Под властью пугала - Мичо Каламата
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ваше желание для меня закон, ваше высокое величество. Я всегда был и пребуду до смерти вашим верным слугой, – проговорил Нуредин-бей, поднимаясь с поклоном.
– Сидите, сидите, Нуредин-бей. Поздравляю вас с новым назначением. – Король протянул ему руку. – А теперь я представлю вам членов кабинета.
Он тряхнул колокольчиком.
В дверях вырос старший адъютант. Щелкнув каблуками, он застыл.
– Пусть войдет министр просвещения.
Согнув туловище в глубоком поклоне, вошел длинный, сухопарый старик с дряблыми щеками.
– Прошу, господин министр, – обратился к нему король, не двигаясь, – знакомьтесь с моим новым советником, господином Горицей.
Министр просвещения, пожав руку Нуредин-бею, продолжал стоять с папкой в руке.
– Господин министр, я заметил, что наша печать много пишет о каком-то Дес Картесе.[83] Кто этот Дес Картес?
Король произнес это имя с ударением на последний слог, отчетливо выговаривая "с".
– Французский философ, ваше высокое величество.
– Коммунист?
– Нет. Он умер задолго до появления коммунизма.
– Значит, не опасен?
– Нет, ваше высокое величество.
– А что еще интересного в печати?
– А еще, ваше высокое величество, регулярно публикуются четыреста приключений Насреддина и стихотворения, посвященные вашему высокому величеству. Я хотел бы, если позволите, прочесть вам некоторые из них.
– Послушаем.
Министр раскрыл папку и прочел:
Как реки не дремлют, как море не спит,Король неусыпно и зорко бдит.
– Кто это сочинил?
– Каплан-бей, ваше высокое величество.
– Который дипломат?
– Так точно!
– Как вам нравится, Нуредин-бей?
– Замечательно! Просто великолепно! Каплан-бей – тонкий поэт.
– Да-да, я его знаю. Тонкий да длинный как палка, а ведь живется ему неплохо в его миссии. И чего же хочет наш дипломат за свой стих?
– Ничего, ваше высокое величество.
– Не может быть! Уж не пронюхал ли он, что его отзывают в Албанию? Вы знаете, что это за пройдоха, Нуредин-бей. Стоит ему учуять, что я собираюсь его отзывать, он тут же бросается сочинять стихи.
– Стихи неплохие, ваше высокое величество.
– Ну ладно, отменим приказ о переводе.
– Тут еще два стихотворения, – сказал министр. – Вот одно:
Наш король велик и грозен,Меч блестит в его руке…
– А это чье?
– Одного студента.
– Чего же он хочет?
– Он подал прошение о стипендии.
– Дать ему стипендию. Давайте второе.
– Это сочинил один наш эмигрант в Софии!
Зогу Первый, наш король,Муж отважный, непреклонныйИ в трудах неугомонный,Пусть же здравствует в веках!
– Ваше мнение, Нуредин-бей?
– Немножко похуже, но в общем неплохо, от души.
– Это стихотворение, ваше высокое величество, свидетельствует о высоком почтении, которое питают к вашей светлейшей персоне албанцы, эмигрировавшие за границу.
– Ну ладно, господин министр, пошлите-ка этому сочинителю из фондов вашего министерства сто золотых наполеонов от моего имени. Пусть все знают, что я прочел и оценил стихотворение.
– Слушаюсь.
– Простите, ваше высокое величество, – запротестовал Нуредин-бей. – Мне кажется, вы слишком щедры. Так вы будете тормозить развитие искусства.
– Каким же образом?
– Поэты и художники должны жить в бедности. Недаром французы говорят, что бедность художника – богатство нации.
– Вы слышите, господин министр?
– Так точно.
– Это надо иметь в виду не только применительно к поэтам и художникам, но и вообще ко всей интеллигенции. Бедность – это совсем неплохо, пусть заботятся о том, как свести концы с концами. Не до политики будет. Ведь эти интеллигенты прямо как бешеные быки. Пока пасутся, уткнувшись носом в землю, не опасны. А стоит набить утробу и поднять голову, вот тогда упаси нас господь! Звереют.
– Совершенно верно, ваше высокое величество. Действительно звереют, особенно как завидят красный цвет.
– И еще одно, господин министр. По случаю торжества, о котором вы знаете, прибудет много приглашенных из областей и из-за границы. Вам известно, что отелей у нас нет, поэтому я дал указание освободить помещение министерства юстиции. Я думаю, ничего не случится, если мы еще и ваше министерство освободим под гостиницу.
– Как вам будет угодно, ваше высокое величество.
– И еще надо закрыть месяца на два столичные школы и предоставить помещение жандармерии.
– Прошу прощения у вашего высокого величества, но как же будет с учебной программой?
– Какое это имеет значение, господин министр? Уроком больше – уроком меньше, все равно мальчишки от этого умнее не станут. Да они и сами ждут не дождутся каникул, ведь правда, Нуредин-бей?
– Безусловно, ваше высокое величество.
Министра просвещения сменил министр внутренних дел. Он принялся зачитывать сообщения с мест.
– "Вчера вечером в селе Большой Лям в Буррельской субпрефектуре силы жандармерии вступили в бой и после ожесточенной перестрелки уничтожили преступников Кроса Абедина из Люзи, Пренка Доду из Мирдиты и Рамиза Алюши из Арни. С пашен стороны потерь нет".
– Молодец, Муса-эфенди! – воскликнул король, довольный. – Пусть это напечатают в газетах, чтобы красные знали. Дальше!
– "Пойман убийца Рамазана Незима, которого два года назад нашли зарезанным в реке Эрзени. Его задержал собственноручно командующий округом, капитан Дэд Дён Марку".
– Повысить до майора. Еще что?
– "В префектуре Шкодры, согласно вашему циркуляру, было проведено совещание знатных людей Мирдитского края под председательством капедана[84] Дёна Марка Дёни и при участии остальных пяти байрактаров. Совещание постановило. Первое: впредь не допускать помолвки девушек, не достигших четырнадцатилетнего возраста. Второе: впредь запрещается давать выкуп за невесту больше тридцати наполеонов золотом".
– Ну молодец, Муса-эфенди! – снова похвалил его король.
– Вот это, я понимаю, прогресс! Это крупное достижение! Неплохо бы сообщить о циркуляре и остальным префектурам.
– Будет исполнено!
– Продолжайте!
– Прибыли шесть агрономов из Италии.
– Направьте их в Генеральное управление аграрной реформы.
– Да там их и без того девать некуда. Сидят, ничего не делают.
– Устройте туда и этих.
– Мы думали, ради экономии…
– Сэкономим на чем-нибудь другом.
– А не произвести ли кое-какие сокращения в армии, ваше высокое величество? – предложил Нуредин-бей. – Она съедает у нас больше половины бюджета.
– Да вы что?!
– Мне пришло в голову, не объявить ли нам себя нейтральным государством, вроде Швейцарии. Попросили бы соответствующих гарантий у великих держав…
– Да кто в наши дни обращает внимание на нейтралитет!
– Но что-то надо делать, средств не хватает, – вставил Муса-эфенди.
– Сократим расходы на просвещение, здравоохранение и прочее.
– Да ведь на просвещение и так отпускаются гроши. Если еще сократить, так и школы закрыть придется.
– Для блага государства и на это пойдем.
– Простите, что вмешиваюсь, ваше высокое величество, – начал Нуредин-бей, – но когда-то вы говорили, что согласны иметь одним жандармским батальоном меньше, только бы открыть школу…
– Да, говорил, а вот теперь закрою сотню школ, чтобы у меня стало батальоном больше. Ни одно правительство в мире не держится на школах. Армия – вот опора власти. У кого армия, тот правит, у кого ее нет, тот подчиняется, понятно?
– Как вам угодно.
Со своей неизменно мрачной миной на лице, кланяясь и прикладывая руку к сердцу, Муса Юка удалился. Вошел председатель парламента Пандели Евангели.
Его высокое величество привстал, желая, очевидно, выказать свое уважение к преклонному возрасту вошедшего. Председателю было уже под восемьдесят. Он еле держался на своих дряхлых ногах.
– Прошу, садитесь, ваше превосходительство.
Председатель парламента, кивнув Нуредин-бею, уселся, вытащил пачку бумаг и еле слышно заговорил:
– Я подготовил послание вашего высокого величества парламенту.
– Прошу, читайте.
– "Господа депутаты с пожеланием полного успеха в исполнении наших высоких обязанностей повелеваю открыть сессию…"
Его высокое величество слушал, важно откинувшись на спинку кресла.
– "…кордиальные и дружеские реляции с нашей великой союзницей, фашистской Италией…" – продолжал председатель.
Содержание посланий, с которыми король обращался к парламенту, повторялось из года в год, от сессии к сессии, словно ритуал или молитва, без которых "отцы нации" не могли приступить к работе. Все, кто слушали эти послания, давно уже выучили наизусть, и всегда-то зачитывал их в парламенте этот подглуповатый старик, наводивший тоску своим монотонным голосом с вскриками в самых неожиданных местах, очевидно, в угоду требованиям риторики. Нуредин-бея всегда поражало, почему для составления этих посланий подбирают настолько бездарных людей, что они выходят заведомо никуда не годные.
