Анатомия чувств - Гайя Колторти

Потом мама позвала тебя, потому что твою сестру нужно было отнести на руках до машины. Ты тут же бросился в раздевалку и, увидев ее печальные глаза и грустное выражение на личике, вдруг растерялся и почти не знал, что делать.

— Милая, я возьму тебя на руки и отнесу в машину, хорошо? — сказал ты, силясь улыбаться, чтобы подбодрить ее.

Она просто кивнула, и ты без всякого усилия поднял ее с лавки, а она уцепилась за твою шею и склонила голову тебе на грудь, закрыв глаза.

Она была так трогательна, скорчившись, опираясь на тебя, как на спинку кресла. Она уже два часла сидела на неудобном стуле в травмпункте, положив ногу с опухшей и ноющей лодыжкой на другой стул, склонив голову на твое левое плечо. Она ни разу не пожаловалась на неудобство, только иногда ты слышал, как она тихо постанывала от боли. В половине девятого вечера ее наконец-то осмотрел врач.

Диагноз был поставлен сразу же: частичный разрыв боковой связки лодыжки. Следовательно, лед, противовоспалительные и покой в первые дни, затем неподвижность на четыре недели и реабилитационная терапия еще как минимум на две.

Что ж, чудненько!

Дома мама помогла Сельвадже принять душ и подготовиться ко сну. Ты мог бы и хотел бы заменить ее, но ваша мать наверняка не согласилась бы на такое предложение. Ну, по крайней мере, ты проводил ее в комнату, раз уж тебя назначили ответственным носильщиком. Ты бережно положил ее в постель и осторожно поправил подушку под поврежденной лодыжкой, а она тем временем сыпала в стакан первую порцию противовоспалительного.

Родители пожелали ей спокойной ночи, сделав тебе знак выйти из комнаты вместе с ними. Но Сельваджа попросила, чтобы ты остался и побыл еще немного с ней, тогда они закрыли дверь и оставили вас одних.

55

— Обними меня, — сказала она, не глядя на тебя.

Она смотрела в окно, в темную ночную даль неба без единой звездочки. Ты лег рядом с ней, и мгновение спустя она уже была в твоих объятиях. Ты ощущал ее печаль, как что-то осязаемое, и чувствовал себя самым бесполезным из всех людей, но ты ничего не мог изменить.

— Это было ужасно, — сказала она наконец после долгих минут молчания, по-прежнему глядя в окно. — Все шло хорошо, потом я ошиблась в броске ленты, и эта глупая лодыжка отомстила мне. Хороший же спектакль я показала!

Ее отчаяние, казалось, пропитало все в этой комнате, и твое сострадание представлялось тебе несоразмерно малым по сравнению с ним.

— Я просто клуша какая-то, — продолжала она, — никогда себе этого не прощу. Теперь по вине этой дурацкой ошибки я не смогу тренироваться почти пятьдесят дней! Не говоря уже о времени, которое уйдет на восстановление программы. Вероятно, мне придется поставить на всем крест до самого января, ты представляешь?

— Ты вовсе не клуша. Ты здорово все делала, это просто невезуха. Вот увидишь, все будет хорошо. Ты это знаешь, и я это знаю.

— Вовсе нет, — вздохнула она. — Я не верю. Ты лгун.

Да, пожалуй, ты лгал, прекрасно зная в глубине души, что вряд ли все будет так хорошо, как ты надеялся. Ты представлял себе, как Сельваджа падет духом, если вынуждена будет отказаться, пусть даже временно, от своего любимого занятия, от своей страсти. Ты не мог не предвидеть осложнений, к которым это привело бы.

В первые дни, в частности, ее горькое сожаление о том, что случилось, было слишком очевидным. Она была вынуждена придерживаться постельного режима, у нее пропал аппетит и желание кого-либо видеть. Когда ты заглядывал в ее комнату, где гнетущая тишина царила в любое время суток, ты видел только ее лицо, обращенное к окну, и взгляд, устремленный куда-то вдаль. Ни книги, которые составила бы ей компанию, ни телевизора… и это тебя беспокоило. Это куда как красноречиво характеризовало глубину душевного дискомфорта, который испытывала твоя сестра.

Глядя на ее лицо, ты замечал на нем только гнев и гнетущее чувство безысходности. Боль мучила ее, и она злилась на себя и на весь мир. Ты не мог смириться с таким ее состоянием, а потому делал все возможное, чтобы поднять ей настроение, в то время как попытки утешить ее, предпринимаемые мамой, только раздражали ее еще больше.

Сельваджа злилась на нее и утверждала, что, несмотря на показушные потуги быть ей подругой, она на самом деле всегда бросала ее в одиночестве. Зачем надо было, позвольте спросить, навязываться в подруги, если потом, когда в ней нуждались, ее никогда не было рядом. Ты не слишком-то понимал причину их конфликта, потому что у тебя никогда не было проблем с отцом, но после того разговора в парке ты догадывался, что для твоей сестры это была крайне болезненная тема.

Бесполезной, хотя и искренней, оказалась и забота отца о Сельвадже. Он старался, как мог, но выходило слишком неуклюже. Ты почти жалел беднягу, ведь у него не было никакого опыта взаимоотношений с дочерью в переходном возрасте, и это, должно быть, было нелегко. Так что единственным в семье, кому удавалось без потерь и ранений приблизиться к травмированной, оставался по-прежнему ты.

56

Очень может быть, что досада не самое благородное чувство, которое можно испытывать к любимому человеку, но все же в последующие дни она довела тебя до неподдельного раздражения. Ты настолько привык видеть ее динамичной и полной жизни, что с трудом выносил постоянные вздохи безысходности, ее смирение перед жестокой судьбой и тщетные ожидания.

Ты всячески старался помочь ей, когда это было возможно, но Сельваджа, как и следовало ожидать, раздражалась, даже если ты просто предлагал ей руку, чтобы встать со стула. Ты стал подозревать, что твоя постоянная забота действительно заставляла ее чувствовать себя униженной. В общем, не просто было понять, как себя вести с ней.

Но спустя неделю кое-что прояснилось, кстати, весьма вовремя, потому что за эту неделю ваши отношения по твоей вине, в силу многочисленных недопониманий, ухудшились. В тот день ты помогал ей выйти из машины, когда один из костылей застрял между дверцей и кузовом автомобиля, причем казалось, что это было сделано нарочно. Она отказалась от твоей помощи со словами, которые задели тебя:

— Я и так знаю, что у меня не все в порядке, поэтому, будь любезен, не напоминай мне об этом каждую минуту.

Проанализировав свое поведение, ты стал воспринимать костыли как простое препятствие. Если хорошенько подумать, это мог быть тот самый случай, который сблизил бы вас еще больше. День за днем ты учился помогать ей так, чтобы это не бросалось в глаза. Незаметными жестами ты убирал возможные препятствия с ее пути, следил за выражением своего лица, чтобы не казаться побитой собакой, как это было до сих пор, напротив, старался делать все с легкой галантностью, что ей всегда нравилось. Ну а то, что она платила тебе за это жаркими поцелуями, воодушевляло тебя на новые достижения. Были вещи, которые ты заранее подготавливал, чтобы в нужный момент они оказались кстати, как, например, отогнутый угол одеяла с простынью, когда наступало время ложиться в постель, или стул, расположенный таким образом, чтобы с минимальными усилиями положить на него то, чему не находилось места на ночной тумбочке.