Золотое солнце - Дмитрий Володихин

— Шансов нет у них.

— Люблю тебя. Верю тебе.

Вот и верь, девочка. Чуточку уверенности тебе не помешает. Потому что наши шансы — один к двум. Возможно, один к трем. В их, разумеется, пользу. Я видел их еще на триреме. Они умеют работать. Не так, как вольный народ, мои Крысы, например, но порядочно. Снасть камбалья, очень порядочно.

— Держись за моей спиной, Ланин. Не ставь вторую мишень своему подопечному.

Ржавая дохлятина пролетела совсем низко. Я метнул в нее камень. О! О! Булыжник едва задел ее, но птичка вдруг взорвалась, разлетелась какой-то дерьмовой мелочью. Перья, труха, кости, потроха сушеные... Тьфу. Дерьмо, мертвечина.

«Ты, Невидимый боец, прости меня. Я опять обращаюсь к тебе и не знаю до сих, чего ты хочешь от нас. Моя жизнь отдана тебе. Если желаешь дать нам новую судьбу, помоги. Помоги мне сейчас! Я не боюсь смерти, ты знаешь. Я боюсь за нее. Помоги, Бог или кто ты там есть! Ты вроде собирался дать нам какой-то смысл или какую-то работу. Позаботься о нас, я верю в твою силу. Ты знаешь, я под твоими знаменами».

Медные хари приближались, не торопясь. Лучник пустил на пробу две стрелы. Очень быстро. Вторая уже слетала с тетивы, когда первая еще не достигла мишени. Впрочем, какая ему мишень! Головой мотает, глазам не верит, дерьмо рыбье. В сторону ушли его стрелы. Видно, хорошего песку насыпала моя девочка в самые очи уроду... Он разозлился, наладил третью.

Тут уж мне стало не до него. Давай, девочка. Мой меч закружился бешеной каруселью. Я достал одного. А другой чуть не достал меня самого. И вдруг застыл. Уронил меч, упал. Готов, Из-под ребер перышки торчат. Все остальное в животе, значит...

Кто?

Оглядываюсь. Ба! Полтора десятка конных имперцев, и каких имперцев! Значит, от меча мы тоже не подохнем. Очень хороший день.

Лучник уже лежит, морская водичка через лицо перекатывается. Трое мечников пустились бегом по песку. Правильно. За такие дела на земле Империи меньше смерти не дают. Бегите. Дольше проживете, папу вспомнить успеете...

— Это и есть береговая стража?

— Нет. Это серьезные люди.

Как-нибудь потом я объясню тебе, моя Лоза, что такое неустрашимые. Боги не так уж несправедливы. Должно же быть хоть что-то настоящее у той бадьи с помоями, которую называют Империей...

Долговязый породистый офицер на караковом жеребце. Старый знакомый. Просил у Него новой судьбы? Получи. Похоже, для начала новая судьба свяжет нас доброй имперской веревкой.

— Здравствуй, законник.

Язык у них простой, правильный, как медный гвоздь.

Вижу, этот хлыщ вспомнил меня, вспомнил Пангдам.

— Вожак банды Черных Крыс, если не ошибаюсь... Абордажный мастер Малабарка Габбал. Так-так. Знаешь ли ты, любезный, что за твою голову обещано сто двадцать монет? — Офицер обернулся ко всем прочим. — Взгляните, друзья. Вы видите своего рода достопримечательность. По всему полдневному побережью Империи этого человека зовут Железным Волком... Так, я не ошибаюсь?

Это он уже мне. Вернулось, гляди-ка, старое имя. Да, я был главным волком, таким волком, за которым без страха идут свои.

— Ошибаешься. Сейчас я никто. Я даже драться с тобой не буду, хотя успел бы убить. Веришь? Держи! — Я протянул меч рукоятью к нему.

Он не стал спорить. Знал, что это правда: убить — успею. Второй раз так выходит между нами. У имперцев про честь свое понятие: они любят, когда лицо как камень, что бы ты в это самое лицо ни говорил. И на лице у долговязого спокойный холод: мол, ну убей... Взял меч, помолчал недолго, потом спросил:

— Кто это с тобой? Такие лица бывают у лунных... С каких пор ты имеешь дело с лунными? Я знаю, ваши брезгуют ими. Кто она?

Ланин выплыла у меня из-за спины. Не глядя на долговязого, сделала какое-то движение правой рукой, голову по-особому наклонила, уметь надо. Целому народу триста лет надо уметь делать такие, Аххаш, жесты, чтобы у моей любимой Гадюки все выходило мило и. легко. Она стоит в своей рванине, волосы как шторм, еще не сказала ничего, а нам всем, и мне, и имперцам тоже, ясно видно, какая куча дерьма этот долговязый, что до сих пор сидит на лошади перед ней.

— Принцесса Ланин из царствующего дома Исфарра. — Чище вроде на языке имперцев они и сами не говорят. Только слова произносит тягуче, нараспев.

Долговязый застыл. Теперь он бы и слез с жеребца, да только хватил его столбняк. Из-за солдатских спин выехал человек в дорогом темно-синем плаще с золотом. Вот чума! За такой плащ можно бы, наверное, целую галеру получить, да еще с гребцами.

— Марк, эти люди мне нужны. Я их забираю.

— Но галиад...

— Властью префекта и прокуратора провинции я забираю этих людей! — Уже в тоне приказа. И чуть дружелюбнее: — А о галиаде не беспокойся, мы с Гаем договоримся.

Поворачивается ко мне:

— Что, Железный Волк, не узнал меня? Темно было, конечно...

Голос! Ну, снасть камбалья, точно.

— Наллан Гилярус, ты, что ли?

— Я.

Алая хроника Глава 2. «Именем того, кого не ведаю...»

Никогда бы не подумала, что пройдет чуть больше половины луны, а дом префекта Гиляруса уже утомит меня до предела.

О да, сначала все было просто прекрасно: мазь на ожогах и ранах, утишающая боль, купальня под названием «термы», где было вдоволь и горячей, и холодной воды... Мыло здесь, пожалуй, было похуже того, к которому я привыкла, зато набор благовоний и разных прочих массажных масел поражал своим разнообразием. Платье на первых порах, правда, все-таки пришлось носить белое льняное, как ни мечтала я о шелке цвета зари, в который облеклась во сне... Но пока раны мои не зажили окончательно, иначе было нельзя — я не могла не пачкать мазями то, что было на мне надето.

День, другой, третий... а потом я неожиданно поняла, что выживание закончилось. Теперь надо было снова жить и, наверное, жить как-то по-иному, совсем не так, как прежде.

Но это «не как прежде» неожиданно оказалось вывернутым наизнанку.

Во-первых, абсолютно все мелочи быта были непривычными для меня — от расположения комнат в доме до застежек на сандалиях и формы гребней. Я прекрасно понимала, что у каждого народа свои обычаи и не мне, изгнаннице, возмущаться неудобными мне порядками, — но тем не менее продолжала пребывать убежденной, что за обеденным столом надо сидеть, а не возлежать! Но это еще можно было как-то пережить.

Гораздо хуже было то, что я оказалась в мире главенства мужчин. Только теперь, в полной мере прочувствовав, что значит «женская половина дома», я поняла, как свободна была в той, прежней своей жизни, сгоревшей в костре вместе с моими волосами.