1919 - Джон Пассос

Они наспех поели у "Паккарди" и выпили множество скверно приготовленных коктейлей мартини. Роббинс и Джи Даблью были в ударе и все время смешили дам. Теперь Эвелин поняла, почему они так хорошо сработались. Они опоздали в оперу, там было чудесно - сплошное сверкание канделябров и мундиров. Мисс Уильямс, секретарша Джи Даблью, уже сидела в ложе. Эвелин подумала, как о ним, должно быть, приятно работать, и на секунду отчаянно позавидовала мисс Уильямс, даже ее обесцвеченным перекисью волосам и дробной скороговорке. Мисс Уильямс перегнулась к ним и сказала, что они пропустили самое интересное - только что в зал вошли президент Вильсон и его супруга, встреченные бурной овацией, и маршал Фош, и, кажется, президент Пуанкаре.

В антракте они с трудом пробрались в переполненное фойе. Эвелин разгуливала с Роббинсом и изредка ловила взглядом Элинор, гулявшую с Джи Даблью, и чуточку завидовала ей.

- Тут спектакль гораздо интересней, чем на сцене, - сказал Роббинс.

- Вам не нравится постановка?.. А по-моему, постановка замечательная.

- Да, вероятно, с профессиональной точки зрения...

Эвелин следила за Элинор, ту как раз знакомили с французским генералом в красных штанах, сегодня вечером она была красива - свойственной ей жесткой, холодной красотой. Роббинс попытался пробуксировать Эвелин через толпу к буфетной стойке, но от этой попытки пришлось отказаться: впереди было слишком много народу. Роббинс вдруг заговорил о Баку и нефтяных делах.

- Это же чертовски смешно, - несколько рае повторил он. - Пока мы тут сидим и ссоримся под присмотром школьного учителя Вильсона, Джон Буль прибирает к рукам все будущие мировые запасы нефти... Конечно, только для того, чтобы спасти их от большевиков. Англичане забрали Персию и Месопотамию, и будь я проклят, если они не подбираются к Баку.

Эвелин скучала и думала про себя, что Роббинс опять хватил лишнего, но тут дали звонок.

Когда они вошли в ложу, там сидел еще один длиннолицый мужчина в будничном костюме и вполголоса разговаривал с Джи Даблью. Элинор нагнулась к Эвелин и шепнула ей на ухо:

- Это был генерал Гуро.

Свет погас, глубокая торжественная музыка заставила Эвелин забыть обо всем на свете.

В ближайшем перерыве она нагнулась к Джи Даблью и спросила, как ему нравится.

- Великолепно, - сказал он, и она, к своему удивлению, увидала у него слезы в глазах.

Она заговорила о музыке с Джи Даблью и человеком в будничном костюме, которого звали Расмуссеном.

В высоком аляповатом фойе было жарко и слишком людно. Мистеру Расмуссену удалось открыть дверь на балкон, и они вышли, оттуда видна была вереница уличных огней, мерцавших в красноватом туманном зареве.

- Вот когда бы мне хотелось жить, - мечтательно сказал Джи Даблью.

- При дворе короля-солнца? - спросил мистер Расмуссен. - А по-моему, в те времена зимой было невыносимо холодно, и канализация, держу пари, была отвратительная.

- Ах, какое это было удивительное время, - сказал Джи Даблью, как бы не расслышав. Потом он обратился к Эвелин. - Вы не боитесь простудиться?.. Вам следовало бы накинуть манто.

- Я вам уже говорил, Мурхауз, - сказал Расмуссен другим тоном, - у меня есть точная, информация, что они не смогут удержать Баку без сильных подкреплений, а эти подкрепления им никто, кроме нас, не может дать.

Опять зазвенел звонок, и они поспешили в ложу.

После оперы все, за исключением Роббинса, который повез мисс Уильямс в гостиницу, пошла в "Кафе де-ла-Пе" выпить по бокалу шампанского. Эвелин и Элинор сидели на диване по обе стороны Джи Даблью, а мистер Расмуссен на стуле напротив них. Он говорил больше всех, то нервно отхлебывая шампанского между отдельными фразами, то запуская пальцы в свои щетинистые черные волосы. Он был инженером "Стандард-ойл". Он говорил о Баку и Махоммаре и Мосуле, о том, что англо-персидская компания и "Ройал-дойч" обходят Соединенные Штаты на Ближнем Востоке и пытаются навязать нам в качестве мандатной области Армению, разоренную турками, где не осталось ничего, кроме полчищ голодающих, которых нужно накормить.

- Нам, наверно, все равно придется кормить их, - сказал Джи Даблью.

- Бросьте, пожалуйста, ведь можно же что-то сделать. Если даже президент до такой степени забыл об американских интересах, что позволяет британцам обставлять его на каждом шагу, то ведь можно мобилизовать общественное мнение. Мы рискуем потерять наше первенство в мировой добыче нефти.

- Но ведь вопрос о мандатах еще не решен.

- Дело в том, что британцы поставят конференцию перед свершившимся фактом... дескать, кто нашел, тому и принадлежит... В конце концов, нам было бы гораздо выгодней, если бы Баку заняли французы.

- А как насчет русских? - спросила Эвелин.

- Согласно принципу самоопределения, русские не имеют на Баку никакого права. Подавляющее большинство населения - тюрки и армяне, - сказал Расмуссен, - но, черт возьми, я охотней пустил бы туда красных, чем англичан. Разумеется, я уверен, что они бы недолго там продержались.

- Да, я имею сведения из авторитетных источников, что между Лениным и Троцким произошел раскол и что в течение ближайших трех месяцев в России будет восстановлена монархия.

Они прикончили первую бутылку шампанского, и мистер Расмуссен заказал вторую. Когда кафе закрывалось, у Эвелин уже шумело в голове.

- Давайте кутить всю ночь, - сказал мистер Расмуссен.

Они поехали в такси на Монмартр, в "Аббатство", там танцевали и пели, было полно военных мундиров, стены увешаны союзными флагами. Джи Даблью пригласил Эвелин танцевать первую, а Элинор с довольно кислым лицом согласилась подать руку мистеру Расмуссену, который к тому же скверно танцевал. Эвелин и Джи Даблью говорили о музыке Рамо, и Джи Даблью еще раз сказал, что ему хотелось бы жить во времена Версальского двора. Эвелин возразила - что может быть интересней, чем жить в Париже именно теперь, когда на наших глазах перекраивается карта Европы, и Джи Даблью сказал, что, возможно, она права. Они оба нашли, что оркестр до того плох, что прямо невозможно танцевать.

Потом Эвелин танцевала с мистером Расмуссеном, который сказал ей, что она удивительно красива и что ему недостает в жизни близкой женщины, что он всю свою жизнь провел в лесах, искал золото и производил анализы сланца и что ему все это надоело, и если теперь Вильсон позволит англичанам обжулить его и отдаст им все будущие мировые запасы нефти в то время, как мы выиграли для них войну, то он бросит все это дело.

- Но разве ничего нельзя сделать, разве вы не можете ознакомить общественность с вашей точкой зрения, мистер Расмуссен? - сказала Эвелин, слегка склоняясь к нему; какой-то сумасшедший бокал шампанского кружился в ее голове.

- Это дело Мурхауза, не мое, и с тех пор, как началась война, никакой общественности вообще нет. Общественность покорно делает все, что ей прикажут, и, кроме всего, она далека, как всемогущий бог... Единственное, что можно сделать, - это ознакомить с положением дел двух-трех руководящих деятелей. Мурхауз - ключ к этим руководящим деятелям.

- А кто ключ к Мурхаузу? - очертя голову спросила Эвелин. Музыка замолкла.

- Если бы я знал, - сказал Расмуссен тихим трезвым голосом. - Уж не вы ли?

Эвелин покачала головой и улыбнулась со сжатыми губами, как Элинор.

Когда они поели лукового супу и холодного мяса, Джи Даблью сказал:

- Поднимемся на Холм и попросим Фредди сыграть нам какие-нибудь песни.

- Я думала, что вам там не нравится, - сказала Элинор.

- Так оно и есть, дорогая, - сказал Джи Даблью, - но я люблю старые французские песни.

Элинор казалась недовольной и сонной. Эвелин хотелось, чтобы она и мистер Расмуссен ушли домой; если бы она могла поговорить с Джи Даблью с глазу на глаз, это было бы так интересно.

У Фредди было почти пусто и очень холодно, шампанского они не пили, и никто не притронулся к заказанным ликерам. Мистер Расмуссен сказал, что Фредди похож на одного старого золотоискателя, с которым он был знаком в горах Сангре-де-Кристо, и начал рассказывать длинную историю про Долину Смерти, которую никто не слушал. По пути домой в старом, пахнувшем плесенью двухцилиндровом такси все озябли и клевали носами и молчали. Джи Даблью захотелось выпить чашку кофе, но все рестораны и кафе были уже закрыты.

На следующий день мистер Расмуссен позвонил Эвелин на службу и пригласил ее завтракать, и она с большим трудом придумала отговорку, чтобы не пойти. С тех пор мистер Расмуссен, казалось, появлялся всюду, где она бывала, посылал ей цветы и билеты в театр, заезжал за ней на автомобиле, посылал ей синие пневматички с нежными словами. Элинор дразнила Эвелин ее новым Ромео.

Потом в Париже появился Пол Джонсон, получивший стипендию в Сорбонне, и повадился ходить к ней под вечер на рю-де-Бюсси, он приходил, садился и молча и уныло глядел на нее. Он и мистер Расмуссен сидели в гостиной и говорили о хлебном и мясном рынке, покуда Эвелин одевалась, чтобы поехать куда-нибудь с кем-нибудь другим, чаще всего с Элинор и Джи Даблью. Эвелин заметила, что Джи Даблью встречается с ней не менее охотно, чем с Элинор, это потому только, говорила она себе, что хорошо одетые американки большая редкость в Париже и что Джи Даблью приятно показываться с ними и приглашать их к обеду, когда с ним обедают какие-нибудь важные люди. Она и Элинор в последнее время разговаривали друг с другом натянутым, нервным, саркастическим тоном, только изредка, когда оставались одни, они болтали, как в былые времена, и смеялись над разными людьми и событиями. Элинор не упускала случая поиздеваться над ее поклонниками.