Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

— Мой повелитель, — негромко вымолвил «солдатский» граф и этого было достаточно.

— Трубы, — слабо улыбнулся Оттовио. — Нас не должны призвать трубы?

— Ваше Величество, — искренне удивился Шотан. — Вы командуете войском. Трубы, флейты и барабаны зазвучат, когда на то будет Ваша воля. А пока они ждут Вашего появления.

— Командую, — сжал губы Оттовио, снова качнувшийся в сторону самоунижения. — Но не управляю.

— Будете, — очень серьезно пообещал граф. — Если переживете этот день.

Несколько мгновений Оттовио молча смотрел на Шотана поверх ватной пелерины. А затем, как по мановению волшебной палочки или невидимой команде, оба мужчины — юный и не очень — рассмеялись. Искренне, откровенно, как люди, готовые рискнуть всем ради блестящего будущего.

Император хлопнул графа по массивному наплечнику, левому, который был толще и больше правого, играя роль щита в конной сшибке. Сталь ударила в сталь с глухим звоном. Доспех Шотана был иссиня-черного цвета и без украшений. Граф относился к тем, кто полагал, что полировка стесывает верхний и самый прочный слой закаленного металла, поэтому его броня носила отчетливые следы кузнечных молотов, а кроме того имела тот же цвет, с которым вышла из масляной ванны. И полностью лакирована для защиты от ржавчины.

— Идемте, — решительно выговорил Оттовио, медленно, стараясь не заикаться. — Раньше начнем, раньше закончим.

— Ваша правда, мой господин, нет ничего хуже драки под летним солнцем, — согласился Шотан, откидывая полог.

Тяжелая плотная ткань отошла в сторону, и окружающий мир буквально ударил по чувствам Оттовио. Шум, цвет, блеск… Ржание коней, лязг оружие, марш немногочисленной пехоты, которой нет места в этой битве, она прикроет обоз. Отрывистые команды, перекличка, указания сержантам. Знамена, флажки, штандарты. Молодой император увяз, потерялся в этом калейдоскопе. Но хуже всего были взгляды. Юноша в прекрасном доспехе привлекал к себе внимание, как магнит, и с каждой секундой все больше глаз обращалось к нему.

Один из гетайров подвел коня, чудесное животное гнедой масти. Дестрие был закован в барды, не стеганые или кольчужные с отдельными пластинами, как у большинства всадников, а полные — наглавник, «воротник», «шарф» и накрупник. Все четыре главные части были соединены в одно целое дополнительными сегментами.

Речь… все-таки надо сказать речь, что бы там ни говорил Безземельный. Император огляделся, чувствуя, как разум снова поддается волне паники. Все, абсолютно все, кто мог видеть повелителя, смотрели на него и ждали. Первые лучи рассветного солнца играли отблесками на сверкающей стали, расцвечивали многоцветные гербы. Выше всех поднимался штандарт со Сломанными Ветвями, символом Готдуа. И больше ни единого знамени какой-либо приматорской семьи. Никто из великих фамилий не прислал помощь, все как один сослались на то, что им необходимо больше времени для набора войск во исполнение присяги.

Никто…

И полемарх, глава Церкви, сослался на тяжкую болезнь. Все архонты срочно разъехались по важным делам, только бы не сопровождать Императора в короткой и отчаянной кампании. При войске находился всего лишь экзарх, самый невлиятельный из тех, что оказались под рукой полемарха. Пастырь откровенно тяготился обязанностью и регулярно срывался на речи о прекращении убийственной розни, договоре и преломлении хлеба с солью. Церковь не верила в императора Оттовио и не желала быть причастной к его неудачам, чтобы затем не объясняться с торжествующими победителями.

И, думая об этом, молодой император вдруг ощутил яркий, обжигающий укол чувства, которое было знакомо, но слабо, очень слабо. Восьмой сын не мог позволить себе роскошь испытывать его, а кукла регентов не имела в том потребности. Но сейчас, будучи настоящим повелителем во главе собственной армии, император понял — он может чувствовать все, что угодно. В том числе и ярость, деятельную злобу, настолько сильную, что даже страх отступил на несколько шагов.

Немилосердно скрипя доспехами, Оттовио подошел к своему знамени, которое он впервые почувствовал не заемным, а своим. Личной собственностью, за которую он в ответе и которая дает ему Право. Император закрыл глаза, коснулся левой рукой восьмигранного древка, прижался к нему лбом. Гетайр, державший штандарт, кажется, престал дышать от священного восторга. Шотан продолжал добирать кандидатов, и теперь их — верных и юных сподвижников Императора, насчитывалось двадцать семь человек. И всем было уготовано место в первой линии, по левую и правую руку от Хлебодара. Кто-то неизбежно умрет, оставшиеся же пройдут крещение сталью и кровью, превратятся в сподвижников, что верны повелителю до самой могилы.

Повинуясь мгновенной вспышке инстинкта, Оттовио опустился на правое колено, не отпуская древко. Даже кони умолкли, и в окружавшей императора тишине громко скрипели металлические ноги. Далеко отсюда, за широким полем — искусно выбранной Шотаном ареной для кавалерийской сшибки — бесновались, орали, выкрикивали оскорбления противники, но с тем же успехом они могли шептать или писать хулительные слова. Их не слушали и не слышали. Даже пехота и стрелки, которым суетные ритуалы благородных были до свечки, начали присматриваться к тому, что делал молодой вождь.

Вспомнив учение Биэль об искусстве выжидания, юноша медленно сосчитал про себя до пяти, затем поднялся и откинул вниз чашу бувигера, оттянул ватную пелерину, открывая рот.

Как там говорил Шотан? Не ссать. С нами бог. Обещание грабежа. Мы победим. И грубая шутка.

— Я вижу перед собой доблестных воинов! — прокричал Оттовио изо всех сил. — Храбрых мужей, которым неведом страх!

Его слова расходились, будто круги на воде, шепотом или скороговоркой пересказывались тем, кто не расслышал или оказался слишком далеко.

— Я вижу, как Господь улыбается, глядя сверху на нас! И Он радуется, видя, как много врагов нынче стоит против нас!

Оттовио широким жестом показал в сторону противника, где тоже реяло множество флагов, числом побольше, нежели над императорским войском. Существенно больше.

— Ведь Пантократор милостив и щедр! Сегодня Он отдает нам их жизни, их выкуп, все, что они принесли на это поле для нашей славы и нашего богатства! К полудню самый последний пращник станет богачом!

Оттовио сильно сомневался, что даже если удастся вырвать из пасти врага достойную победу, и добыча окажется велика, то ее хватит на легких пехотинцев. Но сначала надо выиграть, а все остальное будет потом. Кроме того, голозадым пешцам наверняка любая монетка окажется в радость. А если ты чувствуешь себя богачом, значит, богач и есть. Еще найдется время, чтобы стать щедрым и удачливым вождем, но Шотан верно заметил — без сегодняшней победы ничего этого не будет.

Народу идея понравилось. Минутами ранее тишина расходилась кругами, заставляя каждого навострить уши, а сейчас наоборот, усиливался одобрительный гул.

— Мы заберем все! — для верности повторил Оттовио, надрывая глотку в стремлении докричаться до каждого. И, кажется, у него получалось. Даже экзарх со свитой, обряженные в фиолетовые и желтые халаты, начали подбираться ближе, надо полагать, для красивого благословения войска перед битвой. Еще бы, правитель четко и ясно обозначил, на чьей он стороне, какую веру избирает. Это дорогого стоило, игнорировать подобное уже не получится.

— Мы! Заберем!! Все!! — проорал Оттовио в третий раз, уже под рев одобрения. Досчитал про себя до трех, а затем добавил. — Кроме дерьма в их штанах! Его наши враги унесут с собой!

Если бы эту картину видела Елена, она, пожалуй, сказала бы, что юноша «купил» аудиторию. Но женщина узнала об этом позже, в кривых и неточных пересказах. Оттовио вскинул обе руки, развел их пошире, медленно повернулся, будто желая заключить в объятия всю свою армию. За его спиной Шотан ударил себя в грудь латной перчаткой, затем еще раз и еще, его примеру последовали гетайры, телохранители Оттовио, жандармы роты графа, во всем подражающие командиру. И прочие кавалеры тоже. Подтянулась и пехота, кто не имел звонкой кирасой, стучал о землю древком или просто орал, повинуясь жесткому ритму.