Россия. Сталин. Сталинград: Великая Победа и великое поражение - Владимир Бушин

Но вот появились и цифовые итоги сражения: за Проханова 78 560, за Ерофеева 25 792. Как и следовало ожидать. Я решил, что с меня этого хватит.

Но утром жена попросила вынести на помойку ведро с мусором. Это недалеко, через дорогу. Там стоят пять здоровых железных контейнеров. Пошел, выбросил и вдруг увидел среди разных отбросов и объедков книгу с портретом Сталина на обложке. Я не мог не забрать ее отсюда. Принес домой, протер обложку водкой. Портрет засиял. Оказалось― надо же! ― это роман Ерофеева «Хороший Сталин», заранее объявленный на обложке как «мировой бестселлер» и изданный для всех шести материков тиражом в 5 тысяч. Видимо, Австралии не достанется. Кто-то выбросил книжечку на помойку. А ведь автор живет где-то здесь неподалеку. Увидел бы, могла кандрашка хватить. Я стал листать…

Это довольно занудное бормотание и повизгивание о семье, о родне, о жизни во Франции, где отец был советником по культуре нашего посольства, позже ― послом в Сенегале; еще о том, как мальчик мыл свою молодую учительницу в ванной и чем это кончилось, и о многих других нестерпимо гнусных сексуальных переживаниях с детского возраста, в правдивость коих часто поверить трудно, скорее всего, это лишь игра развратно-французистого ума; еще о том, как жрал черную икру, щеголял в каких-то немыслимо модных портках; ну, и о том, какой степени полоумия на почве антисоветчины достиг мальчик, став взрослым. Он тужится все это оживить разного рода ужимками, фортелями и фантасмагориями вроде рассказа о том, как Николай Второй ходил в магазин покупать себе пуговицы, или уведомления о том, что Молотов любил гречневую кашу, или разговора со Сталиным, ― но все это не помогает. Ну, что нам хотя бы этот разговор, когда мы знаем «Пирамиду» Леонида Леонова, где есть разговор отнюдь не пустопорожний, как здесь…

На всем протяжении книги автор упорно именует себя идеалистом. Но это не совсем так. Даже сны он видит очень экономически целесообразные. Например, однажды приснилось, что они с отцом завели себе одну любовницу на двоих.

Ну, как один «ситроен» или «пежо» в Париже. Впрочем, возможно, сна и не было, а Ерофеев просто списал это у Василия Аксенова, старшего брата по разуму, у которого в «Московской саге» такой проект герой осуществил не во сне, а наяву. А списывать, как увидим, идеалист Витя любит.

Примечательно и то, что все повествование пересыпано перлами загадочного невежества. Поражает прежде всего обилие самой разнообразной литературной чуши из глубин классики до наших дней. Ведь писатель же! Уверяет, например, что первый бал Наташи Ростовой «по легенде был в доме на Поварской», т. е. в нынешнем ЦДЛ, где долгие годы всем командовал известный своей строгостью Шапиро, не пускавший Ерофеева в Дом. Легенду эту ему рассказал, вероятно, Евтушенко, а он тотчас поверил и понес дальше. А на самом деле, бал не на Поварской был и даже не в Москве, а в Петербурге в доме екатерининского вельможи на Английской набережной. И Шапиро там не командовал. Известна даже дата― 31 декабря 1810 года. Это был новогодний бал. Раскрой, милый, хоть раз в жизни «Войну и мир», это, кажется, во втором томе. А еще не надо печалиться по поводу того, что не читал «Детство Багрова-внука». Ее никто не читал, ибо такой книги в русской литературе нет.

Ну, ладно далекая классика. Но вот Илья Эренбург, наш старший современник. Однажды в конце войны, пишет Ерофеев, писатель побывал в Кенигсберге, поговорил там с пленными немцами и сочинил статейку, которую отнес в журнал «Вопросы международного рабочего движения». Там «он требовал глобальной мести, подчиняя советский стиль статьи оскорбленному национальному чувству (как это?― В.6.)…Надо уничтожить немцев, которые сжигали евреев в газовых камерах…» и т. д. А журнальчик сей курировал-де «премьер-министр Молотов». Ему статья не понравилась, от потребовал переделать. Писатель воспротивился: «Я требую мести! Око за око». Приводится их «диспут», в котором они матерят друг друга, а Эренбург говорит языком то Путина («давайте мочить всех»), то Ерофеева («фашисты вые…. всех наших женщин»). Словом, балаган первого разряда. Кончается дело тем, что

Молотов дает задание писателю переименовать Кенигсберг, и далее опять следует совершенно несуразная фраза: «Смелость Эренбурга, желавшего мести, была оправдана заходом с любимой властью позиции ненависти» ― что это такое?

Так вот, во-первых, Эренбург в Кенигсберге во время войны не бывал. В Кенигсберге тогда был я. Во-вторых, Молотов в ту пору был наркомом иностранных дел, а не «премьер-министром», коих в советское время вообще не водилось. В-третьих, журнала «Вопросы международного рабочего движения» никто не видел и во сне. Должно быть, спутал с «Вопросами литературы», где были напечатаны его изыскания о садизме. В-четвертых, во время войны статьи Эренбурга чуть не каждый день печатались в «Красной звезде» и «Правде», он писал о героях войны и о жертвах немецких жертв, в том числе и евреев, конечно, но никакого мотива именно еврейской мести у него не было. Представить Эренбурга сотрудником несуществующих «Вопросов» может только человек, не имеющих никакого представления о том, что такое этот писатель, и какова была его работа в годы войны, и что такое сама война. Наконец, как всегда, Ерофеев лишь повторяет чужой вздор, в данном случае ― изгнанного коллективом «Литгазеты» и забытого ныне Федора Бурлацкого, тоже «человека европейской культуры», при Ельцине ― главного редактора этой газеты, где, кстати сказать, он напечатал невежественную и лживую статью Ерофеева «Поминки по советской литературе».

А на самом деле, о чем оба европейца ведать не ведают, 14 апреля 1945 года в «Красной звезде» была напечатана статья Эренбурга «Хватит!». В ней действительно были неприемлемые утверждения о Германии тех дней: «Все бегут, все мечутся, все топчут друг друга, некому капитулировать. Германии нет: есть колоссальная шайка» и т. п. Ближайшее время показало, что, по крайней мере, нашлось, кому капитулировать. Позицию в этом вопросе еще 23 февраля 1942 года, а не после войны, как уверял Федя-писатель, выразил Сталин, человек русской культуры: «Было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остаются». Принимая во внимание большую популярность писателя, обретенную во время войны, «Правда» 14 апреля выступила со статьей «Товарищ Эренбург упрощает». В своих воспоминаниях писатель попытался отвергнуть критику.

Но Ерофеев уверяет, что всю эту чушь он взял не у Бурлацкого, что это ему рассказал родной папочка, что именно он бегал от «премьера Молотова» к Эренбургу и обратно. Ну, пожалел бы покойного отца, не втягивал бы его тень в свои вонючие проделки…

Если парень так дремуч в делах литературных, писательских, то что уж говорить о его познаниях в событиях хотя бы военных. Полюбуйтесь: «В ресторане «Арагви» в кризисные дни 1941 года шли переговоры между представлениями^) Советского правительства и болгарским посольством. Готовился второй Брестский мир. Мы готовы были отдать немцам Белоруссию и Украину. Но Гитлер хотел большего ― Россию по Волгу, включая Москву» и т. д. Это что такое? Опять, говорит, так рассказывал мне папулечка. Вранье! Об этом «втором Брестском мире» кто только ни писал, начиная с СРадзинско- го в книге «Сталин» (М.1997.С.507) и кончая В.Карповым (Генералиссимус. 2002. С. 11―14), только в последнем случае хлопоты о «Бресте» происходят не в октября 41-го и не в «Арагви», а в феврале 42-го в Мценске. Карпов даже приводит документы, которые спокойные люди называют филькиной грамотой. А ведь еще до всех этих писаний в 1996 году вышли воспоминания генерала П.Судоплатова, который и встречался в «Арагви» с болгарским послом, нашим агентом, «с целью забросить дезинформацию противнику и выиграть время для концентрации сил и мобилизации резервов». А сотрудник немецкого МИДа Ботман вел подобные беседы с Бережковым, первым секретарем нашего посольства в Берлине. На самом же деле никто, кроме Ельцина, не собирался отдавать Белоруссию и Украину. Для Сталина и всех советских руководителей, писал Судоплатов, «любая форма мирного соглашения с немцами была неприемлема. Как опытные политики и руководители великой державы, они нередко использовали в своих целях поступавшие к ним разведанные для зондаж- ных акций, а также для шантажа конкурентов и даже союзников» (Разведка и Кремль. С. 174). Это естественно, так поступают во всем мире, кроме нынешней России, где знают только один род политики ― угодничество.

Но папочка, говорит, тут же добавил: «Переговоры в «Арагви» затягивались. Гитлер берег своих солдат. Он не хотел штурмовать Москву. Поэтому не штурмовал и Ленинград». Что за душка был этот людоед! И солдат берег и рассчитывал, что Москву ему сдадут, как Париж ― без единого выстрела… Ах, свистун Витя! Да какая же цель была у группы армий «Центр», которая не доползла до Москвы всего 27 верст? Полюбоваться подмосковной осенью? И чего это командующий группой фельдмаршел Бок радировал Гитлеру: «Все может решить последний батальон». Но батальона-то не было. Куда он девался? И кто планировал парад на Красной площади? И за что 18 декабря 1941 года Гитлер отправил Бока «в резерв», который по-русски хоть слева направо, хоть справа налево читается одинаково и имеет один и то же смысл. А что до Ленинграда, то зачем, с какой целью туда была переброшена аж из Крыма целая армия Манштейна, специалиста по штурмам? И чего это, кстати, он писал в своих воспоминаниях, что там немецкая армия была близка к катастрофе: «Вместо запланированного наступления на Ленинград развернулось сражение южнее Ладожского озера… Дивизии нашей армии понесли большие потери. К тому же была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград». Или наступление это не штурм? Так что план- чик-то был самый настоящий, но не сбылся: Красная Армия навязала мерзавцам бои южнее Ладожского озера. Это то самое наступление Второй ударной и других частей Волховского фронта, что началось в январе 1942 года и оттянуло силы немцев от Ленинграда, а вскоре уж и вовсе пришлось им оттуда драпать. Как видим, Ерофеев, опять выставляя своего отца идиотом, сам и на сей раз предстал в образе невежественного охвостья Радзинского и других.