Том 2. Повести - Кальман Миксат

Но за эту новую затею горожане только на смех подняли Коряка: слушать музыку никто не шел, шестеро черномазых цыган играли пустым стенам трактира, восхищая искусством лишь сверчков, которые, кстати сказать, и сами скрипачи хоть куда.

Иной человек еще и испугался бы, заслышав посреди ночи музыку и заглянув в окно трактира: в большом пустом зале он увидел бы лишь шестерых цыган, которые, вспотев от усердия, сидят и пилят на своих скрипках. Некоторые, наиболее суеверные, при виде такого зрелища в страхе бросались наутек, и их потом долго еще мучили галлюцинации.

— В трактире «Белка» мертвецы на шабаш собираются. Шестеро цыган играют им, а они в белых саванах так отплясывают чардаш да палоташ *, что только кости гремят, — говорили они потом.

Разные страсти стали рассказывать в городе про трактир Коряка. Одни утверждали, что в нем по ночам собираются на балы покойники-аристократы. Среди танцующих видели, например, Ласло Хуняди, держащего собственную голову под мышкой, в паре с Марией Гара… * Затем другое привидение, подскочив к Хуняди, выхватило у него голову и целый час играло ею, будто мячом. Привидение это — душа покойного сербского князя Бранковича, которому на том свете было определено такое наказание за известное письмо *. Другие добавляли, что покойница Сапояи каждую ночь приезжала на этот бал верхом на козе. Но все это могут видеть лишь люди, родившиеся на святую Люцию в тот самый миг, когда начинает всходить вечерняя звезда. Остальным же приходится довольствоваться лицезрением шести музыкантов.

Частично под влиянием таких вот суеверных россказней о привидениях, частично по причине больших расходов Янош Коряк решил отказаться от своей последней попытки. Единственной пользой от нее было лишь то, что со скуки трактирщик и сам выучился играть на скрипке.

Итак, оркестр он распустил; в тот самый день, когда к нему явился Рошто со своими селищанками, он с самого обеда раздумывал над тем, где бы ему приискать себе какое-нибудь другое занятие, и изливал свою грусть и мрачные думы в печальной песне.

Коряк предоставил гостям лучшие номера гостиницы, накрыл стол и отправился, пока готовится обед, поболтать с матушкой на кухню. И вдруг слышит он в обеденном зале шум, топот. Выбегает в зал, думая, что это, может быть, его собака опрокинула что-нибудь, и что же? Боже милостивый, два придворных офицера стучат по столу перстнями-печатками и кричат: «Эй, хозяин! Хозяин!» А у самих шпоры звенят, сабли бряцают… Словом, музыка такая — век бы ее слушать!

— Чего изволите? — пролепетал испуганно бедный Коряк, думая, что сейчас они его прямиком в тюрьму потащат.

— Лучшего вина! Да смотри, чтобы мигом!

Принес трактирщик вина и в удивлении глаза протирать принялся: вместо двух бравых офицеров перед ним сидят уже восемь, не меньше. И тоже вина требуют. А те двое, что первыми пришли, начали Коряка расспрашивать:

— Правда, что здесь остановились селищенские красавицы?

— Не знаю я, право, откуда они будут, но три женщины и один пожилой господин при них в самом деле только что прибыли в гостиницу, — отвечал Коряк не без гордости.

— Очень красивые?

— Не успел я еще разглядеть их как следует, ваша милость.

— Ну и дурень же ты, Коряк! Это они самые и есть. Но где они сейчас-то? Что делают?

— Обедать собираются.

— Сюда придут обедать?

— Так точно, сюда, — показал трактирщик на накрытый стол, где в расписанном пеликанами кувшине красовались три пиона.

Нет, не дурень Коряк! Знает он, что к чему.

Пока он вел этот разговор с офицерами, дверь «Белки» не успевала закрываться, то и дело поскрипывая в петлях: в трактир беспрерывным потоком валил народ. Сначала пришли большими компаниями знатные господа, затем горожане, за ними множество озорных весельчаков-пажей, старых франтов, толстых, с двойными подбородками, мещан из Табана *, среди них многие завсегдатаи «Черного Буйвола». Что за чудо Господне?!

Трактирщик Коряк даже слегка струхнул. Что произошло вдруг с его трактиром? Это уж не от бога, а от нечистой силы. Да разорвись он хоть на десять частей, не успеть ему подавать гостям вино. А тут еще каждый посетитель хочет непременно с самим хозяином поговорить. С десяти мест сразу слышится:

— Коряк, на два слова!

— Эй, хозяин, на минутку!

— Оглох, что ли, хозяин?

И все, как один, спрашивают об остановившихся в гостинице приезжих красавицах: шепотом, с жадным любопытством, явным нетерпением. Ага! Теперь уж и Коряк стал наконец догадываться: красавицы крестьяночки — вот кто виновник такого наплыва посетителей.

— Иду, иду! — кричал он, появляясь то здесь, то там; взмокший от пота, летал он в погреб и обратно, громыхая сапогами по лестницам. На обслуживание гостей он поставил старого слугу, другого послал на улицу Горшечников, за своим старшим братом-мясником: чтобы тот со всеми домочадцами немедленно спешил к нему на помощь, потому что гости буквально осаждают «Белку».

К моменту, когда селищанки явились обедать, трактир был так забит посетителями, что старая тетушка Коряк, разнося гостям блюда с великолепными, только что приготовленными кушаньями, которые источали аппетитные запахи, едва могла протиснуться между столами.

А гости все прибывали. Вот ввалилась возвратившаяся с соколиной охоты компания важных господ с охотничьими рогами через плечо, среди них сам Лошонци и Драгафи.

Ну, еще бы! Ведь слух о том, что прибывшие по приказу короля в столицу «образцы селищенских женщин» остановились в «Белке», разнесся по городу с быстротой молнии, и вся столица сразу пришла в движение. Ради того, чтобы посмотреть на такое, кажется, стоило восстать и из могилы.

В трактире уже негде было яблоку упасть. Многие считали себя счастливыми, если им удавалось заполучить местечко хотя бы во дворе или перед домом. Но, разумеется, есть предел всему. Вскоре уже и снаружи негде стало размещать гостей. Вечер был приятный, теплый, да и вина в погребе было достаточно, однако, хотя Коряк уже и у соседей окрест позаимствовал множество столов и стульев, на всех желающих места все равно не хватило.

Коряк был на седьмом небе от блаженства, лицо его радостно, торжествующе сияло, а глаза с благодарностью взирали на гостьюшек из Селища. О господи, до чего же они хороши! Особенно вон та маленькая чернявая, что все время улыбается. Да ее улыбка и солнце затмевает!

Старая матушка Коряк тоже хлопотала между столами. Но женщина всегда остается женщиной: она, в отличие от своего витающего на верху блаженства сына, в нежданном наплыве посетителей увидела не первую улыбку счастья, а отличную возможность отомстить, расплатиться за бесконечную вереницу унижений, которые она вынуждена была сносить вот уже много лет подряд. И она тотчас же послала свою служанку Верону в «Черный Буйвол» с просьбой:

«Наша барыня велела кланяться вашей молодой барыне и просила у нее взаймы сколько можно свободных столов и стульев. А то нам уже не на что посетителей сажать».

Вместо ответа, «молодая барыня» (которой тоже шло уже к шестидесяти) не мешкая бросилась в угол за метлой и, наверно, как следует отделала бы девчонку, если бы толстый полнокровный Вольфганг Троеглазый, что-то разыскивавший в это время в ящике стола, заслышав просьбу Вероны, не сделался бы от гнева краснее сукна и с яростным возгласом: «За такую наглость Коряк еще поплатятся!» — не рухнул бы под стол.

— Ой! — И Буйволица с душераздирающим воплем выронила метлу. — Ой, помер, помер! Помогите! Воды, воды!

Она припала к мужу, обхватила руками его голову, а добрая Верона тем временем сбегала за водой, и они уже вдвоем принялись опрыскивать лицо трактирщика. Однако полегчало хозяину «Буйвола» лишь после того, как явился спешно вызванный будайский цирюльник Константинус Коста, тут же пустивший ему кровь: Вольфганга Троеглазого попросту хватил небольшой удар.

А Верона с важным видом отправилась домой, горя нетерпением поскорее рассказать о происшествии своим хозяевам:

— Ну, хорошенькое же угощеньице мы преподнесли соседу! Паралич разбил Буйвола.

Тут уж и Коряки перепугались: «Теперь все в городе опять на нас рассердятся». Но случилось как раз наоборот. Лишь только посетители «Белки» прослышали о происшедшем, общественное мнение немедленно вынесло свой приговор: «Так и надо завистливому псу! Один-единственный раз пришли посетители к Коряку — и Буйвол рассвирепел. Тогда как Коряк вот уже много лет подряд смиренно сносит суровую немилость судьбы. А между тем у него и вино отличное, и вообще, бог знает почему, но чувствуешь себя у него как-то уютнее». Одним словом, удар, сразивший Вольфганга, был истолкован в пользу Коряка. Таково счастье: как начнет оно кому-нибудь благоволить, уж норовит сплести своему избраннику лавровый венок даже из его недостатков.