Книга об отце (Нансен и мир) - Лив Нансен-Хейер

«Мой друг Руал Амундсен сказал недавно, что рад, что не ро­дился позднее, потому что тогда ему нечего было бы открывать, разве что Луну. А мне это привело на память Мартина Фробишера[232], который триста пятьдесят лет тому назад «решил или пройти Северо-Западным проходом, или вернуться с той неоспо­римой истиной, что это единственное еще не выполненное дело, совершив которое выдающийся ум может добиться славы и со­стояния».

Но ведь цель жизни не заключается в том, чтобы стать знаме­нитым и состоятельным. Не так просто обстоит дело. Ты рож­даешься на свет для того, чтобы сделать свое дело, и сделать его хорошо, каково бы ни было твое место в мире. И после Фробишера осталось много дел, достойных того, чтобы за них взяться, и для вас их найдется больше чем достаточно, друзья мои.

В последнее время мы много слышим о гибели европейской цивилизации. Говорят, что она одряхлела и теперь клонится к за­кату. Не дайте себя запугать, не станьте пессимистами. Все эти разговоры об упадке не новость. Давайте же видеть дело в пра­вильной перспективе. Нам хочется верить, что человечество не­уклонно движется вперед. Такая приятная, утешительная мысль. Но справедлива ли она? Прогресс означает, между прочим, что мы знаем, куда идем. Представьте себе, что к нам вернулся бы кто-то из великих мыслителей древности — Будда, Сократ или Христос — и мы решили бы показать ему те замечательные изо­бретения и научные открытия, которые характеризуют наш прог­ресс по сравнению с их временем. Не улыбнулись бы они нам тогда снисходительной улыбкой, как улыбаемся мы, когда дети показы­вают нам свои любимые игрушки?»

Конечно же, говорил он далее, наша философия усовершенст­вовалась. Что касается отдельных личностей, то здесь этика и мо­раль поднялись выше примитивного уровня. Что же касается це­лых народов, то они едва только начали приобретать какую-то мораль. Доказательством истинной культуры скорее всего могло бы служить чувство солидарности, но в этом отношении народы недалеко ушли вперед. И очень мало ее между разными классами.

Чрезмерный национализм — большая опасность. Но есть опас­ность и с другой стороны. Тенденция к чрезмерному интернацио­нализму, к сглаживанию, к созданию единообразной человеческой семьи, хоть на первый взгляд она, может быть, и хороша, означа­ет уничтожение характерных различий между народами и куль­турами, а ведь это один из стимулов новых мыслей. Это привело бы к однообразию, к «однородной серой каше», в которой трудно стало бы появиться личности.

Если порвалась связь времен, то дело молодежи — восстано­вить ее.

«Вы нужны нам, молодые друзья, нужны ваши ясные глаза, которые умеют видеть простые, главные истины, нужны те, кто готов испытывать новые пути, кто не боится опасностей и готов пуститься в неизвестность! Но не забывайте, что истинно великое никогда не достигалось без терпения. Без терпения и труда. «Ге­ний — это неистощимая воля никогда не сдаваться»,— сказал Карлейль. «Терпение — сила,— гласит восточная поговорка.— Время и терпение превращают листья смоковницы в шелк». Вер­шин не достигают за один день. Все нужно сперва как следует обдумать, чтобы не было приблизительных догадок. Но, если уж ты пустился в путь, главное — не колеблясь идти по этому пути, и здесь нужна вера в себя, ибо вера в себя — важнейший секрет ус­пеха.

На пути у нас встречается много распутий, и достоинство чело­века познается по тому, как он ведет себя при этом. Некоторые колеблются и оглядываются назад, они желают оставить за со­бой возможность выбрать иной путь. У таких дело обычно конча­ется тем, что они никуда не приходят. Настоящий путник заранее все тщательно обдумает, но изберет один путь и по нему будет идти. И он обязательно куда-то придет».

Для примера Нансен рассказал о том, как он сам вставал перед выбором, когда собирался в Гренландию, а затем — в экспедицию на «Фраме» и должен был быть уверен в правильности теорий и выполнимости плана. Ибо обратного пути не было.

«Вы, наверное, думаете, что тяжко жить среди снегов и пи­таться одной медвежатиной, а я уверяю вас, что это было счастли­вое время, потому что впереди была весна и возвращение.

Вы, вероятно, знаете, что, излагая эти планы, да и во многих других случаях жизни, я имел несчастье вызвать сопротивление большинства мировых авторитетов, они объявили мои замыслы невыполнимыми. Но я, по счастью, значительную часть своей жизни прожил, полагаясь только на самого себя, и привык вырабатывать собственное мнение, не оглядываясь на других.

Одиночество совершенно очевидно имеет большие преимущест­ва, так как одинокий человек более независим в своих поступках и меньше опасность, что кто-то увлечет тебя в сторону от твоей дороги. Ибсен сказал, что самый сильный человек — тот, кто са­мый одинокий. Однако это не значит, что каждый одинокий че­ловек — силен и что каждый план, который знающие люди объ­явили невыполнимым, нужно проверить на практике. Берегитесь упрямства и безрассудства! Для сильного человека сопротивление и возражения — очень опасная вещь. Только умный человек при­слушивается в горячке спора к мнению противника и позволит себя переубедить. Кажется, Монтень[233] как-то предположил, не фана­тизм ли, порожденный стойкостью перед лицом насилия и опас­ности, заставляет порой человека вплоть до костра защищать точку зрения, ради которой он в свободном кругу друзей не стал бы держать над огнем даже мизинец.

Запомните, каждый из вас найдет свое приключение. Но поста­райтесь не терять зря времени. Не упустите возможности, и не дайте вовлечь себя в ту суматоху, которая называется современ­ной жизнью. Первейшее и важнейшее дело в жизни — найти са­мого себя, а для этого человеку нужно одиночество и размышле­ния, хотя бы изредка.

Дорогие друзья, позвольте дать вам предостережение и совет, основанный на долгом и печальном опыте. Не позволяйте мело­чам, которые теперь считаются жизненно важными, задержать ваш полет. Помните — чем длиннее и роскошнее хвост, тем короче крылья.

Молодость, молодость! Какое это дивное слово! Перед вами царство неизведанного, скрытое предрассветным туманом. Свобод­ные, как птицы небесные, можете вы парить по ту сторону заката и летать по вселенной. Как прекрасно видеть, что день уже брез­жит, и знать, что впереди тебе предстоит долгое путешествие по новым странам.

...и прямо к светуи к небосклону возносит храбрость.

Вы смеетесь над риском и улыбаетесь опасности, вашим кораб­лем правит могучая вера молодости. Буря вам не страшна. И вот, далеко впереди,  за волнами и туманами, встает «иной  берег!»

Все мы ищем в жизни «иных берегов», чего еще мы можем требовать? Наше дело найти к ним дорогу. Дорогу долгую, труд­ную, быть может, но она зовет нас, и мы не можем не идти. Глу­боко в нашей природе, в каждом из нас коренится дух дерзания. Зов пустынь трепещет во всех наших поступках и возвышает, обла­гораживает нашу жизнь».

Речь произвела потрясающее впечатление, рассказывает Хелланд-Хансен. Молодые глаза, смотревшие снизу на кафедру, бле­стели, и вот разразилась буря оваций. Ректор Ирвин сказал, что подобного не было за всю историю университета. Когда буря улег­лась, один из студентов вышел на сцену, чтобы поблагодарить оратора. Он сказал, что не может сейчас говорить о речи Нансена. Студентам нужно время, чтобы обдумать услышанное, и зная, что Лорд-Ректор имеет влияние на ректора университета, он просил Нансена ходатайствовать перед ректором от имени студентов, чтобы им дали для этого свободный день. Нансен так и сделал и получил согласие. Ликованию студентов не было конца. Затем началось избрание почетных докторов. Кроме предложенных Нан­сеном, в их числе были еще австралийский профессор и лорд Ро­берт Сесил, которых утвердили «заочно».

И вот все избранные облачились в мантии. Вечером был обед в честь гостей, и в последующие дни продолжались торжества. В последний день студенты давали обед в честь ректора.

«Трудно становится варьировать ответные речи,— сказал отец Хелланду-Хансену, когда они под вечер прогуливались по улице.— Что бы мне придумать на сегодняшний вечер?..»

Хелланд напомнил отцу, как однажды, когда они вдвоем рабо­тали в Халлингдале, его попросили выступить перед моло­дежью. Тогда отец тоже никак не мог ничего придумать, и приш­лось выступать без подготовки. Тогда отец рассказал о своих экспедициях, его слушали с таким захватывающим интересом, ка­кого Хелланд никогда еще не встречал. «Пожалуй, это хорошая мысль»,— сказал отец. И начал очередную свою-речь так: «Давно известно, что люди, подружившись и чувствуя взаимную симпатию, любят рассказывать друг другу про свою жизнь». И вот он расска­зал о жизни на «Фраме», об охоте на медведей, о полярной ночи, а студенты слушали затаив дыхание. Отто Свердруп сидел напро­тив и кивал головой. И вдруг Нансен принялся рассказывать о том, как началось самое страшное торошение и всем пришлось поки­дать корабль. Продукты и палатки были уложены на сани, ко­манда и собаки спустились на лед. Не хватало только Свердрупа. Нансен вернулся на корабль, искал, звал. Наконец он нашел Свер­друпа — раздевшись донага, тот спокойно мылся.