Наше дело — табак - Илья Рясной

— Не ожидал увидеть, — сказал Ушаков, кинув мимолетный взгляд на две массивные фигуры, маячившие в конце аллеи.

— Меня не так просто убить, — улыбнулся Кореец.

— Поздравляю.

— Спасибо. Присядем, — предложил Кореец, показывая рукой на лавочку.

Ушаков кивнул. Они устроились на лавочке.

— Что звал. Кореец?

— Да вот хотел предложить вам сменить плащ и машину…

— Ну да, — кивнул Ушаков.

— Но ведь вы не согласитесь.

— Ты же знаешь.

— Знаю… И решил помочь вам в другом. Прояснить, что в городе в последнее время происходит.

— А чего происходит? Валите вы друг друга. Если бы вы с таким усердием на лесоповале деревья валили.

— Вы, наверное, слышали, что у нас с Шамилем некоторые разногласия, — не обращая внимания на язвительность тона своего собеседника, произнес Кореец.

— Об этом уже все газеты пишут… Ты мне скажи. Кореец, у тебя что, нет стрелков приличных, кто в цель бьет, а не в молоко?

— Есть. Один из них меня пытался загасить на днях, — усмехнулся Кореец.

— Кто?

— Пробитый.

— Даже так.

— Вы на нас напраслину возвели; давить начали, чтобы мы его сдали, — укоризненно произнес Кореец. — А он давно от рук отбился.

— И что это значит?

Кореец потер грудь, слабо кашлянул, скривился от боли, попытался глубоко вздохнуть. Перевел дух. И сказал:

— Я его на базар притянул. А он меня пытался загасить.

— И что?

— Я жив.

— А он?

— И он жив.

— В общем, все довольны, так? — улыбнулся начальник уголовного розыска.

— Не так… Он меня продал. Он, давно уже с головой не дружит. Но сейчас совсем слетел с резьбы… Надо его остановить. Тут мы союзники.

— Только тут, Кореец. Хочу, чтобы ты это запомнил.

— Я помню… Насколько я просек, этого гаденыша Шамиль давно перекупил. Пробитый наверняка ему исправно барабанил про все мои дела. Хорошо еще, я его к себе близко не подпускал, держал на коротком поводке, как цепного пса.

— Где ты, вообще, такое сокровище подобрал? — полюбопытствовал Ушаков.

— Друзья присоветовали. Говорили, что любые проблемы может урегулировать.

— И какие проблемы регулировал?

— Вот уж не знаю… Но чего он умеет, так это людей из всех видов оружия валить. Кое-чему его в армии научили. До остального своим умом допер.

— А тебе он в чем помог?

— Помог кое-кого на место поставить… Нет, без мокрухи…

— Тяжелая артиллерия.

— Хотите честно? — Кореец помедлил, потом махнул рукой. — Я его держал на крайняк.

— На такие дела, как разбор с Шамилем, — кивнул Ушаков. — Поэтому и встретились?

— Мысли у людей разные в голове бродят. Но за мысли пока еще не судят, Лев Васильевич.

— И что?

— Он кое-кому еще помогал по специальности в ту пору, когда уже на меня работал.

— Людей стрелял?

— Думаю, что так.

— С твоего ведома?

— Ну что вы. Я же не синдикат киллеров. Я бизнесмен. И своим людям такого не позволяю. Он работал за свой страх и риск. И одного из моих парней на это дело подбил.

— Кого?

— Помните Богомола?

— Которого в перестрелке мои опера продырявили, когда Пробитый ушел?

— Точно… Они вместе на заказ подписались. И заказ выполнили. — Кореец опять прокашлялся, грудь у него болела все больше и голова шла кругом. — Я об этой их халтурке буквально несколько дней назад узнал.

— Что за заказ?

— На Сороку. Того табачного капитана, который наших капиталистов местных опустил.

— Нормально, — кивнул Ушаков. Новость была убойная.

— Как Богомол сдох, Пробитый в одиночку другой заказ взял, — не останавливался Кореец. — Это продолжение того дела было.

— Заказ на Глушака? — напрягся Ушаков.

— Верно.

— А кто заказывал?

— Понятия не имею. Да меня это не слишком и волнует… Меня волнует, чтобы эта погань оказалась в гробу или на нарах. Я его сам попытаюсь найти. Но у вас возможностей побольше.

— И чем поможешь?

— Вот набросал вам. — Кореец полез в нагрудный карман кожаного пиджака и вытащил оттуда аккуратно сложенные вчетверо листки.

Ушаков взял их, развернул и удовлетворенно улыбнулся. Это была схема связей Пробитого, исполненная разноцветными ручками, с квадратиками, стрелками, номерами телефонов, кратким описанием связей, адресами — сделано грамотно, хоть сейчас в оперативное дело. Некоторые связи были известны. Другие нет. В общем, с этим можно было работать.

— Чего брату своему родному информацию не передал? — спросил начальник уголовного розыска.

— Это мой принцип, — твердо произнес Кореец. — Семью в дела не вязать. Мы же не итальянцы.

— Правильно…

— Мой братан — честный мент. И я ему в этом не мешаю. Но и помогать не буду.

— По твоим прикидкам, где сейчас может быть Пробитый? — Ушаков сложил листки и спрятал в карман.

— У него лежка где-то за городом.

— Землянка в три наката, — усмехнулся Ушаков.

— Что-то вроде…

— Надо его выманить оттуда.

— Кто бы спорил…

— Ты что дальше собираешься делать? — посмотрел оценивающе на Корейца Ушаков, отмечая, что выглядит пахан неважно, приложило его сильно.

— Подожду, пока Шамиль скончается.

— А он что, болен?

— Болен. Отмороженностью. Болезнь эта смертельная. А у него последняя стадия… Недолго ждать осталось.. А потом поглядим.

— Мой совет, Кореец. Бросай ты все это, пока не поздно. И уматывай за бугор.

— Поглядим. Поглядим. — Корейца качнуло, он почувствовал сильное головокружение — последствие контузии. Едва удержался на ногах. — Ладно, пожалуй, пойду.. Здоровье уже не то.

— Давай, Кореец, — кивнул Ушаков, повернулся и быстро зашагал по аллее.

Глава 8

В ЛАПАХ У ГОЛУБОГО

То, что Макс голубой, было видно невооруженным глазом. Он сладко причмокивал, когда волосы клиентки ложились как задумано, покачивал головой, томно шутил. У Лены по некоторым оговоркам создавалось впечатление, что женщин Макс в целом ненавидит, но исключение делает для их волос.

— Так, тут подправим… Тут приберем, — щелкал он ножницами, улыбаясь блаженно. Лене казалось, что сейчас он впадет в экстаз. — Еще чуть-чуть…

Колдовал он воодушевленно, его пальцы, тонкие, музыкальные, летали быстро и точно. Он играл ножницами и расческой, как скрипач-виртуоз играет на своей скрипке.

Лена с каким-то мазохистским удовлетворением смотрела в огромное зеркало напротив парикмахерского кресла, как ее шелковистые, красивые локоны осыпаются к подножию парикмахерского кресла.

— Нравится? — улыбаясь, спрашивал Максим.

— Пока не очень.

— Правильно. Потому что пока у тебя, голубушка, на голове сплошное уродство… Но сейчас оно превратится в свою противоположность — красоту… Ты не просто меняешь прическу. Ты меняешь себя. Ощущение своей личности в мире…

И в самом деле, она видела, как голубой бесенок делает из нее другого человека. Во всяком случае, внешне. Может, это желание измениться самой, если нельзя изменить ничего вокруг, и толкнуло ее в это чародейское кресло.

— Отлично… Прекрасно… — Пальцы Макса летали все быстрее, над ухом вжикали ножницы, предварительно простерилизованные в автоклаве — богатые клиенты слишком болезненно относились к опасности, что их остригут ножницами, которыми перед этим стригли еще кого-то.

Вика ждала ее, развалившись в глубоком кожаном кресле рядом с аквариумом, внутри которого плавали белая, как привидение, лягушка и две плоские разноцветные рыбы. Она со скукой перелистывала журнал «Метрополитен». В других креслах сидели две девчонки лет двадцати, высокие, длинноногие, с длинными волосами, тонкие в талии, наманикюренные, все какие-то новенькие, как с фабрики — только распаковали. Они чем-то походили на кукол с электронной начинкой. Правда, в глазах были и живые чувства — по большей части самомнение и сжигающее изнутри желание утереть нос окружающим своим видом и своими шмотками.

При появлении подруги Вика подняла глаза.

— О-хо! — Она хлопнула в ладоши. Мысли ее двигались в протоптанном направлении. — Другой человек!

— Хуже? — усмехнулась Лена невесело.

— Лучше, подруга. Гораздо лучше… Теперь нам бы с тобой кожаный прикид с металлическими заклепками…

— И по мотоциклу.

— Во-во… Не, две старые калоши — уже поздно для мотоцикла. Мне «Фольксвагена» хватает.

«Новорусские» куклы бросали на них недобрые, настороженно-оценивающие взоры.

Лена оглядела себя немного с грустью в зеркале, занимавшем всю стену. Макс был истинным мастером. Вроде короткие стрижки все одинаковы, но делал он их так, что каждый вихор был на своем месте, каждая прядь находилась там, где положено. Отлично… Ей было немножко жалко своих шелковистых волос. Проснувшись вчера утром, она твердо решила расстаться с ними. Это было какое-то жертвоприношение. Она отдала их в надежде обрести душевный покой… Глупости, так душевный покой не обретают. Хотя, надо отметить, ей стало немножко легче.