Тишайший (сборник) - Владислав Бахревский

– Этих гостей не трогай. Эти боярам помогают денежку наживать, с нас хватит и мелкой сошки.

И вот уже приказная строка перевертывала вверх дном рухлядь посадского человека Ивана Мякишева.

– «Сундук, одет красной кожей, окован черным железом, – зачитывал потерявшему голову Мякишеву неподступный Втор-Каверза. – В сундуке найдено: семь косяков стамедов разных цветов, пять косяков бумазеи, четыре кумача червчатые, девять лап волчьих на рукавишное дело. Кафтан кастрожный, темно-серый, кошуля заячья под вишневым кумачом. Кружево мишурное, сукно анбургское, зипун сермяжный, епанча белая, валяная. Шушун суконный, красный, воротовой. В сарае найдено: десять лафтаков моржовых, две бочки солонины, три – ячменя, котел в пять ведер, медный, полтора воза ржи, три пуда соли, ладунец сельдей да две бочки других сельдей. В погребе – масла коровьего семь пудов. Во дворе сани вяземские, большие, две лошади». Ничего не прибавлено, не убавлено?

– Все как есть, – согласился Иван Мякишев.

– Имение пойдет в казну, – объявил Втор, – а ты, Ивашко Мякишев, отправляйся с нами в тюрьму Земского приказа.

– Да в чем же я виноват-то? – вскричал бедный богатый человек.

– Посидишь – узнаешь, – загадочно объяснил Мякишеву Втор-Каверза.

…На другой день тюремного сидения Мякишев сам вспомнил свой грех:

– Порфирию Молкову, богословскому попу, двух коров осенью продал, а пошлину не заплатил. Четыре алтына, дурак, пожалел.

– Все ли вспомнил? – спросил мрачно Втор-Каверза.

– Не все! – повинился Мякишев. – Я ведь рукавишным делом промышляю, шубами тоже. У Надеи Святешникова, у гостя, соболиную покупку сделал. За две сотни рублей пошлину платил, с рубля по пять денег, а с других четырех сотен не платил. Грех взял на душу. Спаси меня, Бога ради, добрый человек.

Втор тяжко задумался:

– Вечером меня жди. Может, что и придумаю.

…Вечером пришел к сидельцу:

– Сундук, на который опись составлена, придется взять. И деньгами с тебя тридцать рублей. Не себе беру. Меня коли рублишком-другим пожалуешь, и ладно. Я человек маленький.

– Дам все, что просишь, только вытяни, ради Бога, отсюда!

Спас Втор-Каверза горемыку, получил в награду от Мякишева два рубля и медный котел на пять ведер, а от благодетеля, от Леонтия Стефановича, – пять косяков бумазеи из сундука и все девять волчьих лап.

Неуютно стало в Москве. Подьячие по дворам шныряют. Что приглянется – берут, и им еще за это спасибо скажи.

Все друг на друга косятся, спешат донести первыми. Сегодня один сосед в тюрьме плачет, а назавтра – сосед соседа.

– Хотим каменные палаты поставить, – поделилась думкой жена Леонтия Стефановича Плещеева в гостях у жены Петра Тихоновича Траханиотова. – Место выбираем.

– А мы новоселья со дня на день ждем, – отвечала жена Петра Тихоновича.

Томился Алексей Михайлович, дожидаясь дня свадьбы. Страхи одолевали. Каждую ночь, надрывая сердце, снилась Евфимия Всеволожская, бедная его невеста.

Время не конь: не настегаешь, чтоб вскачь летело, и за узду не схватишь.

Ни на какую потеху глаза не глядят. Страшно. Судьбы страшно. Как бы судьба и Марию Ильиничну не выкрала.

Третью ночь кряду над государем бессонница мудрует. Только забылся – Евфимия к нему идет. Лицо милое, в слезах. Руки тянет, а он вдруг засмеялся. И до того жутко ему стало от своего кощунственного смеха – пустился бежать. От себя уж, что ли? Бежал, продирался сквозь дремучий лес, а прибежал на то же самое место, к ней, к Евфимии Федоровне. Она его дареным платком лицо закрыла и уже не обе руки – одну протянула, словно бы за милостыней.

Алексей Михайлович сел на постели. Дышать нечем. Перестарались истопники. Изразцы пышут жаром, как печати дьявола.

Вспомнил имя дьявола, перекрестился. Из головы не шел сон: протянутая за милостыней рука Евфимии.

– Надо раздать милостыню! – решил Алексей Михайлович и велел Федору Ртищеву, ночевавшему с ним, одеваться.

Возле тюрьмы Земского приказа шло строительство.

– Леонтий Стефанович расширить велел, – сказал царю целовальник. – Пока новый дом ставим, для сидельцев нарыли ямы.

Царь знал: в московских тюрьмах три-четыре сотни горемычных.

– Сколько же у вас… тут?

– Девать некуда! Больше трех сотен!

Государь озадачился: милостыни он захватил человек на пятьдесят. Поглядел на Ртищева:

– Одари милостыней тех, кто в земляных тюрьмах томится.

В земляных тюрьмах тоже было тесно.

– Теплее так, – объяснил целовальник, – одним дыхом греются.

Опустили в яму фонарь, на дне ямы зашевелились, заворчали, заругались.

– Молчать! – рявкнул целовальник. – С милостыней к вам.

Царь заглянул в окошко, через которое подавали сидельцам еду и питье и через которое выбрасывали нечистоты.

Вонь ударила как обухом, но государь не поморщился: не впервой награждать милостыней заблудших.

– Сколько вас? – спросил государь.

– Двенадцать душ! – ответили снизу.

– Вот на артель вашу! – Царь протянул вниз руку и кинул в чью-то ладонь ефимок.

– Спаси тебя Бог! – сказал артельщик.

– Государь! – истошно закричал зажатый в угол человек. – Государь, отчего я здесь? Помилуй, государь! Сжалься! Не виновен!

– Кто ты? – удивился Алексей Михайлович отчаянью человека, правдивости отчаянья.

– Устюжанин Васька! Торговый человек. На прошлой неделе у руки твоей был, государь. Целовал!

Алексей Михайлович вгляделся в лицо несчастного.

– Оклеветали меня, государь! Разбойники оклеветали! Будто я человека убил, а я мухи… мухи… – И Васька Устюжанин зарыдал.

– Не огорчайся! – сказал Алексей Михайлович. – Я похлопочу перед Леонтием Стефановичем, он человек добрый.

В воскресенье шестнадцатого января в Успенском соборе состоялось венчание Алексея Михайловича Романова с Марией Ильиничной Милославской.

Свадьбу не играли – свадьбу отслужили. Обошлись без музыки, без плясунов, без потешников, к великой душевной радости Стефана Вонифатьевича и ревнителей благочестия, но без пиров не обошлось.

В первый день своей радости государь был одет в тафтяную сорочку с ожерельем, в тафтяные червчатые порты. Пояс на нем был златокованый, шуба русская, крытая венецианским бархатом, малиновым да зеленым шелком, круги серебряные по шубе были велики, в них малые золотые круги с каменьями и жемчугом. Шапка на государе была червчатая, большая, новая, колпак большой, весь обнизан жемчугом и каменьями. Башмаки шиты волоченым золотом и серебром по червчатому сафьяну.

Марья Ильинична одета была тоже из Большой казны.

Пир шел шесть дней, и все эти дни царь и царица принимали подарки.

Ртищевы, старший, Михаил Алексеевич, постельничий, и сын его, Федор Михайлович, получили соболей из казны, чтоб на свадьбе ударить челом государю и благоверной царице. В свадебном действе им было отведено место не больно видное, но важное – стояли у мыльни царя.

Посаженым отцом конечно же был Борис Иванович Морозов, посаженой матерью – жена Глеба Ивановича Морозова, Авдотья Алексеевна. Сам Глеб Иванович с Ильей Даниловичем Милославским охранял сенник, где помещалось брачное ложе.

С Милославскими ближних людей прибавилось, появились имена малознакомые. Предпоследним среди сверстанных на царской свадьбе стоял Прокопий Федорович Соковнин. Он был провожатым у саней царицы, а сын его, Федор, был предпоследним среди стольников-поезжан.

Через месяц после свадьбы Прокопий Федорович станет дворецким у царицы и будет сидеть за поставцом царицыного стола, отпускать ествы.

А через два месяца получит чин окольничего.

Илья Данилович Милославский окольничего получил к свадьбе дочери, а через две недели, второго февраля, его пожаловали в бояре.

Милославские были выходцами из Литвы. Некий дворянин Вячеслав Сигизмундович прибыл в Москву в свите Софьи Витовны, невесты великого князя Василия Первого, в 1390 году. Внук Вячеслава Терентий принял фамилию Милославского. Высоко Милославские не взлетали, но всегда были при деле. Дед Марии Ильиничны Данило Иванович служил воеводой в Верхотурье, а потом в Курске. Сам Илья Данилович до своего нечаянного счастья был стольником, наместником медынским, посланником в Константинополе, в Голландии, служил кравчим у знаменитейшего дьяка Посольского приказа Ивана Грамотина, с которым был в родстве.

Теснили новые люди старое боярство.

Петру Тихоновичу Траханиотову невелика была честь на царской свадьбе – скляницу с вином в церковь нес, но то уже было дорого, что вниманием почтили.

…На четвертый день государевой радости патриарх Иосиф благословил государя образом всемилостивого Спаса, а государыню – образом Пречистыя Богородица взыграние Младенца.

Государю патриарх подарил сто золотых червонцев, и государыне тоже сто, а также кубки, атласы, объяри, камки, тафту, соболей, бархаты.