Так мы и наворачиваем зло на зло. Думаем, что это выгодно. А если еще бороться за добро начинаем — кровавые реки текут.

— Что же, на зло смотреть и не бороться? — спросил Калмычков.

— В самом зле нет источника жизни, — ответил Павел Костантинович. — Оно продукт и существует, пока его кто-то творит. Есть у него замечательное свойство. Когда его искореняют, оно только крепчает, растет и видоизменяется. А если ему дать развиться — оно превращается в пшик. В ничто. Как бы велико и красиво ни казалось вначале. Вспомни гитлеровскую Германию, вспомни Советский Союз. Я их не ровняю, но в виде идеи они были огромны и незыблемы. Зло развилось, казалось бы, должен наступить результат — тысячелетний рейх или вечное царство коммунизма. И что? Пшик!.. Небытие. А сколько людей за собой в бездну утащило…

Отвергнув истину, мы создали огромный мир иллюзий. Зовущий, соблазняющий, полный надежд и обещаний. Он предлагает нам все, что пожелаем. В обмен на отказ от устаревшей морали, от жалкой нравственности, от заповедей. Все можно! В обмен на бессмертную душу. Политика, экономика, право, искусство — только пытаются присвоить себе ранг жизненно важных сфер. Они — фантомы. Разросшееся до неимоверных размеров зло, произведенное за века человечеством. Бог не создал Международный валютный фонд, в нем нет его духа. И денег не создал…

— Жуткая картина… Мы производим пшик! — воскликнул Калмычков. — Вся эта власть, деньги и сила?

— Мы служим пшику, а производим зло, — поправил Павел Константинович. — Мораль пыталась оградить нас от этого. Была подпоркой, которая удерживала от падения в пропасть. По мере того, как каждый из нас подпорку выкидывал, скорость падения росла. Ты же сам говорил об эре беззакония. Погибший в душе закон не заменишь никаким бумажным. Иллюзия.

— Подожди, Павел Константинович, не успеваю за ходом твоей мысли. Эра беззакония — естественный процесс? Или его кто-то продвигает? — Калмычков удивился осенившей его мысли.

— Не знаю, Николай Иванович, — ответил Павел Константинович. — В человеке столько всего намешано: страсти, соблазны, похоти. Жаден и жесток. Не трудно с пути истинного сбить, если всерьез за дело взяться. Похоже, кто-то взялся… Не знаю кто, но знаю зачем. Ради своей примитивной выгоды. В конце которой — пшик. Огромный и один на всех…

Они еще долго беседовали. Спорили. Калмычков порывался сбегать за второй, но Павел Константинович категорически отказывался. Перешли на чай.

Проснулся мальчик. Заворочался на полке. При нем дискуссии прекратили. Спрятали под столик пустую бутылку и молча уставились в окно. Каждый думал о своем. Потом кормили Алешку ужином. Калмычков незаметно для себя прилег и отрубился. Проснулся на подъезде к Москве. Голова не болела.