Энджелл, Перл и Маленький Божок - Уинстон Грэхем

— Все это так. Да только мой знакомый добропорядочный гражданин и…

— Добропорядочный?

— Весьма, но у него лопнуло терпение… Во всяком случае, он не жаждет крови такой ценой. Он уважает законы и слишком осторожен, чтобы их нарушать, однако по личным причинам хочет, чтобы Браун потерпел поражение.

Джуд Дэвис мизинцем поковырял в ухе.

— Да поймите, как ни планируй, из этого ничего не выйдет. Как ни устраивай, его противник все равно будет фаворитом, пропащее ваше дело. Ваш клиент ни за что не получит обратно эти две тысячи, все равно что пустить их на ветер. А мозги ему проверить следует.

Бирман учуял первую брешь в ранее неприступной позиции Дэвиса. Переход от враждебности к любопытству — извечный путь соблазна.

— Предложение остается в силе, может, вы подумаете о нем денек-другой?

— Оставляйте его где хотите, можете даже его куда-нибудь засунуть.

— Тут надо поразмыслить, мистер Дэвис, только и всего. Войдите в мое положение. Я тоже считаю, что мой знакомый спятил. Но это его деньги, он ими распоряжается, могу ли я ему препятствовать? Или вы?

— Он слишком много за них хочет.

— Что ж, вам за это много и платят.

Их взгляды встретились. Джуд Дэвис покачал головой.

— Вот уж поистине кого только не встретишь.

— Возьмите мою визитную карточку, — сказал Бирман.

— Бросьте ее в мусорницу.

— Ни в коем случае, — Бирман поднялся, и в свете неприкрытой лампы его лысый череп засиял, как лакированный.

— Я оставлю ее вам. Обдумайте мое предложение. Обдумайте, только и всего, мистер Дэвис. Это немалые деньги. Вы не проиграете.

— Но Браун может проиграть, — сказал Дэвис.

— Вот тут вы правы. Браун может проиграть. Но что он проиграет? Один-единственный бой? Не сомневаюсь, мой клиент хотел бы, чтобы от Брауна осталось мокрое место, но кто может это обещать? Никто не предскажет, что произойдет на ринге после гонга. Да и рефери, опытные рефери, для того и существуют, чтобы прекратить бой, если одному из противников приходится туго, проследить, чтобы его не слишком изуродовали. Мой клиент не способен предсказать ход событий. Он может лишь заплатить за соответствующие условия, а там уж положиться на судьбу. Вам хорошо заплатят за эти условия, только и всего. А если судьба повернется к нему спиной, это уж его беда. Начни он жаловаться вам, вы можете не слушать.

Дэвис снял очки в золотой оправе.

— На чьей вы стороне, Бирман?

— Ни на чьей, дорогой мой. Я просто выполняю порученную мне работу.

— Я теперь включен в список, — сказал Годфри, — это уже кое-что. Это значит, что я на пути наверх! Это значит, что меня знают. Теперь у меня имя! Целый год я проторчал у Роба Робинса, и все без толку. А теперь иду в гору, Устричка. Это уж точно.

— Годфри, — сказала она. — Годфри, мне кажется, мы не можем так больше встречаться.

— Что? Почему?

— Опасно. Я боюсь.

— Боишься Уилфреда? Брось!

— Нет, правда боюсь. Ты считаешь, что он нам ничего не сделает. Но ведь я его жена. Он мой муж. Я не хочу, чтобы он обо всем узнал, по крайней мере, не сейчас и не таким образом. Представь себе, вдруг он случайно вернется и нас застанет. Мне неприятно его обманывать. Я мучаюсь. Правда.

— Но тебе не неприятно быть со мной.

— Конечно нет. Когда мы вместе… Просто не знаю, что со мной происходит. С тобой все по-другому. Ты знаешь…

— Да, знаю. Знаю. И это самое главное, верно?

— Да, верно. И все-таки не найти ли нам другое место? Ты ведь предлагал снять комнату.

— Я думал об этом. — Годфри стремительно провел рукой по волосам, отчего шевелюра его поднялась дыбом, наподобие гребня какаду. — Как насчет того, чтобы приходить ко мне?

— К тебе? На Уилтон-Кресчент? Там ведь леди Воспер.

— Помню. Разве об этом можно забыть? Но теперь она больше не встает с постели. Только когда ходит в туалет. В моей комнате мы будем в безопасности. Она не заходила туда уже с полгода.

— Не смогу! Я умру от страха.

— Я тебя успокою. Я это умею, ты знаешь.

— Нет. Ни за что не соглашусь. Это еще хуже, чем здесь. Как у тебя язык повернулся такое предложить?

— Ладно, ладно, я только спросил. Забудь, и все. Не нервничай.

— Который час?

— Еще рано. Четыре. Времени сколько угодно. Вытащи подушку из-под головы.

Немного спустя в соседней комнате зазвонил телефон. Они молча слушали, а он все звонил и звонил. Перл приподнялась, но Годфри не пускал.

— Оставь, мне больно.

— Спокойно. В четыре ты ушла на почту. Забыла? Жаль, но тебя нет дома.

Телефон замолчал.

— Видишь, — сказала она. — Я вся на нервах, так не может продолжаться.

— Во всяком случае, сейчас-то мы продолжим.

В половине пятого он поднялся с кровати, отодвинул штору и поглядел на себя в зеркало.

— Губа все еще немного вздута. Что-то долго не проходит. И поцелуи не помогают.

Перл приподнялась на локте и посмотрела на молодого человека, которого совсем недавно ненавидела. Она до сих пор не может разобраться в своих чувствах. Словно месяцами строила плотину, затыкая каждую брешь, содрогаясь от грозящей опасности. И вот плотина прорвалась, поток унес ее с собой, и она то плавала блаженно на волнах, то погружалась в пучину.

— Ведь до твоего следующего боя еще далеко?

— Пока еще не решено, но я должен быть наготове. До конца года неплохо было бы провести еще один бой. Хорошо бы с Пэтом О'Хейром. Хорошо бы один матч до Рождества и три после. Тогда к лету я окажусь в списке вторым.

— Годфри, неужели тебе никогда не приходит в голову, что ты можешь потерпеть поражение? Неужели никогда?

— Ясно, мне может не повезти, к примеру нога вдруг подвернется или рефери неверно присудит. А другое — нет. Понимаешь, я в себя верю. И это самое главное.

— А та неделя, что мы не виделись, ты что — стеснялся своего лица?

— Постой, постой, как это — стеснялся своего лица? Мне мое лицо нравится. Я его люблю. Неприятно, когда оно расквашено. И мне вовсе не хочется, чтобы ты меня таким видела. А вдруг я тебе опротивею. Может, ты станешь от меня бегать? Как раньше?

— Ты знаешь, что такого больше не будет.

Он надел куртку, застегнул «молнию».

— Годфри… Так не может больше продолжаться. Я хочу сказать, между нами.

— Почему?

— В этом есть что-то грязное. Эти свидания после обеда или когда Уилфреда нет дома. Встречи в кино. Всевозможные тайные уловки. Неужели не понимаешь, что так не может продолжаться?

— Ты ведь сама сказала, что не хочешь, чтоб Уилфред узнал.

— Да, не хочу. Мне это противно. Если необходимо, я ему готова сама сказать. Чтобы нам окончательно порвать. Тогда я смогу вернуть ему деньги, те, что остались.

— Какие еще деньги?

— Когда мы поженились, он положил на мое имя деньги. Отец настоял.

— Хороший человек. Сколько?

— Пять тысяч. Я потратила из них тысячу — или около того.

Годфри ласково похлопал ее по щеке.

— Да ты сглупишь, если отдашь ему обратно хотя бы монету. Как хочешь, а старичок уже кое-что получил за свои денежки. Оставь их себе, Устричка. На черный день.

— А как с нами?

— Не спеши. Мы сейчас совсем запутались. У меня еще Флора висит на шее. Правда, ее песенка спета — все дело только во времени. Но я не могу ее бросить. Ну, и я… Я все поднимаюсь вверх. Еще полгода, и кто знает, где я окажусь. Давай обождем немного, а?

— Неужели ты должен быть при ней?

Он наморщил рассеченную бровь, глядя в зеркало.

— После смерти такой старушки всегда есть, чем поживиться. Так почему мне сматываться и оставлять вое ее доченьке или какой-нибудь краснорожей сиделке?

Перл поежилась.

— Мне не нравится, когда ты так говоришь…

— Может, я вообще тебе не по вкусу, а?

— А, может, она тебе нравится?

— Господи, разве ты ее не видела?

— Видела.

— Она мне в бабушки годится. И в молодости тоже была не картинка. А теперь и вовсе развалина. Краше в гроб кладут. Вот Маленький Божок и поджидает, а вдруг ему что перепадет. Воровством не занимаюсь, чужого не беру. Просто приглядываю за всем, так сказать, провожаю ее в последний путь. Вот ее не станет, тогда мы и подумаем, а? Как тебе это? По вкусу?

— Не знаю, — сказала она. — Я никогда не знаю, можно тебе верить или нет.

— Где ты ошивался, гаденыш? — спросила леди Воспер.

— Бросьте вы. Я что, обязан торчать возле вас двадцать четыре часа в сутки? Еще чего! Да шоферский союз этого не допустит. Что с вами стряслось? Какая муха вас укусила?

— Двадцать четыре часа в сутки! Ах ты подлый недоносок! Да я не видела тебя с восьми утра! А сейчас пять! Целых девять часов! Кто ты такой — маленький лорд Фаунтлерой, который красуется на Пикадилли в бархатном костюмчике и гетрах? Боже мой! Да ты мой шофер, мой слуга, наглый ты, заносчивый паршивец! Запомни это! Слуга, которому я плачу, и больше ничего! В восемь утра петушок почистился и улетел, девять часов он прокукарекал где-то на навозной куче, а потом заявился обратно и ждет, чтобы ему целовали задницу! Так вот, это в последний раз. Я тебе говорю: в последний раз.