Вечный человек - Абдурахман Абсалямов

— Слово для сообщения предоставляется товарищу Вальтеру, — коротко сказал Симагин.

Николай Симагин постоянно общался с Вальтером и не переставал восхищаться его выдержкой. Но сегодня слишком заметно было, как обеспокоен и встревожен старый немецкий подпольщик. За эти тревожные дни он сильно сдал. Внешне добродушное лицо с светлыми глазами, короткая и могучая шея, широкие плечи при среднем росте когда-то делали его похожим на деревенского здоровяка. Теперь он исхудал, почти не отличался от остальных узников.

Вальтер коротко обрисовал размах подпольной работы в Бухенвальде, после чего указал, что подполье разрослось вширь за счет ослабления конспирации. И вот — печальный результат: арест большой группы людей. А впереди ждут, возможно, еще горшие испытания. Надо усилить конспирацию и несколько сузить масштабы подпольной деятельности.

Еще недавно работники центра радовались расширению организации. Сейчас все сидели не поднимая глаз. Настроение было очень тяжелым. Ведь в ослаблении бдительности повинен каждый из них. И теперь, вместо того чтобы сильнее раздувать зажженный огонь, приходится самим же сдерживать пламя. Но в сложившихся обстоятельствах другого выхода нет. Все соглашались с докладчиком: да, нужно усилить бдительность.

В своем решении совещание обязало начальника «Службы безопасности» Кимова сделать все необходимое, чтобы не допустить провала организации и проникновения в нее предателей. Учитывая серьезность момента, общее руководство охраной безопасности возлагалось на самого Николая Симагина. Затем, на случай провала, был утвержден запасной центр организации.

Совещание это проходило вечером 23 августа, а на следующее утро в лагере завыла сирена, возвещая воздушную тревогу. Пронзительный, отчаянный вой длился долго, то спадая, то усиливаясь.

Апельплац и улочки между бараками мгновенно опустели. Эсэсовские офицеры бросились в бетонированные убежища, солдаты прыгали в стрелковые ячейки и в противоосколочные щели. Вскоре воздух наполнился гулом и ревом моторов. Заключенным было страшно и радостно: над притихшим Бухенвальдом звено за звеном пролетали бомбардировщики союзников в сопровождении истребителей. Бомбежке подверглись военные заводы, расположенные у южного склона горы Эттерсберг. Сыпались бомбы и на Густлов-верке. И сразу все десять тысяч узников, работавших там, точно подхваченные могучим потоком, сорвались со своих мест. Все перемешалось — крики, стоны, ругань. Люди бросались к дверям и окнам. Но везде уже образовались пробки.

Серия бомб упала во двор завода, где толпились узники. Все заволокло дымом. В дыму беспорядочно метались люди в полосатых пижамах. Они что-то кричали, требовали, угрожали. Всюду трупы — во дворе, на лестницах, в цехах. Сотни раненых взывали о помощи. В этом аду нетрудно было потерять рассудок. Один из узников крутился в пляске посредине огромного разбитого цеха и дико кричал: «Дайте мне Гитлера, я хочу с ним сплясать!»

Трудно было поверить, что в эти ужасные минуты может выступить какая-то организационная сила. Казалось, все подчинено слепой стихии, что люди мечутся в беспамятстве, во власти инстинкта самосохранения. Но твердая рука подпольной организации начала действовать. У подпольщиков существовал заранее выработанный план на случай бомбежки.

Выполняя этот план, одна из групп узников, пользуясь общей суматохой, бросилась к складам, стараясь захватить как можно больше оружия. Люди разбирали винтовки, гранаты, пистолеты, где-то припрятывали их. Хватали оружие и те, кто не был связан с подпольной организацией.

Другая группа, действуя согласно плану, выводила из строя наиболее ценное заводское оборудование. Даже в тех цехах, где не упала ни одна бомба, были покалечены многие станки и агрегаты. Специально выделенные диверсанты перебегали с горящими факелами в руках, поджигая отдельные здания.

…Когда завыла сирена, Назимов занимался своим обычным делом — уборкой барака. Услышав гул и взрывы, он побежал к окну. Над Густлов-верке стлался черный дым. Горела и соседняя фабрика обмундирования. Несколько бомб упало и на территорию лагеря: в дальнем конце горели какие-то постройки, их никто не тушил.

Вдруг совсем рядом раздался сильный взрыв. Пламя охватило семнадцатый барак. Запылал и дуб Гёте.

Назимов недоумевал: почему летчики союзников не бомбят казармы эсэсовцев. Они же видны с воздуха как на ладони. Но бомбардировщики уже отваливали и ложились на обратный курс.

Гул моторов затих. Люди начали осторожно покидать убежища. Над Густлов-верке все еще клубился дым. Фабрика обмундирования уже догорала. В лагере от семнадцатого барака остался лишь остов. Черный обугленный дуб. Ветви его еще дымились.

Узники других национальностей довольно равнодушно приняли трагедию старого дерева, но большинство немцев, хорошо знавших легенду, связанную с дубом, не отводили от дерева скорбных взглядов.

— Германии приходит конец! — слышалось среди них.

От завода к лагерю бесконечной вереницей тянулись окровавленные, вымазанные сажей, оборванные и обгорелые люди. Они шли шатаясь, поддерживая друг друга, шли из последних сил.

Сейчас было невозможно установить, сколько узников погибло. Во всяком случае, немало.

Придет время, живые не раз оплачут павших своих друзей. Но в первые минуты лагерники думали о другом.

«Русский политический центр» собрался сейчас же и вынес постановление об учете и тщательном укрытии всего оружия, переправленного в лагерь во время бомбежки. Это была срочная, необычайно важная работа. Надо все сделать, пока гитлеровцы не опомнились от паники. Конечно, полностью учесть оружие было невозможно, винтовки, пистолеты и патроны хватали все, кому хотелось. Особенно удачно «потрудились» немецкие патриоты: они ведь лучше других знали расположение складов на Густлов-верке. В виде дружеского дара немецкие товарищи передали «Русскому политическому центру» ящик винтовок и не одну тысячу патронов.

— Друзья! — обратился Симагин к участникам совещания. — Среди погибших при бомбежке — немало членов нашей организации. Большинство из них пали на боевом посту: собирали оружие, выводил из строя оборудование… Почтим их память вставанием.

Все поднялись, храня скорбное молчание и глядя прямо перед собой. Словами нельзя было бы выразить глубокие и сложные чувства тех недолгих минут. Бывают случаи, когда молчание гораздо красноречивее слов.

— Но у нас есть утешение, — продолжал Симагин, когда все опять заняли свои места. — Это — геройские дела павших товарищей. Сейчас оружия в наших тайниках стало гораздо больше. В бой мы пойдем уверенно… — Он жестом призвал к спокойствию наиболее пылких участников совещания. — Успех не должен вскружить нам голову. Ведь много оружия еще находится за пределами лагеря: под кучами кирпича и песка, в ямах и на чердаках. Все до последнего патрона нужно переправить в лагерь и укрыть в надежных тайниках. Сейчас некоторые лагерники, не состоящие в нашей организации, хранят оружие при себе. Это очень опасно! Правда, лагерное начальство растерялось. Им здорово попало за малодушие во время бомбежки и за то, что они не помешали узникам портить заводское оборудование. Но эсэсовцы и лагерные властелины скоро придут в себя. Всю свою злобу они постараются излить на узников. Начнутся повальные обыски в лагере. И мы должны быть готовы к этому. Надо принять строжайшие меры, чтобы оружие было надежно спрятано. Достаточно гестаповцам найти что-либо — не избежать массовых репрессий. Вот что еще, друзья!.. — Симагин помолчал, ему трудно было говорить о том, что угнетало каждый час, каждую минуту. Но сказать надо. — Я хочу напомнить о наших товарищах, попавших в лапы гестапо. Сведений от них никаких. Безопасность всей организации зависит от того, насколько они окажутся стойкими и преданными общему делу, Ефимов знает многое: и о личном составе организации, и о наших тайниках… Ряд контрмер мы приняли. Но всего не предусмотришь. Пусть никто из нас не забывает, что смертельная опасность не миновала, она продолжает угрожать нам.

Новые опасные минуты

Прошло две недели после бомбежки. Если не считать обычных избиений и расстрелов, лагерное начальство, можно сказать, вело себя тихо. Массовых репрессий пока не последовало. Это было удивительно.

Потом прошел слушок, многое объяснивший. «Наверху» будто бы предупредили Кампе: «Не сумел уберечь завод, сумей быстро восстановить его! Не сделаешь этого — головой поплатишься». И Кампе решил до поры до времени не трогать узников — ведь их руками придется восстанавливать пострадавший завод.

Сколько было правды во всем этом — сказать трудно. Одно бесспорно: хотя бы временный выход из строя Густлов-верке, где кроме обычного оружия и деталей зенитных и противотанковых орудий еще вырабатывались в особо секретных цехах приспособления к ФАУ-1 и точные приборы для самолетов «мессершмитт», — наносил чувствительный удар немецкой армии, все более нуждавшейся в оружии. Скорейшее восстановление завода было естественным желанием гитлеровцев.