Юрий Михайлович Сушко Я убил Степана Бандеру - Юрий Сушко

Зная Хрущёва ещё с довоенных времён, председатель КГБ СССР Иван Александрович Серов предвидел подобную реакцию и поэтому всё воспринимал спокойно.

— Нет, ты объясни мне, — всё не мог угомониться Никита Сергеевич, — как это взять и устранить этого… как его там… Ребета? И где? В ФРГ! Ты хоть представляешь, какой там шум поднимется? Тут же напишут: «Публично заявив о своей непричастности к международному терроризму, на самом деле Советы продолжают убивать своих врагов на Западе!» И Троцкого нам припомнят, и Коновальца, и всех прочих, слово тебе даю… Кто он, вообще, такой, этот Ребет, чем прославился? За какие заслуги ему такое внимание? Ну что ты молчишь?

— Ребет сегодня один из лидеров украинского буржуазного национализма, — негромко напомнил Серов. — Профессор права, преподаёт в Мюнхенском университете. Редактирует эмигрантский антисоветский журнал…

— Ну и что с того? — Хрущёв наконец уселся за стол. — Призывает к свержению советской власти, клеймит позором КПСС? Видали мы таких крикунов-критиканов, подумаешь… Ну кокнем мы ещё одного бандеровца, что толку? Вредным насекомым станет меньше, а вони будет столько…

— Разрешите, Никита Сергеевич? — Серов решил, что пора изложить первому секретарю ЦК систему контраргументов, над которыми уже успел потрудиться Сахаровский[26].

— Ну давай, — согласился Хрущёв.

— Первое. Ребет — вовсе не бандеровец, а как раз наоборот.

— Это как?

— Он если не противник, то конкурент Бандере. Там у них, в ОУН, целое кубло змеиное, течений всяких — чёрт ногу сломит. Ну вы же знаете, Никита Сергеевич, где два хохла — там три гетмана, мне ли вам рассказывать?

— Так ты хочешь помочь Бандере всей жопой на трон сесть?

— Да нет. Не станет Ребета — подозрения падут на Бандеру, люди отшатнутся.

— Да какие там люди? — махнул рукой Хрущёв.

— Не важно. Но к дальнейшему углублению раскола в ОУН эта смерть, безусловно, подтолкнёт. Теперь — второе: никакого убийства не будет…

— Что ты имеешь в виду?

— Врачи зафискируют обычный сердечный приступ, паралич, внезапный спазм сосудов. Труп обнаружат без признаков насильственной смерти. Жил человек — и умер. С кем не бывает? Даже вскрытие ничего не покажет… Вспомните Шумского, Никита Сергеевич, — негромко сказал Серов. — Или того же Ромжу.

Напоминая о десятилетней давности истории, генерал, конечно, рисковал, зная, как болезненно реагирует «первый» на любые намёки на прошлые дела на Украине. Тогда, в 1946 году, именно Хрущёв предложил ЦК раз и навсегда избавиться от бывшего наркома просвещения УССР, старого большевика Шумского, который за симпатии к националистам был репрессирован, но всё не унимался и, даже будучи смертельно больным, вёл тайные переговоры о своём участии во временном украинском правительстве «в экзиле». С предложением Никиты Сергеевича Москва тогда согласилась, и главный токсиколог МГБ Майрановский, навестивший Шумского в ссылке, ловко подтолкнул этого престарелого буяна к могиле, угостив своими снадобьями. Аналогичная судьба постигла и униатского архиепископа Ромжу. И в первом, и во втором случаях судебные медики зафиксировали острую сердечную недостаточность.

— А что там с Майрановским, кстати? — с показным безразличием спросил Хрущёв. — Сидит?

— Конечно, Никита Сергеевич, сидит. Ему же в 53-м полную «десятку» дали… Да, так вот, никакого явного убийства Ребета не будет. — Серов всё гнул свою линию. — Следов не останется, возможны лишь подозрения, но без доказательств. Только те, кому надо, намёк поймут. Вы согласны? — Не дождавшись ответа Хрущёва, генерал продолжил: — Кроме того, нам уже давно пора испытать в деле наше новое секретное оружие — газовый пистолет. Шприцы, укольчики разные — это уже вчерашний день. Не на одном же Майрановском мир держится…

— Ты меня от своих шпионских премудростей избавь, ради бога, Иван Александрович, — отмахнулся Хрущёв. — У меня и без тебя, знаешь ли, хлопот хватает.

— Виноват, — Серов приложил руку к груди, — конечно, Никита Сергеевич. Ещё позвольте буквально пару слов о возможном международном резонансе.

Генерал в своих предположениях не ошибся. Хрущёв, несомненно, доверял ему. К тому же должен по гроб жизни быть обязанным Серову за то, что тот месяц назад буквально спас его от расправы, затеянной этими старыми козлами Маленковым, Молотовым и Кагановичем. За сутки — хотя какие там сутки! — за полдня ему удалось стащить в Москву практически всех членов ЦК на экстренный пленум и отстоять Никиту.

Тот сразу почувствовал себя полновластным хозяином страны. Даже мог позволить себе «монаршую» милость, проявить снисхождение к вчерашним врагам, граничащее, впрочем, с унижением. Сковырнув недругов со всех постов, не стал добивать их физически, как сделал бы Сталин, а просто опрокинул в небытие — Маленкова отправил в Усть-Каменогорск, Кагановича — на Урал, кажется, командовать трестом «Союзасбест», а Молотова — к братьям-монголам. Поступив благородно, Никита Сергеевич почувствовал себя на самом деле всемогущим.

— Так вот, — Серов едва удержался от назидательного тона и деликатно смягчил тон, — мне кажется, что наши товарищи и в Венгрии, и в ГДР, и в Польше правильно поймут, что СССР по-прежнему безжалостен к врагам советской власти. Этот Ребет будет как бы первой ласточкой…

Хрущёв искоса взглянул на невозмутимое лицо собеседника. Потом легонько шлёпнул ладонью по столу:

— Ну, чёрт с ним! Будь по-твоему, Иван Александрович. Иди…

Берлин — Мюнхен — Берлин. Июль — октябрь 1957

— Да, захвати, пожалуйста, с собой свежий номер «Ньюс датчланд».

Кодовая фраза, произнесённая Сергеем по телефону, означала: «Встречаемся на прежней явке. У нас гости».

Когда Богдан прибыл по известному адресу, в конспиративной квартире, кроме Сергея, находился ещё незнакомый мужчина, который представился «гостем из Москвы». От него-то «герру Дрегеру» и довелось услышать многозначительную, даже несколько театральную фразу:

— Ну что, вот и пробил час.

Приказы не обсуждаются. Откажешься — сам покойником станешь. Богдан должен был стать палачом. Он недолго мучился пониманием своей новой роли. Палачи добросовестны и бессловесны. Они ликвидируют людей, которые им лично, по сути, не сделали ничего плохого. Исполнитель не должен знать жалости, сострадания. Приговорённого нужно лишить жизни молниеносно и неожиданно, не оставляя следов. Человек — существо смертное, легко уничтожаемое, и убить его много проще, чем родить ребёнка.

— Ты — не Раскольников. Достоевского читал? Нет? Ну и хорошо, молодец, может, и правильно, что не читал. Ты — профессионал. Значит, ни от настроений, ни от угрызений совести зависеть не можешь. Получил задание — выполняй и не терзайся. Вот ты врача, хирурга, зубного техника можешь обвинить в жестокости, садистских наклонностях? Нет? А ведь они причиняют человеку боль, удаляют умирающие ткани, гниющие зубы, спасая безнадёжно больного от гангрены… Есть такое понятие «производственная необходимость». Если самый рациональный способ решения проблемы требует лишить жизни какого-то паразита, ты обязан это сделать. И палец на спусковом крючке в последний момент не должен дрогнуть. Это убийство — не преступление, а защита. Просто защита человека от изверга. Помнишь, как после революции расстрелы называли? «Высшая мера социальной защиты». Каждая сволочь должна помнить, что за содеянное зло полагается пуля… Вот это и есть гуманизм.