Супервольф - Михаил Ишков

Цель Ваших опытов — развитие сил, скрытых в психике человека, и воспитание воли — достойна всякого поощрения. Особенно сейчас, когда народы нашего Союза стоят на пороге завершения Великой Отечественной войны, проявляя героическое волевое напряжение, работа в этом направлении — в направлении изучения и развития воли — является весьма важной. Вот почему Ваши выступления имеют большое воспитательное значение.

От имени всего коллектива института выражаем Вам сердечную благодарность и желаем продуктивной работы на благо нашей великой Родины».

Полагаю, этого достаточно. Что касается другой войны, происходившей на «территории тайны», есть мнение, что Мессингу, перешедшему в идеальное состояние, именуемое «эйдосом», после стольких лет можно поведать о некоторых эпизодах этого сражения за будущее. Оно велось не на жизнь, а на смерть.

Начало ей положила просьба компетентных органов помочь с помощью гипнотического метода устранить некоему юноше из приличной семьи русский акцент в разговорном немецком.

Неуклюжесть уловки, с помощью которой органы попытались привлечь меня к пустяковому, на первый взгляд, заданию, насторожила Мессинга. Можно подумать, у них не было специалистов по немецкому языку! И кто этот юноша из приличной семьи? Меня вовсе не прельщало брать на себя ответственность за его судьбу. Я согласился только потому, что с этой просьбой ко мне обратился Трущев Николай Михайлович. Ему я не мог отказать.

В начале 1942 года он специально прибыл в Новосибирск для встречи со Мессингом. Мы встретились у меня в гостиничном номере, помянули прошлое, обсудили создавшуюся ситуацию, и спустя сутки, выписав по совету Трущева командировку в столицу, я уже был в Москве.

Бомбардировщик — это не гостиничный номер, где трудно избавиться от посторонних ушей, так что мы имели возможность обговорить все детали предстоящего задания. Сразу после посадки — время было позднее, далеко заполночь, — меня доставили в самое высокое здание в столице.

Первым делом я встретился с наркомом. Берия заметно пожелтел, исхудал, глаза были до крайности усталые — видно, работы было невпроворот. Тем самым он несколько развеял мои опасения насчет способности кремлевской власти оказать сопротивление врагу. Времена были трудные, и вера в победу, отовсюду доносившаяся до меня, нередко сочеталась с розовыми надеждами на то, что «немецкий пролетариат наконец проснется и сбросит преступную фашистскую клику». Или, что еще тревожнее, — «наши» сумеют договориться с немцами». Этот неожиданный для меня, разочаровывавший оттенок будущего плохо сочетался с природной русской привычкой кряхтя тащить воз, каким бы тяжелым он не казался. Но что было, то было. К счастью, у этих, в Москве, подобных настроение не было, это внушало надежду на осуществление предсказанного мною будущего.

Лаврентий Павлович встретил меня на удивление приветливо. Назвал «старим дружищем», поблагодарил за желание помочь, угостил чаем. Затем протянул папку и предложил ознакомиться с делом негодяя, осужденного за шпионаж, от чего я, помня разговор в самолете, резко отличавшийся от беседы в гостинице, решительно отказался. Не хватало, чтобы Мессинг увяз в секретных материалах!

— Нет так нет, — пожал плечами Лаврентий Павлович.

Он коротко, не вдаваясь в подробности, рассказал о подозреваемом, его, так сказать, жизненном пути, затем толково и с въедливой дотошностью обрисовал мою задачу и предложил приступить.

В свою очередь я попросил оградить наш разговор от прослушки. Прилипчивое ухо от меня все равно не скроешь, а эта добавка к беседе заметно осложнит выполнение задания родины.

— Почему? — спросил нарком.

— Я постоянно буду отвлекаться от работы. Насколько я понял, вам нужен ответ на вопрос, готов ли осужденный честно сотрудничать с советской властью или он лукавит? Комментарии и объяснения вас не интересуют?

Берия согласился.

— Хорошо. Давайте резултат. В случае чего объяснения ми и так получим.

Трущев повел меня по коридору, затем мы вышли во двор, направились к мрачному зданию внутренней тюрьмы, и по мере приближения к цели меня все крепче охватывал страх и раскаяние — только очень легкомысленный и крайне недалекий человек мог добровольно согласиться быть помещенным во внутреннюю тюрьму на Лубянке? Пусть даже на несколько часов. А если это ловушка? Мне стало стыдно за Мессинга. Сколько сил Вилли Вайскруфт потратил, чтобы научить его держаться подальше от властей, а он вновь ввязался в темную историю. Скверную шутку играет с человеком неистребимая греховность натуры. «Измы» исполнительности и оказанного доверия ловко подцепили его на «интерес», на профессиональный азарт, обещая познакомить с мыслями врага на расстоянии. То, что я имею дело с врагом, представлялось очевидным.

Трущев довел меня до железных дверей, где нас встретил дежурный офицер, проводивший меня в камеру. На пороге, уже погружаясь в сулонг, я поставил себе задачу — если это возможно, помочь несчастному узнику, чьи мысли мне предстояло угадать, все равно по какой причине он угодил в эту клинику.

Пациентом оказался рослый чернявый молодой человек лет двадцати с характерным «арийским» носом.

Мессинг представился. Заключенный ответил, что рад встрече со мной даже в такой неожиданной обстановке. Действительно, по-немецки он говорил с заметным славянским акцентом — громыхал буквой «р».

Акцент — пустяк, акцент мы исправим….

Заключенный спросил, не собираюсь ли я провести с ним сеанс гипноза? Я не обратил внимания на колкость, а тот продолжал сыпать комплиментами. В частности он сообщил, что рад побывать на представлении, где будет исполнять роль зрителя и индуктора одновременно. Я всегда был интересен ему (слово «интересен» он не без тайной насмешки выделил). Еще мальчишкой ему посчастливилось присутствовать на моем выступлении в Дюссельдорфе, затем, уже в зрелом возрасте, он сумел пробиться на сеанс в Одессе. Пациент спросил, как Мессингу удается так ловко водить зрителей за нос и зачем он согласился участвовать в чекистской провокации? Я пропустил издевку мимо ушей и признался, что в работе мне помогает опыт и, естественно, кое-какие природные способности.

— Например? — поинтересовался молодой человек.

— Ну, хотя бы… в Дюссельдорфе на моем представлении вы были с отцом. Это было в двадцать девятом году.

— Это вы могли вычитать из моего дела.

Я, державший ушки на макушке, сразу сообразил — вот откуда у наркома появилась идея привлечь Мессинга! Этот молодой человек из приличной семьи упомянул о нем в своих показаниях.

— Конечно — согласился я. — Но во время допросов вы ни словом не упомянули, что вместе с вами была Магди, дочь друга вашего отца. Не могу разобрать его фамилию?..

Молодой человек вызывающе промолчал.

Я поинтересовался.

— Он попросил взять ее с собой?

— Что вы хотите от меня?

— Меня попросили проверить, насколько вы искренни, согласившись помочь красным?

— Что для этого надо?

— Расскажите о себе. Только вслух говорите исключительно по-русски.

Заключенный не сразу догадался, что я имею в виду, затем пожал плечами и начал с того, что официально представился. Его звали Алекс-Еско Альфред фон Шеель (давайте условимся называть его этим именем). Родом он был из старинного вестфальского рода. Его отец, старший Альфред-Еско Максимилиан, носил титул барона. Альфред принимал участие в Первой мировой войне, однако где и в каких частях служил, молодой человек не уточнил. Поражение Германии, особенно унижения, которым победители подвергли рейх в 1918 году, а также испытания, грудой посыпавшиеся на него — увольнение из армии, трудности мирного времени — основательно поколебали его веру в прошлое. Сомнения усугубила депрессия, в которую старший фон Шеель погрузился после смерти любимой жены, оставившей ему восьмилетнего сына.

Разочарование, овладевшее отцом, закрепилось в детских впечатлениях Еско жуткими подробностями и более чем странными поступками, которые отец после смерти матери нанизывал один на другой. Он ни с того ни с сего принялся публично нахваливать красных. Знакомые — офицеры рейхсвера и местный высший свет — начали поговаривать, не сошел ли Шеель с ума? Разговоры усилились, когда отец продал поместье и землю и взялся возводить деревообрабатывающее предприятие. Правда, когда фанерная фабрика начала приносить неплохой доход, свет перевел его из разряда умалишенных в разряд сумасбродов. Альфреду фон Шеелю было плевать на «этих напыщенных индюков». Он окончательно порвал с прежними знакомыми и окончательно скатился к «левым». Однажды заявил вслух, будто бы Советы — страна молодых и здоровых людей. Там занимается заря нового мира, и всякий порядочный человек обязан оказывать помощь Советам. Чудачества кончились тем, что в разгар кризиса он обанкротился, бросил Вестфалию и по контракту отправился в Советскую Россию способствовать строительству социализм.