Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

Морис вздрогнул.

— Ты не веришь и в подземный ход в саду Тампля, который соединил подвал гражданки Плюмо и один из домов на улице Кордери?

— Нет, — ответил Морис.

— Тогда сделай так, как обычно поступают в таких случаях, сходи и убедись лично.

— Но я больше не состою на службе в Тампле. Меня туда не пропустят.

— Теперь в Тампль может войти каждый, кто хочет.

— Как это?

— Почитай этот рапорт. Поскольку ты такой неверующий, я стану говорить с тобой только на языке официальных бумаг.

— Как! — воскликнул Морис, читая рапорт. — До такой степени?

— Продолжай.

— Королеву переводят в Консьержери?

— Ну и что? — ответил председатель.

— Да…

— И ты считаешь, что это из-за сновидений, из-за того, что ты называешь игрой воображения, из-за ерунды Комитет общественного спасения пошел на такие крайние меры?

— Эта мера принята, но она не будет выполнена как, впрочем, и ряд других. Я все это видел уже не раз…

— Прочитай же все до конца, — сказал председатель.

И он протянул Морису последний документ.

— Расписка Ришара, тюремщика из Консьержери? — воскликнул Морис.

— Уже два часа, как она заключена под стражу.

На этот раз Морис задумался.

— Ты знаешь, Коммуна действует отнюдь не поверхностно, — продолжал председатель. — Она идет прямо и широкими шагами, ее меры далеки от ребячества и она выполняет принцип Кромвеля:

«Королей надо бить только по голове».

— Познакомься с секретной запиской из Министерства полиции.

Морис прочитал следующее:

«Учитывая, что мы располагаем достоверными данными о том, что шевалье де Мезон-Руж находится в Париже, что его видели в разных частях города, что он оставил следы нескольких заговоров, удачно разоблаченных, я призываю всех руководителей секций усилить надзор».

— Ну как? — спросил председатель.

— Ну что ж, придется поверить тебе, гражданин председатель, — воскликнул Морис.

И он продолжал чтение:

«Приметы шевалье де Мезон-Ружа: рост пять футов три дюйма, волосы светлые, глаза голубые, нос прямой, борода каштановая, подбородок округлый, голос мягкий, руки женственные, 35–36 лет».

Когда он читал приметы шевалье де Мезон-Ружа, в его мозгу промелькнуло странное видение. Он подумал о молодом человеке, командовавшем отрядом мюскаденов, который накануне спас его и Лорэна.

— Черт возьми! — прошептал Морис. — Неужели это был он? В таком случае, когда в доносах писали, что видели, как я с ним разговаривал, это не было ложью. — Только Морис не помнил, чтобы пожимал ему руку.

— Итак, Морис, — спросил председатель, — что теперь скажешь обо всем этом, друг мой?

— Я должен сказать, что верю вам, — с грустью ответил Морис, потому что уже в течение некоторого времени чувствовал, как злой дух собирает тучи над его головой.

— Не играй так своей популярностью, Морис, — продолжал председатель. — Популярность сегодня — это жизнь. Непопулярность — остерегайся ее — это подозрение в измене.

На подобные доводы Морису нечего было ответить, он и сам думал так же. Он поблагодарил своего старого друга и покинул секцию.

— Ну что ж, — прошептал он, — отдохнем немного. Слишком много подозрений и борьбы. А я ведь тоже имею право на отдых и радость. Пойду-ка я, навещу Женевьеву.

И Морис отправился на старинную улочку Сен-Жак.

Когда он пришел в дом кожевенника, Диксмер с Мораном как раз оказывали помощь Женевьеве, с которой случился сильный нервный припадок.

Поэтому Мориса не сразу впустили в дом, как это было обычно.

— Доложи все-таки обо мне, — сказал слуге обеспокоенный Морис, — и, если Диксмер не может меня принять сейчас, я уйду.

Слуга скрылся в павильоне Женевьевы, а Морис остался в саду.

Ему показалось, что в доме происходит нечто странное. Рабочие больше не занимались своими делами, а с обеспокоенным видом бродили по саду.

Диксмер сам вышел навстречу Морису.

— Входите, дорогой Морис, — сказал он. — Вы не из тех, для кого закрыта эта дверь.

— Что случилось? — поинтересовался молодой человек.

— Женевьева больна, — ответил Диксмер, — и не просто больна, а бредит.

— О, Боже мой! — воскликнул молодой человек, взволнованный тем, что и здесь, в этом доме, нашел тревогу и страдание. — Что случилось?

— Знаете, дорогой мой, — продолжал Диксмер, — в этих женских болезнях никто толком ничего не понимает, а особенно мужья.

Женевьева лежала в шезлонге. Возле нее находился Моран, который подносил ей соль.

— Ну как? — спросил Диксмер.

— Без изменений, — ответил Моран.

— Элоиза! Элоиза! — прошептала молодая женщина обескровленными губами.

— Элоиза! — удивленно повторил Морис.

— Ах, Боже мой, — сказал Диксмер, — Женевьева имела несчастье выйти вчера на улицу и увидеть повозку с этой бедной девушкой по имени Элоиза, которую везли на гильотину. После этого с ней и случилось пять или шесть нервных припадков. Она только и повторяет это имя.

— Ее особенно поразило то, что в этой девушке она узнала ту самую цветочницу, которая продала ей гвоздики, вы об этом знаете.

— Конечно, потому что из-за этого сам чуть не лишился головы.

— О, мы знаем об этом, дорогой Морис, и очень боялись за вас. Но Моран был на заседании и сообщил нам, что вы вышли на свободу.

— Тихо! — прошептал Морис. — Она, кажется, опять что-то говорит.

— Да, но слова не разобрать, — ответил Диксмер.

— Морис, — прошептала Женевьева, — они убьют Мориса. К нему, шевалье, к нему!

Эти слова сменились глубокой тишиной.

— Мезон-Руж, — прошептала еще Женевьева, — Мезон-Руж!

Морис почувствовал как в его мозгу, подобно молнии, мелькнуло подозрение. Впрочем, он был слишком взволнован болезнью Женевьевы, чтобы обратить на эти слова должное внимание.

— Вы приглашали врача? — спросил он.

— Все не так страшно, — ответил Диксмер. — У нее просто расшатались нервы.

И он с такой силой сжал руку жены, что Женевьева пришла в себя, со стоном открыв глаза, которые до сих пор были закрыты.

— А, вы все здесь, — прошептала она, — и Морис тоже с вами. Я счастлива видеть вас, друг мой. Если бы вы только знали, как я…

И она поправилась:

— … как все мы страдали эти два дня!

— Да, — сказал Морис, — мы все здесь. Успокойтесь же и больше так нас не пугайте. Есть одно имя, которое вам лучше пока не произносить, сейчас оно отнюдь не является святым.