Львенок - Йозеф Шкворецкий

По спине у меня точно побежали муравьиные лапки.

— Примерно в половине второго я ощутил потребность поблевать, — продолжал Копанец. — Но поскольку я, если нахожусь за городом, никогда не использую для этих целей туалет, а предпочитаю траву, то мне пришлось выйти наружу. Стояла прекрасная лунная ночь.

Он глотнул водки.

Муравьиные лапки превратились в каплю пота. Она стекала у меня вдоль позвоночника, а в мозгу я чувствовал почти невыносимое напряжение. Шпик резко шагнул к девушке в красном и окликнул ее. К счастью, Копанец этого не видел.

— Ну давай, рассказывай!

— Стояла прекрасная холодная лунная ночь. Луна отражалась в озере, возникшем в результате строительства социализма.

Еще одна пауза. К сожалению, он все же обратил внимание на разговор шпика с девушкой, разговор, становящийся все более громким.

— Дальше! Что было дальше?

— Луна отражалась в воде, образуя на ее поверхности толстую и дрожащую серебряную полосу. Тишина была, как в храме. В великолепном храме природы. Затем…

События на танцплощадке отвлекли внимание Мастера прокола от убийства. Шпик орал что-то о вызывающей манере танцевать и об оскорблении общественной нравственности. Копанец покраснел и поднялся с места.

— А ну тихо, гражданин! Не портите нам отдых после трудового дня! — вскричал он голосом куда более громким, чем у шпика, и повернулся к официанту. — Что вы смотрите? Выведите этого гражданина! — возопил он, как заправский демагог, и шагнул к скандалящим. — Он оскорбляет общественную нравственность! Где полиция?! Полиция!

Может, в этом проявилась его рыцарская натура. А может, это была провокация. Копанец любил иногда провоцировать, подтверждая свое прозвище. А может, дело было в девице: попрыгать с ней он уже не мог, а понравиться хотел. Так или иначе, но в эту минуту я сам готов был убить его. Я ждал продолжения — и перед глазами у меня плавали кровавые круги.

Схватка на танцплощадке закончилась, как и следовало ожидать, торжеством властей. Шпик предъявил свое удостоверение и совсем было вознамерился забрать с собой в отделение не только девушку и ее партнера по танцам, но и Копанеца. Копанец этому обстоятельству явно обрадовался, однако ему не повезло. Появился заведующий кафе, который знал Мастера, так что возникла неожиданная протекция. Короче, когда все улеглось и оркестр, по приказу человека с удостоверением, вытащил скрипки и вместо рок-н-ролла заиграл «Цыганку», Копанец уже сидел над своей водкой и бранил государственный строй. Через какое-то время мне удалось вернуть его к событиям в Живогошти.

— Так вот, — сказал он. — Декорации я уже обрисовал: лунная ночь, озеро и прочие красоты природы. Ну, а потом — потом внезапный плеск весел. Я блевал в кустах, окаймлявших пристань, и уже почти закончил, так что сумел обратиться в слух. Черт побери! Все-таки мне надо было дать ему в морду! — рассердился он уже совсем по-пьяному, и мне чуть не силком пришлось заставить его продолжать. — В общем, короче так. Над озером стелился легкий туман, и в этом тумане я увидел тень. Тень лодки. Но я не мог разглядеть, кто в ней сидит.

Он выпил, а я отчетливо представил себе эту сцену, потому что сам пережил подобное той ночью. Лодка. Лунная холодная ночь.

— А потом лодка въехала в широкую серебряную полосу, и я увидел силуэты двух фигур. У одной из этих фигур, — хихикнул Копанец, — лунные лучи отражались на голове от чего-то блестящего. Скорее всего от лысины.

— А кто был с ним?

— Под серебряными лучами, льющимися с небес, чернела слегка растрепанная шевелюра. Это была женщина.

Капли пота опять остудили мой позвоночник.

— Ты не выдумываешь?

Копанец торжественно воздел кверху три пальца.

— Богом всевышним клянусь! — Он наклонился ко мне. — За несколько часов до того ваш шеф сцепился с некоей Цибуловой. Этакой истеричной, плохо владеющей собой девицей, у которой волосы темные и растрепанные. И у которой был мотив, — добавил он значительно.

— Да уж, мотив что надо — отвергнутая повесть!

Копанец ухмыльнулся.

— Бывает, и из-за пяти крон убивают. А эта истеричка только литературой и жива. Я таких знаю. У меня их столько было! — махнул он рукой, а моя мысль быстро неслась по извилистому лабиринту и ускользала от меня. — Графомания плюс истерия равняются мании убийства.

Мысль замедлила свой стремительный бег.

— Слушай, — перебил его я. — Ты же надирался с Жамберком. А что делал Жамберк, пока ты блевал?

— Он-то? Да я вместе с его девушкой еще за полчаса до того отвел его в палатку. То есть отвел — это мягко сказано. Отнес — так точнее. Он был бревно бревном.

— А девушка?

— Понятия не имею. Залезла вслед за ним внутрь. Скорее всего до утра согревала его теплом своего тела, потому как абсолютно все указывало на сильное алкогольное отравление.

Я молчал. Чем дальше, тем быстрее в моем мозгу складывалась вполне ясная картина происшедшего.

— Чего замолк? — окликнул меня Копанец. — Надеюсь, я тебя не слишком напугал? Да уж, убийство по всем правилам. Иначе говоря, кара Божия. — И он насмешливо перекрестился. Я чувствовал, что весь дрожу. — Проклятье, надеюсь, ты не обделаешься?! Здорово тебя зацепило. Ты ничего не слышал, ясно? Я все выдумал, чтобы разыграть тебя! Черт, да что с тобой?! Не инфаркт, случаем?!

Мета по-прежнему сотрясал озноб. Словно негатив какой-то фотографии вдруг обернулся позитивом. Словно кто-то сдернул с картинки, прикрытой дырявой бумажкой, эту самую бумажку, так что вместо отдельных фрагментов я увидел всю картинку целиком. Головоломка сложилась. Она все складывалась, складывалась — и вот наконец перед моими глазами возник портрет… кого? Ну да, все верно — мужчины с нафабренными усами, который, впрочем, вообще не участвовал в разыгрывании этой хитроумной пьесы. Просто эта пьеса кончилась как раз так, как часто кончались трагедии с его участием. Да и к литературе все это отношения не имело. Потому что произошло в реальности.

Я отрицательно покачал головой.

— Со мной все в порядке, — сказал я. — Просто… просто это как-то уж слишком… слишком неожиданно. Сенсация, не побоюсь этого слова.

— И еще какая сенсация! Настоящая тайна! — осклабился Копанец. — То есть, я хотел сказать, моя мистификация. Моя несколько гротескная фантасмагория.

Нет. Это моя фантасмагория. И точно в дополнение к ней в зале появилась Блюменфельдова в сопровождении датского блондина, физиономия которого была все еще слегка перекошена. На Даше было облегающее платье, совершенно изумительное, с большим абстрактным узором и глубоким вырезом, почти обнажавшим ее потрясающие груди. Руки тоже были обнажены — пухленькие, красивой формы. «Тузекс». Фантасмагория. Увидев нас, она направилась к нашему столику.

— Привет, господа, — зазвенел ее пронзительный голос. Блондин поздоровался на совершенно непонятном языке. Но мне уже все было ясно. Последний кусочек мозаики лег на свое место. На Дашиной голой руке, чуть ниже локтя, мое внимание привлекла татуировка — многозначное синее число.

Глава семнадцатая

Черная месса

И вот я вновь, презрев все свои обещания и клятвы, стоял на улице Девятнадцатого ноября, на тротуаре под окном, откуда в тот раз трубил баритон-саксофон, и смотрел на зеленый подъезд противоположного дома и на окно наверху под крышей. Баритон не трубил, но солнце — как и тогда — заливало последний этаж позолоченным холодным сентябрьским светом, а барышня Серебряная стояла у открытого окна и рассматривала на фоне неба свой чулок, ища спущенные петли.

Был вечер четверга, с запада надвигался дождь, а в субботу с барышней Серебряной будет покончено. Я поднялся наверх. Она открыла мне. Улыбнулась.

— Добрый вечер, господин редактор.

— Добрый вечер. Поздравлять не буду.

— Да это и не положено. Только после свадьбы.

— Я могу войти?

Из комнаты, целиком заполненной солнечным светом и оттого напоминающей прозрачный аквариум, мягко ступая, вышел легендарный Ленкин кот, лениво потянулся, уставился на меня внимательными желто-зелеными глазами. Барышня Серебряная колебалась.

— Я только скажу вам кое-что. Не бойтесь.

— Ладно. Проходите.

Я вошел следом за ней. В черно-белой блузке с модным металлическим пояском она напоминала драгоценность, упрятанную в золотой футляр комнаты. Я глядел на нее точно издалека; она села в плетеное креслице, положила ногу на ногу и блеснула сексуальной коленкой. Кот неслышно вскочил на круглый столик, замер, превратился в статуэтку из черного фарфора. За окном простирался извечный розово-синий небосвод этой мистической улицы.

— Значит, в субботу вы выходите замуж, — сказал я.

— Да. Надеюсь… что…

— Что?

— Что вы не испытываете из-за меня… какие-нибудь горькие чувства. Разочарование, например…