Тигр, тигр, светло горящий ! - Михаил Савеличев

Поэтому на их долю выпадали достаточно специфичные операции — где не требовалось стратегического мышления, а требовалось послушание куратору, который собственно и управлял дистанционно киборгом, скорость реакции, отсутствие сомнений в приказах и совести, и где не выдерживали ни человеческий организм, ни железная машина.

В моей памяти остались две такие операции — зачистка зон бывших ядерных полигонов, где испокон века селились всяческие уроды и мутанты, терроризировавшие (или НЕ терроризировавшие) мирные человеческие поселения, и освобождение заложников на «Куин Мэри — 2». В обоих случаях за Ахерон стояли большие очереди.

Если мы «замочили» киборга, то я просто не представляю, что в самое ближайшее время случится в этом месте побережья Балтийского моря — эпицентр ядерного взрыва или массовый захват заложников? В любом случае нужно было брать ноги в охапку и бежать не оглядываясь до самых Гималаев.

— Тебе повезло, — сказала, вставая с асфальта и вытирая испачканные руки платком, Одри.

— Потому что я так быстро бегаю? — промямлил я, несмотря на свое близкое к обморочному состоянию, внутренне, как маленький заболевший ребенок, ожидая похвалу из уст взрослого, даже за самую малость.

— Потому что он так медленно двигался, — отрезала Одри, — и меня это очень тревожит.

Я постарался не обидеться. Одри права — супермен из меня не ахти какой и то, что я выжил при встрече с этой машиной-убийцей («черный голем», как его называют десантники), было на девяносто девять процентов невероятным везением — по всем законам я сейчас должен был лежать пристреленный под сосной, а моя голова впоследствии украсила бы личную коллекцию трофеев «голема». Когда первая радость прошла, мое везение стало внушать мне опасение и жуткую уверенность, что из огня я попал прямо в полымя.

Странность номер один: почему «черный голем», мастер убийства, ниндзя, упустил К. Малхонски — писателя-прозаика с назревающим пристрастием к алкоголю, отвращением к физической зарядке и брюшком, когда хватило бы легкого взмаха мономолекулярной нити, чтобы разделать этого горе-десантника, как быка на бойне?

Странность номер два: зачем на киборге надета вся эта дребедень маски, глазки, ушки? Время карнавала, насколько я помню, еще не наступило.

— Их здесь пятеро, — сказала Одри, когда мы залезли в машину, на капоте которой теперь красовалась здоровенная вмятина от моего олимпийского броска. «Мерседес» уже не имел товарного вида, но хозяйка тактично не стала напоминать мне о моей шалости. Дело действительно было серьезным.

Только теперь я понял весь смысл произошедшей со мной истории, когда мне надоело слоняться по глухим улочкам Фюрстенберга с собакой запазухой и я решил вернуться в Клайпеду тем же путем, каким из нее и ушел, то есть через Окно. Молчаливый таксист, пойманный мной на пустой, вымощенной гранитной брусчаткой и расчерченной светящимися посадочными местами, площади перед ратушью, подвез меня до Трубы откуда я через такое же пыльное, давно не мытое и не открывавшееся Окно пролез в Клайпеду, придерживая окончательно сползшего под плащом на мой живот Мармелада, отчего стал похож на триумф генетической науки — беременного мужика. Это было хорошо, что собака спала, так как я не знал какой философии придерживается Мармелад и что я буду делать, если он станет категорически возражать против нуль-транспортировки не тащиться же в Клайпеду по Трубе или на шальной попутке по воздуху.

Смерти я не заметил, а воскрешение было таким же противным как и сама жизнь. Не успел я собраться из J-матрицы в полноценное белковое существование, как меня стащили с помоста, приставили носом к стенке и профессионально обыскали, хрипло приговаривая: «Не волнуйтесь, мамаша». Потом меня развернули и я увидел перед собой этого услужливого паренька весьма колоритную, надо сказать, личность. Был он гораздо выше меня, но представления о его мускулатуре и габаритах точно составить было трудно, так как он был закутан в широкий светло-зеленый плащ до пола, наглухо застегнутый на все пуговицы и без ремня. На руках, которыми он меня все еще прижимал к стене, были надеты желтые замшевые перчатки с обрезанными указательными пальцами, из чего я заключил, что он специалист стрельбы по-македонски и качанию маятника. Его длинные волосы были убраны назад. Они когда-то были черного цвета, но обильная седина сделала их грязно-серыми, наводящими на мысль об их полуторагодовой немытости. Большие карие глаза пристально смотрели на меня поверх черных круглых очков с микроскопическими стеклами, спущенных на самый кончик короткого носа, что до странности делало его похожим то ли на прозревшего слепого, то ли на учителя пения.

— П-п-позвольте, — прохрипел очень похоже и я, но не делая попыток к освобождению.

— Кто у вас там? — поинтересовался человек.

— Собака, — честно сказал я.

— Ростиславцев! — прокричали где-то за спиной человека и так как он откликнулся, то есть немного повернул голову, продемонстрировав, что его грязные волосы собраны позади в тугую косичку, заплетенную черным шнурком, и слегка скосил глаза, я понял, что это его фамилия. Затем он с сожалением меня отпустил и направился к кучке людей, стоящих у входа в соседнее Окно, огороженное веревками с синими треугольными флажками. А я тем временем огляделся.

Кругом была полиция. Мимо меня ходили люди в форме, бродили служебные собаки без намордников, ездили автоматические криминальные экспресс-лаборатории, сверкали вспышки фотоаппаратов, жужжали камеры и мигал верхний свет от перебоев электричества. Весь этот тайфун сыска и правосудия закручивался вокруг трех человек, к которым теперь присоединился и Ростиславцев. Один из них так же был в форме и по знакам я опознал в нем Главного комиссара Балтийского региона Яна Йовила. Комиссар очень уважительно разговаривал с пожилым, почти лысым человеком, обладавшим потрясающей харизмой — даже отсюда, издали, мне захотелось вытянуться по стойке смирно или за какую-то провинность, которую я стал смутно ощущать, упасть на пол и пятьдесят раз отжаться. Женщина стояла ко мне спиной и о ней я ничего определенного не мог сказать.

Толпились здесь они не зря. После того, как я отсюда пролез в Фюрстенберг, Окна разительно переменились. Здесь в мое отсутствие кто-то затеял небольшую войну — стены и потолки были обезображены длинными языками копоти, кое-где в полу виднелись воронки, панели были искорежены автоматными очередями, а на огороженном флажками пространстве лежали аккуратно запакованные в полиэтилен человекоподобные бруски. Трупы, надо полагать.