На сопках Маньчжурии - Михаил Толкач

Попутчик тронул рукой живот.

— Иной раз так схватит, мать родную не вспомнишь.

— Дольку спирту чистого, граммов двадцать, и по следам масла коровьего. Каждый день до обеда — як рукой сымет. Сусед мой стал на ноги. Врачи на его уже крест с прибором!

Засмеялся Киря, распахивая железом начиненный рот: спирт, масло… Хлеб по выдаче!

— После войны воспользуюсь советом, Опанас!

Ещё до происшествия в усадьбе Игнатовой сотник Ягупкин снарядил в разведывательный вояж казака Кузовчикова. Тот пересёк границу на рассвете в районе руин «Вала Чингисхана».

Песками и перелесками достиг железной дороги. На глухом разъезде Билютай в полночь сел в пассажирский поезд.

Пробравшись среди спящих в середину вагона, высмотрел свободную полку под потолком. Ватник — под голову. Объёмный мешок — в ноги. В тепле быстро уснул. Пробудился — окна светлые. Люди внизу загомонили. Из отрывочных слов Иван Спиридонович понял: мужики и бабы следуют на лесозаготовки. Ранним утром с ними вместе сошёл на полустанке «Безречная». Смешавшись с колхозниками, покинул перрон и оставил пределы небольшого посёлка.

В Харбине, намечая маршрут «ходки», со слов Ягупкина он запомнил названия населённых пунктов, повторением закрепил их в памяти — пятивёрстка была отпечатана ещё в царское время. Теперь приходилось на месте сверять сведения с натурой и Кузовчиков побаивался «засветиться».

В отрогах гольца Саранакан, в таёжной пади Ореховая, у крутолобой сопки — заимка. Памятная с Гражданской войны. Отсиживались в зимовье с Ягупкиным, покалеченным в деревне. Красные партизаны едва не прищучили тогда в землянке. В том глухом местечке Иван Спиридонович надеялся и теперь привести себя в порядок, отоспаться. В его уме стояла картинка прежнего укрытия: землянка ласточкиным гнездом прилепилась на краю взлобка. На вершинке седловины — сухие лиственницы и нагромождение валунов…

На вторые сутки Кузовчиков выбрел охотничьей тропой к Бургени, каменистой пади. Уторённый тракт с промоинами и грязью. Сновали автомобили, тянулись тележные обозы с брёвнами. В глубь тайги — порожние. Он подсел на пустую телегу.

— Из Куналея, чё ли? — Молодка в мужском пиджаке, перетянутом по талии сыромятным ремешком, окинула Кузовчикова усмешливыми глазами.

— Не-е. — Кузовчиков снял с плеч свой мешок, уложил рядом.

— Почё бородат? Молокан, чё ли?

— В тайге бритву посеял.

— Собрался на тот год две найти?

— Но-о…

Повозчица махала кнутом и лошадь проворнее заступала мохнатыми ногами.

— А я подумала: семейский.

Сбрить бороду было несообразно: половина лица окажется белой, незагорелой. Ещё приметнее. «Отбрешешься!» — успокаивал его Ягупкин в Харбине. И при встрече на явке агент может не признать его.

В другой обстановке Иван Спиридонович не преминул бы поволочиться за ядрёной бабёнкой, зазывно постреливающей карими глазами. А тут, пообещав наведаться в другой раз, спрыгнул на ходу, накинул лямки мешка на плечи, углубился в густой сосняк.

Заимку он нашёл без особых потуг. И оторопел: зимовье было заселено лесорубами. Наблюдая издали за крутолобым кряжем, он перенёсся мысленно в восемнадцатый год. Ягупкин передвигался с трудом. Лошадей они потеряли за Песчаной под напором красноармейцев. Побросали скарб и шашки. Партизаны обложили Ореховую падь и Кузовчиков простился было с этим светом. Ягупкин вытряхнул из своего мешка гражданскую одежду. Иван спорол погоны с буквами «А. С.» и кокарду с фуражки. Винтовки укрыли в каменных завалах. Тайком от сотника Кузовчиков спрятал наган с полным барабаном. Зачем сделал, он сам бы не ответил. Выкараулив удобный час, они проломились чащобой через цепи красных и тайгой ушли на Кяхту…

Иван Спиридонович отдохнул в закутке оврага, перекусил и в сумерках прокрался к заветному тайничку: оружие на месте! Было по-осеннему прохладно. Разжигать костёр в тайге Кузовчиков не отважился. Нагрёб кучу листа и хвои под елью, умостился, как белка в гнезде. Едва сомкнёт веки, перед глазами встают видения. Вот он наткнулся на китайских стражников. Попытались задержать. Сноровка в рукопашном бою помогла убежать в заросли чия и тростника. Водой убрёл по Керулену на монгольскую сторону. Тут как тут — цирики! Ужом пополз по лощинке. Монголы не преследовали.

— Большевики заняты войной с немцами, — рассуждал на прощанье сотник. — Они ликуют и упиваются победными звуками салютов. Но последние слова немцами не сказаны.

Кузовчикова не устраивали громкие слова. Он надеялся, что опасное поручение будет оплачено по-божески и ему не придётся перебиваться случайными заработками.

— Насчёт вознаграждения б… чтоб по справедливости…

— Ишь, навострился — денежки подавай! Заработай сперва!

— Так точно, ваше благородие! — Кузовчиков, как в строю, руки по швам и глазами «ел начальство».

— Сиди, голубчик! Слушай и запоминай! — Ягупкин наказывал устроиться в Дивизионной. Передал ему поддельный паспорт на имя Петрова Ивана Спиридоновича.

— Не вызывай к себе интереса, смотри, бери в ум…

— А дальше чё?

— Чё да чё — язык на плечо! — сердился сотник. — Когда потребуешься, тебя найдут.

— А как узнаю?

— У-у, заакал, челдон! Того человека ты знаешь в лицо. Он скажет: «Привет из Кяхты!». Его слова — закон. Груз отдашь ему.

— Так точно, ваше благородие!

Ягупкин открыл Кузовчикову своего агента, прирученного ещё в довоенное время. Служил тот на угольном складе. Узнать его легко — на подбородке угловатое родимое пятно в пятак величиной.

— Назовёшь пароль: «Купи себе пимы, паря!». Он должен ответить: «Пока свои ладны!». Встречу не откладывай надолго. Передашь ему задание: укрыть человека! По такому же паролю. Про себя — молчок! И тогда же проследи: как поведёт себя меченый? Если не заюлит, ладно. А если что другое, то остережёшь того, кто найдёт тебя по первому паролю. Дескать, не ходи к угольщику.

— А дальше чё?

— Выуживай сведения у подгулявших горожан, воинских начальников. Заводи дружбу с солдатами. Прислушивайся к болтовне командирских жён. От их болтовни нам польза!

— Доколь работать?

— Остальное узнаешь у знакомого. — Ягупкин встал из-за стола и протянул руку. — Ну, Иван Спиридонович, да поможет нам Бог!

Кузовчиков наметил поселиться на окраине города, ближе к Дивизионной. В молодости он с приятелями ходил туда собирать рыжики и маслята, совком нагребали в горбовики бруснику. В то время в той горной долине ютились несколько бедняков в землянках. Попав в урочище, Иван Спиридонович не признал местность. Лишь Лысая гора по-прежнему вздымала голую маковку над тайгой.

Посёлок с тремя улицами. Срединная, от оврага вверх, названа в несть какого-то Демьяна Бедного. В развале между сопками образовалось кладбище. Домики одноэтажные, деревенского типа. Изредка — под тесовыми крышами, просторные, за высокими заборами. Купами сохранились сосны, даже по улицам — вразброс. На фоне осеннего неба зелень их выглядела тёмными копнами. С Лысой горы вниз сбегали светлые тропки.

Дорога из города полого поднималась в сопки, вилась между соснами. Пахло смолой и прелой хвоей. Встретилась женщина в плисовой жакетке. Ноги в глубоких калошах. Катила тележку, на которой был укреплён объемистый оцинкованный бак.

— Здравствуйте!

— Чё надо, борода? — Женщина скосила на Кузовчикова тусклые глаза, придерживая за оглобли двуколку.

— Кто тут сдаёт угол внаём?

— Вон, спроси Плешчиху! — Она кивнула головой на крайнюю в улице мазанку. Поправила на голове сбившийся платок и пустила тележку под горку.

У жёрдочной калитки — скамейка из горбыля. Деревянный почтовый ящик прикреплён снаружи столбика. Во дворе старуха. Ватная кацавейка засалена. Мотает кургузой метлой у крыльца. Узнав, в чём нужда пришельца, тотчас согласилась принять на постой. Условия строгие: никаких женщин не приводить, возить или носить воду с аллейки!

В первый же вечер после постного чаепития при керосиновой пятилинейке (стекло расколото и залеплено полоской бумаги) Иван Спиридонович узнал историю посёлка. Внизу, на той стороне железной дороги, напротив тюрьмы, была окраина города, в уличном обиходе — Шишковка. Военведу надо было строить изопродпункт — долой домишки!

— Теперь солдатские поезда там дезинфицируют. Военных кормят в столовке. Ну, которые на фронт. — Хозяйка убирала со стола кружки в тазик с тёплой водой. Ополаскивала их и водружала в стенной шкафик. — Жителей посёлка стали переселять в тайгу, на край города. Ну, вот и есть Новая Шишковка. Которые побогаче, как Галушевские или Клепиковы, свои дома снизу перетащили сюда. Под железом которые. А по большей части — кто как сумел. Кто из самана. Кто из малогодных шпал…

— То-то, смотрю, хатёнки ледящие…