Сто тайных чувств - Эми Тан

Прежде чем я успеваю расслабиться, мое тело начинает ощущать еще один источник дискомфорта: ночью я, по всей видимости, бессознательно мигрировала к ближайшему источнику тепла, то есть к Саймону. Если быть точной, мои ягодицы сейчас упираются в его пах, в котором, как я ощутила, начинается утренняя эрекция, некогда любовно именуемая нами «будильничек». Кван уже нет в постели, и простыня, на которой отпечатался след ее тела, успела остыть. Когда она встала? О, я знаю, что она задумала — шпионить. И Саймон — неужели все еще спит? Или потихоньку смеется надо мной?

Но хуже всего то, что и я ощутила возбуждение. Несмотря на свои ночные раздумья, нижняя часть моего тела ноет, жаждет тепла и прикосновений, а весь организм жаждет удовлетворения. Я ругаю себя: безмозглая шлюха! Кретинка! Я быстро соскальзываю с постели от греха подальше. Саймон просыпается. Дрожа как осиновый лист в своей ночной сорочке, я кидаюсь к разбросанным со вчерашнего дня вещам. В комнате, должно быть, градусов семь, не больше. Я начинаю рыться в чемодане в поисках чего-нибудь теплого.

Саймон, зевая, садится на постели и потягивается, а затем отодвигает тюлевую занавеску.

— Я выспался, — ехидно говорит он, — а ты?

Я вытаскиваю из чемодана куртку и натягиваю ее на плечи. Она такая холодная, что даже потрескивает.

— Интересно, тут вообще можно принять душ или ванну? — говорю я, стуча зубами. У Саймона такое лицо, будто он посмеивается надо мной. Неужели он что-то заподозрил?

— Общественная купальня рядом с туалетом, — отвечает он. — Я осмотрел ее вчера, пока ты снимала. Она может сойти за минеральный источник. Общий для обоих полов. Одно корыто, и никакой очереди. Не думаю, чтобы там кто-то мылся за последние сто лет. Водичка какая-то мутная. А если угодно горячую ванну, захвати с собой ведро горячей воды.

Вообще-то я была готова к худшему, но не к самому худшему!

— Они что, моются в одной и той же воде целый день?

— Похоже, что целую неделю. Боже, мы так расточительны в Штатах.

— Чего ты скалишься? — спрашиваю я.

— Я подумал… Ты ведь помешана на чистоте.

— Вовсе нет!

— Да-а? А почему тогда в гостинице ты первым делом стаскиваешь простыню с кровати?

— Потому что они их меняют раз в сто лет.

— И что?

— А то, что у меня нет никакого желания лежать на чьей-то перхоти и засохшей сперме.

— Ага! Что я говорил? А теперь ступай в купальню. Я разрешаю.

С минуту я обдумываю, что хуже — мыться в общей воде или ходить немытой в течение двух недель.

— Ты, конечно, можешь налить воды в тазик и обтереться губкой прямо здесь. А я тебе спинку потру.

Я делаю вид, что не слышу его. У меня сводит скулы от усилий сдержать улыбку. Я вытаскиваю из чемодана две пары рейтуз. Отказавшись от хлопчатобумажных, натягиваю на себя шерстяные, жалея, что взяла всего одни. Предложение Саймона дельное — насчет тазика и губки, разумеется. А насчет того, чтобы потереть мне спину… Ха, черта с два. Я так и вижу его в образе древнеегипетского раба в набедренной повязке — со взором, горящим нестерпимым желанием, когда он молча поливает водой мои ноги, груди, живот. И бессердечная я, обращающаяся с ним, как с душем: Погорячей! Похолодней! Быстрей!

— Да, кстати, — говорит он, прерывая ход моих мыслей, — ты опять болтала во сне.

Я избегаю встречаться с ним взглядом. Кто-то, например, храпит. А я вот разговариваю, не бормочу что-то нечленораздельное, а именно разговариваю — законченными, четкими фразами. Еженощно. Громко. Даже сама иногда просыпаюсь от этого. Саймон слышал, как я отпускала уморительные шуточки, заказывала обед из трех блюд с десертом, орала на Кван, чтобы не подпускала ко мне своих призраков.

Саймон поднимает бровь:

— Этой ночью ты прямо разоткровенничалась.

Черт! Что мне снилось?! Я всегда запоминаю свои сны. Почему же сейчас не могу вспомнить? Снился ли мне Саймон? Мы что, занимались любовью?

— Сны ничего не значат, — говорю я, доставая термическую фуфайку и бутылочно-зеленую велюровую рубашку, — это чушь собачья.

— Хочешь, скажу, о чем ты болтала?

— Не хочу.

— О чем-то, что ты очень любишь.

Я швыряю одежду на пол и ору:

— Я не люблю это так сильно, как ты думаешь!

Саймон подмигивает, а потом начинает хохотать:

— О нет, конечно, любишь! Потому что ты сказала: «Саймон, подожди! Я еще не заплатила за это!» — он делает короткую паузу, чтобы убедиться, что до меня дошло, — ты по магазинам ходила. А что ты подумала?

— Заткнись. — Лицо у меня горит. Я выхватываю из чемодана пару шерстяных носков. — Отвернись. Я хочу одеться.

— Я уже видел тебя голой тысячу раз.

— Так вот, тысяча первого раза не будет. Отвернись.

Повернувшись к нему спиной, я стягиваю куртку и ночную сорочку, все еще досадуя на себя, что он так дешево меня купил. Одурачил меня! И какая же я идиотка, что поддалась ему! Надо было предвидеть, что он захочет надо мной подшутить. Я чувствую на себе его взгляд и поворачиваюсь к нему лицом.

— Тебе не нужно втягивать живот. — Он придерживает тюлевую занавеску, — ты и так потрясающе выглядишь. И всегда выглядела. Мне всегда нравилось на тебя смотреть.

— Болван!

— Что?! Мы, между прочим, все еще женаты!

Я бросаю в него скомканный носок. Он уворачивается, отпуская занавеску, которой, по всей видимости, лет сто, потому что от удара носка она разрывается — пуф! — и тоненькие клочочки взлетают в воздух.

Мы молча созерцаем урон. Я чувствую себя сорванцом, угодившим бейсбольным мячом в соседское окно.

— Ай-яй, — хихикаю я, прикрыв рот рукой.

Саймон качает головой.

— Плохая девчонка.

— Это ты виноват!

— Почему? Это ты бросила носок.

— А ты смотрел!

— Я и сейчас смотрю.

И вот я стою перед ним совершенно голая, отмораживая себе зад.

Я бросаю в него другой носок, потом рейтузы, потом велюровую рубашку, потом ночную сорочку. Сжимая в руке тапок, я подскакиваю к Саймону и колочу его по спине. Он хватает меня за руку, и мы оба падаем на постель. Мы катаемся и боремся, толкаемся и пихаем друг друга, радуясь тому, что найден наконец предлог вот так, беспечно, возиться. А когда мы выдыхаемся от этой шутливой борьбы, то глядим друг другу в глаза, молча, без слов, без улыбки. И бросаемся друг другу в объятия, — словно пара волков, соединившихся после долгой разлуки, ищущих то, что некогда их объединяло: запах кожи, вкус слюны, гладкость волос, изгибы позвоночника, все бугорки и складки, которые знаешь на ощупь и теперь открываешь снова. Он нежен, я неукротима, и мы оба падаем в бездну, пока все воспоминания о том, кем мы были до этого мгновения, не улетают прочь, ибо мы есть одно целое.

Когда я выхожу во двор, Кван одаривает меня одной из своих невинно-многозначительных усмешек.

— Либби-я, почему ты улыбаться?

Я смотрю на Саймона и отвечаю:

— Дождя нет.

Не важно, сестра она мне или нет, я благодарна ей за то, что она вытащила нас в Китай.

На земле лежит открытый чемодан, битком набитый всякой всячиной. По словам Кван, все это Большая Ма завещала Ду Лили — все, кроме деревянной музыкальной шкатулки, пискляво играющей мелодию песенки «Дом на просторах». Я достаю фотоаппарат и начинаю снимать.

Кван достает из чемодана первый подарок. Мы с Саймоном выдвигаемся вперед, чтобы разглядеть его получше. Это ловушка для тараканов.

— В Америке, — объясняет она Ду Лили с серьезным выражением лица, — они называют это «отель для тараканов». — И показывает на ярлычок.

— Ба! — удивляется Ду Лили. — Американцы такие богатые, что у них есть кукольные домики для насекомых! — Она покачивает головой, поджимая губы в пролетарском негодовании. Я перевожу ее слова Саймону.

— Да, а еще американцы кормят их разными вкусностями, — Кван открывает дверцу «отеля» и заглядывает внутрь, — и еда такая хорошая, что они не хотят уходить и остаются навсегда.

Ду Лили шлепает ее по руке, сделав вид, что рассердилась.

— Ты такая вредная! Ты думаешь, я не догадалась, что это такое? — И взволнованно обращается ко мне. — У нас в Китае тоже такое есть. Мы берем побеги бамбука, разрезаем их, используем сладкий сок. Мы с твоей сестрой вместе их резали. У нас в деревне проводились состязания: поглядеть, кто больше поймает всяких паразитов — мух, крыс, тараканов. Твоей сестре всегда удавалось наловить тараканов больше всех. А теперь она пытается одурачить меня.

Кван разворачивает новые подарки, — купленные, по всей видимости, в магазине спорттоваров. Сначала появляется огромный рюкзак. «В нем можно носить кирпичи, еще много карманов — по бокам, снизу, там, сям, гляди. Открываешь — ой, что там?» Она вытаскивает переносной очиститель воздуха, туристический примус, аптечку, надувную подушку, пищевые пакеты, пакеты для мусора, термическое одеяло, и — «О! Невероятно!» — еще кучу вещей: водонепроницаемый спичечный коробок, зажигалку и швейцарский армейский нож с зубочисткой, «очень практичный». Словно девушка с фирмы «Эйвон Леди», Кван объясняет предназначение каждого предмета.