Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но я не понимаю, на что вы жалуетесь, Андрей Андреевич! Если они ничто, значит, вы – всё!.. Вы единственный профессионал. Так что вы наверняка стали негласным главой Третьего отделения.
– Отделения нету… Начальники боятся быть жесткими… И если начальники боятся, то исполнители будут страшиться куда больше. Полиция демонстрации разгоняет, будто танцы прекращает, не желает жертв. Во всех учебных заведениях продолжается революционная пропаганда – она в моде нынче… Среди чиновников – дух антимонархического либерализма, газеты – такие же… Поймите, мы идем к страшной анархической революции. Ваш родственник написал: «Безбожный анархизм близок – наши дети увидят его. Интернационал распорядился, чтобы европейская революция началась в России, и начнется, ибо нет у нас надежного отпора ни в управлении, ни в обществе. Бунт начнется с атеизма и грабежа всех богатств, начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в казармы и стойла, зальют мир кровью…» Так он написал. И я готов под этим подписаться. А вы решайте сами – хотите служить Отечеству или нет?..
В этот момент жандарм доложил, что агент наружного наблюдения Иванов Третий пришел со срочным сообщением.
Видно, желая мне продемонстрировать, что я остаюсь сотрудником, от которого нет тайн, Кириллов велел пригласить его.
И жестоко ошибся…
Вошел филер. Немолод, видать, служил с николаевских времен… Физиономия и большой красный нос красноречиво говорили о преданной любви к национальному напитку. Причем все остальные черты лица как-то сходились к этому огромному носу. Казалось, все время вынюхивает – будто пес, верный сторожевой пес с хищным огнем в глазах…
– Только покороче, дружок, – сказал Кириллов.
– Его Превосходительство господин Победоносцев решили посетить квартиру литератора Федора Михайловича Достоевского в Кузнечном… Мы поставили наблюдение и охрану. Как живем, Ваше превосходительство! Сам господин воспитатель Наследника не может чувствовать себя в безопасности в столице. Хуже, чем на войне…
– Покороче, любезнейший, – повторил Кириллов.
– Определили, значит, мне место в парадном в доме напротив. Откуда хорошо виден был вход… И тут я ее и увидел…
Я начал слушать с большим интересом.
– Прямо перед приездом его Превосходительства она вышла из указанного дома… Но я пост свой покинуть не посмел… Только когда его Превосходительство в дом вошел, я немедля отправился к дворнику. И он мне сказал, что она в квартиру господина Достоевского ходить повадилась…
– Ты, дружок, все это в рапорте опиши, а теперь свободен, – как-то торопливо сказал Кириллов. Он явно нервничал, я редко его таким видел. Но филер не понял ситуации. И с торжеством закончил:
– Это она, ваше превосходительство. Та мамзелька, которая была с Великим князем… Я ее тотчас узнал. Да и как ее не узнать! Хороша!
– Иди! Иди, – как-то ласково прервал Кириллов. – Потом поговорим!
Он ушел, а Кириллов вздохнул:
– Ту мамзельку застрелили год назад, а он всё ее видит. Вот и работай, охраняй Отечество с этими старыми пердунами!
Так Кириллов сделал ошибку…
Почувствовал неловкость, поспешил позвонить в колокольчик.
Вошел жандарм.
– Что будете пить? – спросил Кириллов.
– Кофей.
– Забыли Родину… Мне водочки – так у нас положено при встрече.
Принесли водку и много закуски. Беседа предстояла долгой.
Он решил начать с нападения:
– Много наслышан о вашем доме. По рассказам, вкус, который вам не изменял прежде, теперь… – засмеялся. – Говорят, дом ваш несколько напоминает дворцы наших новейших русских. Вот у них то же самое… Мечта о дворце, который странно получается похожим на шикарный парижский бордель… Что делать, состояния у нас теперь создаются в минуту. Из грязи – в князи! Способности сыграть удачно на бирже, вовремя дать взятку в министерстве решают жизненный успех. Но Государь, который не представляет, зачем нужно красть – ведь всё и так ему принадлежит, – не понимает, что надо все время следить. Следить неустанно! За всеми! Направо посмотрит – слева сопрут! И наоборот… Я по должности был на похоронах господина Некрасова, и там читали его стихи: «Грош у новейших господ выше стыда и закона; нынче тоскует лишь тот, кто не украл миллиона…». Хотя многие стихи покойника вредны, но под этими готов подписаться… Полно разбогатевших жидов. И все чего-то хотят! Новейшие господа жаждут участия во власти, жиды требуют Конституции. Поэтому все тайно субсидируют нигилистов, число которых стремительно растет. Деньги переводятся за границу и оттуда поступают в Россию. На них господа террористы покупают динамит…
– Ну а если даже Конституция? Что тут страшного?
– Конституция – это безвластная монархия типа английской… Считайте, тотчас возникнут местные парламенты, и на следующий день потеряем и Польшу, и Финляндию, и Прибалтийские земли. Поэтому всякий, кто хочет сохранить великую Империю…
– …должен сотрудничать с вами, – со смехом продолжил я.
– А что делать, если общее безумие… Суд реформирован. Но нам нельзя суд присяжных – мы дикари, у нас еще вчера рабство было. Это в Европе тысячелетнее образование, Монтень, Монтескье. А наш главный философ – дедушка Крылов… Я говорю о деле Веры Засулич – в какой стране суд может оправдать даму, которая стреляет в государственного чиновника? В какой стране канцлер, члены Государственного совета и прочие на публике аплодируют оправданию террористки, ранившей их коллегу – градоначальника столицы, старика? Вот и началось теперь… Они после Засулич идеологию сформулировали, чтоб оправдать убийство людей: «Террор – ужасная вещь, есть только одна вещь хуже террора: это – безропотно сносить насилия». Так что убивают по-расейски – усердно помолясь. И радостно чувствуют себя вроде Бога – распорядителями чужих судеб… Живет высокое лицо – вельможа. А сопляк говорит: «Совесть моя подсказывает, что он плохой». И вмиг подбежал, пистолетик вынул – бах – и убежал! Схватили – тоже не страшно, вся Россия ничтожного негодяя знает и уважает. И многие образованные люди славят… Ваш родственник замечательно определил нынешнюю Россию: «Колеблясь над бездною». Понимаете, зачем я все вам рассказываю, к чему призываю?
– По-моему, я достаточно заплатил за свободу от вас.
– Не хотите сотрудничать. Зря, значит, бисер свой метал… Стиль последних Людовиков в вашем дворце может оказаться дурным знаком. Во всяком случае, нынче мне все чаще приходит в голову пророчество господина Казота… Итак, я информировал вас о бедах Отечества. Но и вам придется информировать…
Я вопросительно глядел на него.
– Филер, который поставлен у вашего дома, описал двух господ, вышедших оттуда. И, прочитав описание, я понял, что прежняя любовь не ржавеет.
– Да, вы догадались – она и ее спутник приходили за деньгами…
– Ну и как?
– Не знаю, дам ли им. Но вам непременно дам. – И я положил перед ним чек опять на очень большую сумму.
Он засмеялся.
– Как стыдно брать деньги у того, кто не любит свое Отечество.
И бросил чек в секретер. Добавил:
– В опасную игру хотите вмешаться. Но зачем?
– Кто знает человеческую душу…
– Вы мне не ответили. Зачем?
– А я за свои деньги не должен вам отвечать, если мне не хочется, – (его бессильное бешенство). – Но вас выслушаю.
– Думаю, за старое взялись. Волку в лес захотелось. Решили кровь разогреть, чужую проливая. Кровь очень даже возбуждает. Но тогда за вашу жизнь не дам и копейки. Конечно, арестовать вас не решусь – расписочка. Но вас пристрелят – или мы, или они.
– Ну если вы…. Ваша расписочка ляжет на стол Государя или вашего ненавистника – Великого князя Константина Николаевича… Так что вы меня охранять должны, и заботливо. Вот об этом я и пришел вам сказать и пожелать в этом деле успеха.
Я встал и с победным видом попрощался.
Я отпустил карету и пошел по петербургской улице, рассуждая сам с собой:
– Неужто она осведомительница? Да нет, не выходило. Совсем не выходило… Другая кровь. Другая личность! Но тогда почему он ее покрывает… и скрывает? Почему говорит, будто ее убили? Почему не попытался арестовать?
Жить становилось все интереснее.
Я решил сначала нанести визит знаменитому родственнику. И потом уже заняться филером…
Положение Достоевского стало теперь совсем иным. Он, кажется, уже начал печатать «Братьев Карамазовых». Или это было чуть позже, точно не помню. Одно помню – «Карамазовы» имели невероятный успех, о них только и говорили. После «Карамазовых» мой родственник вышел в светочи русской литературы. Сам Толстой его признал…
Он жил теперь на углу Кузнечного переулка и Ямской улицы.
По той же узкой полутемной лестнице я поднялся на третий этаж. Увидел ту же знакомую дверь, обитую обтрепанной клеенкой с табличкой «Федор Михайлович Достоевский». Дверь напротив его квартиры таблички не имела – это были меблированные комнаты, будто из его романов – комнаты эти вечно сдавались, и жильцы постоянно менялись.
