Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

И все же Курбатов так до конца и не определился, как ему относиться к самоубийству Власевича. Уже хотя бы потому не определился, что знал десятки офицеров, которые после поражения Белого движения десятками кончали жизнь самоубийством в кабаках Маньчжурии и Китая или в походных монгольских юртах войск генерала Унгерна. Поэтому чисто по-человечески Курбатову очень хотелось бы, чтобы этот парень — молчаливый, как гранит, несокрушимый, способный достойно выйти из любой ситуации, был сейчас вместе с ними.

Подполковник достал флягу с разбавленным спиртом и приподнял ее, словно бокал.

— Достаньте и вы свои фляги, господа, если в них осталось хотя бы по капле этой ритуальной влаги. Вы правы, фон Тирбах, самое время помянуть тех, кто был с нами, но не дошел. Позволив тем самым дойти нам.

Оба офицера молча взялись за фляги.

— Поручик Конецкий, первым павший в бою сразу же после перехода границы.

— «Поручик Конецкий», — повторили они, будто слова клятвы.

— Поручик Радчук, храбрый и дерзкий офицер…

— «Поручик Радчук», — молвили фон Тирбах и фон Бергер.

— Не знавший страха штаб-ротмистр Чолданов и сабельный аристократ подъесаул Кульчицкий…

— … Так и не дошедший до своей «Великой Польши от моря до моря», — напомнил фон Тирбах. — Странновато как-то карта наша на сей раз легла. Кульчицкий бредил своей Польшей и молил Господа, чтобы позволил ему достичь польской земли, но тот, увы, не позволил. Зато, очевидно, по ошибке привел на эту землю подпоручика Власевича, который воспринял ее как чужбину и застрелился.

— И все же мы должны помянуть и его, — вернулся к своей поминальной речи Курбатов.

— Зря он, конечно, стрелялся, — покачал головой гауптман фон Бергер, успевший подружиться с этим немного странноватым русским, одним из своих спасителей.

— Подполковник Реутов. Бывший унтер-офицер Дикой дивизии, участник корниловского похода на Петроград, поручик Закаспийской белой армии в Туркестане, познавший затем мытарства эмигранта в Персии…

— Этот успел: и побывать, и познать, — согласился фон Тирбах. После каждого названного князем имени он, вслед за Курбатовым и Бергером, отпивал из фляги по небольшому глотку.

— Поручик Матвеев, наш радист. Этого не поминаем, а лишь вспоминаем, поскольку вполне может случиться, что он все еще жив. Как и штабс-капитан, а затем подполковник Иволгин, храбрейший из офицеров армии атамана Анненкова. Надеюсь, никого не забыл, поручик? — обратился командир маньчжурских стрелков к барону фон Тирбаху.

— Грех великий забыть любого из таких офицеров.

Он хотел сказать еще что-то, но возникший где-то внизу, у подножия большого холма, на котором они нашли приют, гул нескольких моторов заставил поручика умолкнуть и подхватиться.

— Кажется, танки?

— И сомневаться не приходится, — спокойно подтвердил Курбатов. — Единственное, что должно успокаивать нас, что подняться сюда они не смогут. Ну а с пехотинцами мы еще немного повоюем.

27

На плоской вершине возвышенности, в густых зарослях скрывались руины небольшого старинного дворца. Маньчжурские стрелки наткнулись на них вчера, поздно вечером. Поняв, что оказались почти в центре расположения советского механизированного полка, они не стали искушать судьбу, подались сюда, на вершину, уже, очевидно, прочесанную красноармейцами, и спокойно переночевали в небольшой землянке, оборудованной по армейскому образцу, в которой, судя по всему, еще недавно хозяйничали то ли партизаны, то ли дезертиры.

Курбатов и Тирбах осторожно приблизились к гребню крутого, почти отвесного склона и, затаившись в кустах, пронаблюдали за колонной. Вначале шли танки, затем, в обрамлении бронетранспортеров, машины с пехотой и прицепными орудиями, и вновь танки…

— Не меньше полка, — по-немецки проговорил поручик фон Тирбах. В последние дни он почти не переходил на русский, да к тому же внимательно следил за произношением Курбатова, в котором упорно обнаруживал «японо-маньчжурский акцент с русским привкусом».

— И колонну вроде бы неплохо выстроили. Кажется, научились-таки воевать, — поддержал его фон Бергер.

— Ну, относительно умения воевать… Массой пока что берут, лапотники-обмотчики, — презрительно процедил фон Тирбах. — В основном, массой. Орда — она и есть орда.

— Ну почему вдруг «орда»? — не согласился с ним Курбатов. — Вполне европейская армия, неплохо вооруженная, достаточно дисциплинированная и обученная.

— Ах, этот неистребимый великорусский патриотизм!..

— Не ко времени иронизируете, любезнейший барон фон Тирбах. Скорее — взгляд профессионала, основанный к тому же на справедливости.

— Ор-да! — все с тем же презрительным упрямством повторил Виктор. — И очень скоро Европа убедится в этом.

Увлекшись полемикой, они не заметили, как сзади, с автоматом в руке, приблизился капитан фон Бергер.

— Нам бы следовало каким-то образом втереться им в доверие, господа офицеры. Я понимаю, что на этой горке мы в состоянии продержаться как минимум минут двадцать, однако, знаете ли, не хотелось бы прерывать свое шествие на рейх именно на этой безымянной горке. И потом…

Завершить свою мысль фон Бергер не успел, поскольку в их разговор ворвались голоса русских, доносившихся со стороны развалин. Все трое, по знаку Курбатова, замерли, затем, стараясь не шуметь, двинулись в направлении красных.

— Может, все-таки уломаем командира, чтобы заночевать разрешил на этом холме? — прокуренно басил один из окопников.

— Дык не пазволит же! Яму, кабы паскарей да фронта, — отвечал второй на странном, не известном Курбатову то ли русском, то ли украинском диалекте.

— Эй, фронтовики-ружейники! — не стал терять инициативы подполковник, решительно выходя из зарослей. — Вы что это к хоромам нашим прицениваетесь? Запрашивать будем дорого.

Увидев перед собой громилу-капитана, с автоматом на груди и заткнутыми за пояс немецкими гранатами с длинными деревянными рукоятками, солдаты-квартирьеры растерянно развели руками.

— Дык приказано подыскать якое гняздечко варонье.

— Ты на каком это языке изъясняешься, солдат? — поморщился фон Тирбах. — Вы что здесь вообще одичали, языка русского не знаете?

— Так ведь «бульбаш» он, — рассмеялся ефрейтор, такой же дистрофично-мелкий и приземистый, как и «бульбаш».

— Кто-кто?! — не понял Курбатов.

— Ну, белорус, ежели по-правильному.

— Ах, ты ж гнида! — неожиданно рявкнул «капитан». — Ты что ж это белоруса «бульбашом» называешь? Национальную рознь сеешь, так следует понимать?! В леса мордовские захотел?!

— Да это ж я так… — явно запаниковал ефрейтор. — Это ж промежду нас, солдат, шутка-подковырка такая.

Не только красноармейцы, но и сами диверсанты не успели опомниться, как Курбатов ухватил ефрейтора за тонкую шею, оторвал его тельце от земли и, уже в воздухе, крутанул голову так, словно пытался отвинтить ее.

Понимая, что растерянности защищенного таким образом «бульбаша» хватит ненадолго, поручик бросился к Курбатову, вроде бы для того, чтобы унять капитана. Но, оказавшись между ним и красным, изо всей своей люти полоснул белоруса ребром ладони по глотке. А затем, не давая опомниться, свалил мощным ударом в переносицу. Еще через минуту добитый ударом кинжала белорус успокоился рядом с задушенным на весу ефрейтором.

Жаль, что оба мелковаты, — выразил сожаление Курбатов. — А то ведь мундиры наши явно поистрепались. Не то что в гости к союзникам, а даже в плен в таком виде сдаваться — и то срамно.

— Вот в этом я с вами согласен, — молвил фон Тирбах.

— Интересно, каким образом вы уже завтра собираетесь добывать мундиры офицеров вермахта? — холодно пошутил фон Бергер.

— Не сомневайтесь, — ответил Курбатов, — точно таким же.

— Ну, теперь-то уж нам и в самом деле нельзя оставаться здесь, — вмешался поручик фон Тирбах. — Через полчаса сюда нагрянут солдаты, которых направят на поиски убиенных нами.

— Сидя на этой курганной горе, всей красной орды не передушим, это точно, — брезгливо потер руки о штанины князь Курбатов. — Все, господа, к фронту. Боюсь, правда, что переходить передовую придется по трупам и русских, и — вы уж простите, фон Бергер, немцев. Но ничего не поделаешь, рейд на Берлин пока что никто не отменял.

28

Под вечер Курбатов со своими спутниками вышел к тылам какой-то пехотной дивизии красноармейцев, которая стояла во втором эшелоне и, как явствовало из разговоров, завтра должна была выдвигаться на передовую.

Пользуясь обозной суетой, диверсанты довольно нагло бродили между полевыми кухнями и расположившимися в небольшой полусожженной деревушке штабами; кокетничали с двумя медсестричками — плохо владевший русским гауптман фон Бергер хранил при этом целомудренное молчание; пытались разжиться продуктами у заблудившегося с подводой американских консервов старшины.