Кровавый остров - Рик Янси

Он выпустил мою раненую руку, встал, отвернулся.

– В ту ночь, когда ты родился, твой отец отвел меня в сторону и с большой торжественностью – и со слезами на глазах – сообщил мне, что тебя будут звать Пеллинором. Он, думаю, не ожидал моей реакции на сей лестный жест, о котором, я уверен, твоя мать не была уведомлена. Я откровенно выбранил его, лишив любых иллюзий на тот счет, что для меня может стать честью такой выбор. Моя собственная злоба удивила меня. Я не понимал, почему мысль о том, что ты будешь носить мое имя, привела меня в ярость. Мы часто выражаем страх как злость, Уилл Генри, и теперь я думаю, что вовсе не злился, а боялся. Ужасно, ужасно боялся.

Настало время признаться. Разве мои поступки тем днем не служили исчерпывающим доказательством того, что его вера в меня оправдалась? Я попытался и даже открыл рот, но, как Рюрик перед тем, как я убил его, не смог выдавить ни звука. Хотя я, скорее всего, спас нам обоим жизнь и выбрал ту единственную дверь, за которой лежало наше спасение, я припомнил его тихое отчаяние на побережье в Дувре. «Самое странное и смешное здесь то, что я бросил тебя именно затем, чтобы тебе не пришлось жить с ними на их плоском мире». Если бы я исповедовался, я не получил бы отпущения грехов; я все еще был бы nasu.

И он тоже. Мое прикосновение сделало бы его нечистым. Мой «успех» в Башне Молчания стал бы его поражением, его самые глубокие страхи сбылись бы. Он знал бы, вне всякого сомнения, что, когда я спас его, он навсегда меня потерял.

Часть тридцать четвертая

«Самые интересные истории лучше не рассказывать»

Капитан Джулиус Расселл, владелец торгового клипера «Дагмара», был высокий, краснолицый, одноглазый эмигрант, бывший кавалерийский офицер британской армии. Он вышел в отставку после второй афганской кампании и приехал в Аден в восемьдесят четвертом, чтобы сколотить состояние на торговле кофе. Расселл начал с того, что выложил все свои сбережения за списанный пакетбот[139], который в свое время был самым быстрым судном своего класса в британском флоте. Ему нелегко, впрочем, приходилось с поисками заказчиков: большинство экспортеров кофе возили свой товар в Европу на собственных судах, а надежды продавать дешевле конкурентов, закупаясь напрямую у плантаторов и тем самым экономя на посредниках, разбились о фактическую монополию, что держали компании вроде той, на которую в Адене работал Рембо.

– Это все чертова жара, – сообщил Расселл моему наставнику. – Выплавляет из человека всю честь. Таможен-ники такие продажные, что родных матушек продадут за шестипенсовик и бутылку арака[140].

Обанкротившись и впав в отчаяние, Расселл обратился к торговле намного более выгодным активом – алмазами. Дважды в месяц он гонял «Дагмару» вдоль побережья Африки на юг к Софале, где загружался контрабандой у продажного португальского чиновника, и вез камни брокерам в Порт-Саид. Алмазы прятали в мешки с кофе не слишком хитро, чтобы одурачить таможенников, но достаточно, чтобы укрыть при неизбежных рейдах сомалийских и египетских пиратов, рыскавших меж Мозамбиком и Баб-эль-Мандебским проливом, Вратами Слез – там, где Красное море встречается с Аденским заливом и где погиб поэт в Артюре Рембо.

Мы встретились с капитаном и его первым помощником, сомалийским исполином по имени Аваале, в столовой отеля за завтраком. Я, сухопутный двойник Аваале, сразу тому понравился.

– Что означает твое имя? – английский у него был превосходный.

– Что оно означает?

– Да. Я Аваале; на моем языке это значит «удачливый». Что значит твое имя?

– Я не знаю, значит ли оно что-то вообще.

– О, все имена что-то да значат. Почему твои родители, назвали тебя Уильямом?

– Я их никогда не спрашивал.

– Но теперь, я думаю, спросишь, – глаза его заплясали и он широко улыбнулся.

Я отвел взгляд. Доктор и капитан Расселл обсуждали – на довольно повышенных тонах – плату за проезд. Этот спор занял львиную долю визита Уортропа к Расселлу накануне. Расселл хотел получить всю сумму сразу, а доктор, скупой как всегда, соглашался только на половину, с тем, чтобы остаток был выплачен после нашего благополучного возвращения.

– Что случилось с твоими родителями? – спросил Аваале. Он правильно понял мою реакцию.

– Они погибли при пожаре, – ответил я.

– Моих тоже нет, – он положил свою огромную ладонь на мою. – Я был тогда еще мальчиком, как и ты. Ты walaalo, маленький Уилл. Брат.

Он поглядел на Расселла, чей от природы розовый цвет лица теперь разгорелся глубоким алым, и улыбнулся.

– Знаешь, как капитан Джулиус лишился глаза? Он упал с лошади при Кандагаре, и когда ударился о землю, его ружье выстрелило. Он пропустил всю битву. Капитан говорит людям, что был ранен при атаке, что, как большая часть историй о войне, правда – но в то же время и не совсем!

– Я должен покрыть свой риск, Уортроп, – яростно настаивал Расселл. – Я вам уже говорил, никто не пытается добраться до Сокотры в это время года. Британцы даже самый большой фрегат и на сто миль к этому месту не подведут до октября. Они закрывают Хадейбо на время муссонов, а Хадейбо – единственный пристойный морской порт на всем чертовом острове.

– В таком случае высадимся в Гишубе или Стерохе на юге.

– Можно попытаться. Течения на юге коварны, особенно в это время года. Напомню, доктор, я не обещал вам спокойной прогулки с палубы на берег.

Аваале склонился ко мне вплотную и тихо спросил:

– Зачем вы плывете на Сокотру, walaalo? Это место xumaato, гиблое… проклятое.

– У доктора там важное дело, – прошептал я в ответ.

– Он дхактар? Говорят, там много странных растений. Он, выходит, намерен собирать травы для снадобий?

– Он дхактар, – сказал я.

Мы поднялись на борт «Дагмары» в четверть девятого, и на этот раз я не мог дождаться, когда же мы выйдем в море. Набережная кишела британской военной полицией и солдатами; я ждал, что меня отзовут в сторону, чтобы допросить о двух трупах, брошенных на растерзание канюкам в центре мира, так как был уверен, что их уже успели обнаружить.

Мы будем идти в отличном темпе, пообещал Расселл моему беспокойному наставнику, плавание займет не больше пяти с половиной дней. «Дагмару» недавно переоборудовали новыми котлами (мудрое вложение, если вы промышляете контрабандой алмазов), а трюмы ее будут пусты, что увеличит скорость практически вдвое.

– И последнее, чему мне хотелось бы получить от вас подтверждение, – сказал Уортроп, оглядывая толпу в поисках подслушивающих. – Мы пришли к соглашению в том числе и насчет частностей возвращения в Бриндизи?

Расселл кивнул:

– Я довезу вас до самого Бриндизи, доктор. И доставлю ваш особый груз, хоть весь мой опыт и говорит против этого. Я хотел бы надеяться, что мы можем доверять друг другу, как джентльмен джентльмену.

– Мое ремесло, как и ваше, капитан Расселл, практикуют в основном подлецы, а не джентльмены. Вы довольно скоро узнаете, что у меня за особый груз, и получите достойную компенсацию за риск, сопряженный с его перевозкой, я вам обещаю.

Мы с монстрологом прошлись вперед, пока «Дагмара», пыхтя, шла по гавани к открытому морю. По левую руку от нас высились Аденские горы, вздымались клубы черной пыли угольного склада, грациозно изгибался Полумесяц Принца Уэльского и виднелся поблекший фасад Гранд-отеля де л’Универс. На веранде отеля я разглядел человека в белом костюме, поглаживавшего выский бокал с мерзкой зеленой жидкостью. Неужели я увидел, как он поднял свой бокал в шутовском тосте?

– Итак, Уилл Генри, – сказал доктор, – чему же ты научился у великого Артюра Рембо? – он наверняка заметил того же человека.

«Ничего не остается, когда ты приходишь к центру всего, лишь яма костей внутри внутреннего круга».

– Чему я научился, сэр? – бриз на моем лице был просто восхитителен, и я вдыхал аромат моря. – Я узнал, что поэт не перестает быть поэтом только оттого, что перестает писать стихи.

Неизвестно почему, но Уортроп подумал, что это чрезвычайно умно с моей стороны. Монстролог хлопнул меня по спине и рассмеялся.

Сперва за нами отступала земля, пока горизонт не одержал над ней верх. Затем исчезла стая кораблей: пакетботов и грузовых пароходов, легких пассажирских судов, полных колонистов, бегущих от жары, и арабских рыбацких дау, чьи большие треугольные паруса злобно щелкали на ветру, пока горизонт не поднялся, чтобы поглотить их. Крачки и чайки какое-то время следовали за нами, пока не отказались от погони и не вернулись в охотничьи угодья близ острова Флинт. И остались только «Дагмара» и море под безоблачным небом, и солнце, швырявшее ее тень поверх вихрящегося кильватера, и пустой горизонт, куда ни посмотри. И слышны были оглушительный грохот двигателей корабля, и едва слышное пение кочегаров внизу, и смех праздной команды, прохлаждавшейся на верхней палубе. Все они были сомалийцы, и никто не знал ни слова по-английски, за исключением Аваале. Им ничего не сказали о нашей миссии, и они не выказывали ни малейшего любопытства. Будучи счастливы ненадолго отдохнуть от пиратов и не в меру любопытных таможенных властей, матросы смеялись и шутили, как школьники на каникулах.