Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль - Дитрих Айгнер

Этим карьере Черчилля был нанесен первый тяжелый удар в спину, от которого он не смог вполне оправиться в течение двух десятилетий. Его провал многим принес нескрываемое удовлетворение. Вопрос «Что же случилось в Дарданеллах?» долго еще не умолкал на предвыборных собраниях. Со своим красноречием и откровенными определениями он представлял собой удобную мишень, которая давала прикрытие людям, не менее его запутавшимся в противоречиях, но мгновенно отказавшимся от него в момент его поражения. Черчилль всегда был борцом-одиночкой, однако насколько он был изолирован, ему пришлось узнать только сейчас. Он отнюдь не поправил дело, когда заявил о своей вере в правильность операции и в необходимость ее продолжения, когда была очевидна необходимость отступления. К концу 1915 года Галлипольский плацдарм был освобожден от союзников, вклад Черчилля в их стратегию выразился в потере четверти миллиона человек.

К этому времени потерпевший сделал выводы из своего катастрофического поражения. 15 ноября 1915 года он заявил о своей отставке и в чине майора отправился на Западный фронт, где принял командование гвардейскими гренадерами. Примечательно — и это говорит в пользу его личных качеств, — что ему удалось преодолеть недоверие солдат-фронтовиков к незваному «политику». Своеобразная выправка, воодушевление, которое его никогда не оставляло, неизменно доброе расположение духа остались в памяти фронтовиков, которые были с ним рядом и в окопах, и на поле сражения. Он писал одному из своих друзей, что «ведет веселую жизнь с милыми людьми, абсолютно счастлив и свободен от забот и не может вспомнить, переживал ли еще когда-нибудь такие приятные три недели». Это настроение становится понятнее, если рассматривать его на фоне полного краха Дарданелльской операции. При маниакально-депрессивной предрасположенности Черчилля полугодовое интермеццо на Западном фронте было, пожалуй, единственным тоником, способным помочь выбраться из пропасти. Действительно, на Фландрском фронте при Плугстрете он возбужден, но в отличном настроении, увлеченно руководит своими подчиненными, которыми теперь являются шотландские стрелки; как командир он умел разбавить монотонность окопной войны самовольными ночными огневыми налетами. Глубокое, вызывающее слезы волнение охватывает его всегда, когда он говорит о дарданелльской истории. Для него это была не просто «производственная травма». Молниеносной победой на юго-востоке он хотел вписать себя на все времена в книгу истории, но это поражение заставило его самого усомниться в том, будет ли еще когда-нибудь достигнута высшая цель его жизни.

«Жевать колючую проволоку» долгое время было не по душе Черчиллю. Уже в марте 1916 года он одним махом оказывается в Лондоне, чтобы разузнать обстановку; но когда он произносит в парламенте речь, в которой ратует за возвращение лорда Фишера, многочисленные критики получают лишь новое доказательство его неспособности правильно оценить обстановку. В мае 1916 года он окончательно возвращается в Англию и теперь связывает все свои надежды со старым боевым товарищем Дэвидом Ллойд Джорджем, который между тем стал во главе военного министерства. Однако сопротивление консерваторов все еще очень сильно; весь следующий год он находится вне службы, созерцая, как другие суетятся вокруг войны, которая вступила в четвертый, мучительный год и которую, по его убеждению, можно выиграть только действительно гениальным вдохновением. Поворот в пользу Черчилля обозначился лишь тогда, когда в декабре 1916 года Ллойд Джордж заменяет Асквита на посту премьера и решительно начинает интенсификацию военных усилий Британии во всех областях. Но и он, который обязан Черчиллю за содействие в несколько сомнительной «афере Маркони», должен был все же еще считаться с отрицательной позицией консерваторов. В начале 1917 года он постепенно готовит реабилитацию своему подопечному, в связи с чем дает указание обнародовать служебный доклад комиссии по Дарданеллам. В нем лежащая лишь на Черчилле вина распределяется на многих. Вскоре после этого бывшего морского министра с его обзором военного положения в парламенте слушает внимательная и неравнодушная публика. 16 июля 1917 года события развиваются дальше: Ллойд Джордж назначает своего бывшего оруженосца министром вооружения, хотя — с оглядкой на консерваторов — без места и голоса в военном кабинете.

На своем новом посту Черчилль, как обычно, разворачивается в полную силу: он предпринимает организационные мероприятия, которые должны послужить идее собранности и скоординированности министерского управленческого аппарата. И все же его собственная сила состоит не в организации, а в личном участии, принятии решений и энергичном ведении дела. Когда в июле 1918 года начались волнения среди рабочих военных заводов, он проявляет твердость и грозит в Ковентри призывом и отправкой на фронт. Кризис был быстро преодолен, так как одновременно с провалом большого весеннего наступления немцев военное счастье, наконец, обернулось к Англии лицом. В немалой степени такому развитию способствовало массовое применение танков, производство которых Черчилль взял под свой особый контроль. Открытый всему новому и рискованному, он наблюдал за развитием бронированных боевых машин с большим интересом еще в свою бытность морским министром. Теперь ему пришлись кстати практические наблюдения, которые он сделал во Фландрии и которые постоянно освежал во время своих посещений фронта в качестве министра вооружения. Интересно то, что эти ранние и позитивные впечатления от танков Черчилль позже не использовал (во всяком случае, до тех пор, пока Фуллер, Лиддел Харт, де Голль и Гудериан не начали развивать свою «танковую философию»), не понимая до конца значения этого оружия для ведения современных войн. Из этой области деятельности он сделал определенные выводы, но она дала ему значительные преимущества и в другой ситуации. Вступление в войну Соединенных Штатов обусловило тесное сотрудничество с американскими военными; одной из причин было то, что значительная часть отсылавшихся в Европу войск США должна была снабжаться британским министерством вооружения. Используя эту возможность, Черчилль установил тесные личные отношения со своим американским «визави», советником президента и специалистом по вооружению Бернардом Барухом. Для Черчилля эта веревочка в США уже никогда больше не обрывалась, оба они в двадцатых и тридцатых годах постоянно обменивались мнениями и двадцать лет спустя — теперь, правда, уже в другой роли — опять возобновили прежнее партнерство.

Мощное военное вмешательство Соединенных Штатов с ошеломляющей быстротой заканчивает четырехлетнюю схватку. Политический и военный раскол стран Центральной Европы наступил так внезапно, что Черчилль поначалу не мог в это поверить и позже, в своих мемуарах, не находит этому никакого убедительного объяснения, кроме «деморализации» немцев. Неизгладимое впечатление произвело на него вулканическое проявление тевтонской мощи, устранение которой стало в конце концов общим делом всего мира. Его память запечатлела также чувство собственной беспомощности и спасительную роль США. Но окончание войны сразу же принесло другие проблемы, которые не только не решились с триумфальной победой ллойд-джорджевской коалиции в так называемых «купонных» выборах в декабре 1918 года, а скорее, обострились или стали совсем неразрешимыми.