На краю неба (СИ) - Оксана Сергеева

— Бытие определяет сознание.

— Мои дуреют, когда не рядом. Папа вообще невменяемый становится, а мама еще как сказанет что-нибудь, и все, тушите свет. Один раз в жизни ездили с ней отдыхать, потому что отцу что-то некогда было, он нам все нервы вытрепал.

— Понимаю Дениса Алексеевича, я бы тоже вытрепал. Как меня эти мотания туда-сюда подбешивали, кто бы знал. А Катьке пофиг, она меня даже ни разу на самолет не проводила. Хорошо, если по телефону счастливого пути пожелает, и то ладно, — без злости сказал Дима.

Катькино лицо полыхнуло жаром.

— Крапивин, я тебя не провожала не потому, что мне пофиг, а потому что ты улетаешь — я три дня в соплях. Если б я тебя еще и на самолет провожала, вообще бы чокнулась.

— Правда? Моя драгоценная Крошка плакала без меня? — Притянул ее к себе.

— Покажи мне эту подвеску. Она у тебя дома? — перевела тему, не собираясь ударяться в сентиментальную банальщину.

— Дома. Пока дома.

Он принес коробочку, как показалось Кате, не с большой охотой.

— Сам открой, — попросила она, и Дима открыл футляр. Катерина взглянула на украшение, коснулась пальцами и почувствовала то же самое, что и накануне, когда увидела фото. Почувствовала внутри трепетное щемящее чувство. — Красивая, — вздохнула и долго молчала, рассматривая подвеску. — И картинка как живая…

— Трехмерная.

— Да, точно. Трехмерная, — кивнула, не отрываясь от миниатюрной картины в обрамлении золотой зерненой скани. — Как это так?

— Только эмаль. Множество микроскопических слоев, чтобы сделать ее объемной. Игра цвета. Визуальный эффект. И никакой пайки.

— Сколько времени ушло на изготовление? За сколько вы ее сделали?

— Недели за три. Я, конечно, не один над ней работал. Кто-то крепил камни, кто-то отливал металл, кто-то делал эмали, кто-то собирал украшение. На одну филигрань потратили много времени.

— Ты сам расписывал? — удивилась Катя.

— Да.

— Димочка, не выставляй ее, пожалуйста, на аукцион, — взмолилась Катя. — Я не переживу.

— Не буду. Я и не собирался. Как я Катьку свою продам? Да никогда в жизни, — засмеялся он.

— Во-о-от, я так и знала, что ее с меня сделали, с того рисунка. Я сразу узнала ту картину. Это же ее маленькая копия.

— Конечно. Правда никто, кроме меня, не знает, что это ты, но все равно.

— Слава богу, — выдохнула она. — А ты не хочешь заняться этим вплотную? Ты же все знаешь, все умеешь, столько времени убил на это, но сам так редко что-то делаешь.

— Нет, не хочу.

— Ну, почему?

— Потому что, Катенька, шедевры творятся в четырех стенах. А я не могу сидеть в четырех стенах. Когда мы делали эту подвеску, я сутками пропадал в мастерской. Но тогда мне это было нужно. — По ее лицу он понял: сейчас Катя задаст тот вопрос, на который, он, наверное, не хотел бы отвечать.

— Дима, а зачем ты ее сделал, если не для конкурса? Зачем?

Крапивин молчал, но Катерина быстро оборвала возникшую паузу:

— Я не отстану.

— Это личное.

— Какое такое «личное»? Ты мне вчера про Музу и Художника плел.

— Я б тебе все, что угодно наплел, все, что хочешь, сказал. Все, что хочешь, сделал. Несколько часов до самолета. Ситуация требовала не общего, а конкретного решения. По-другому уже нельзя, — усмехнулся, что-то скрывая за этой легкой усмешкой.

— Нахал какой, а я поверила. Знаешь, у Вероники кошка есть… она такая наглая и все время голодная. И, когда она хочет есть, то она подходит вот так, ставит на тебя лапы и стоит. И смотрит тебе в лицо. В глаза. Она может стоять так вечно. Пока ее не накормишь, — оперлась ладонями на Димкино бедро, придвинулась вплотную к нему, уставившись нос к носу. — Димочка, я буду стоять вот так — вечно. Пока не скажешь.

Он легко засмеялся, скрестил руки на груди и вздохнул.

— Ой, как я люблю, когда ты так делаешь. Вот так собираешься, вздыхаешь. Значит, скажешь сейчас что-то важное.

— Еще раз стебанешься, я с тобой что-нибудь сделаю, — пригрозил он.

— Молчу, — пообещала она и притихла, заинтригованная выражением его глаз.

— В этом мало рационального… это было такое состояние, когда хотелось и нужно было что-то сказать, а сказать некому. Хотелось что-то выбросить из себя. Я до сих пор не понимаю, как получилась эта подвеска. По всем критериям — не должна была.

— Почему?

— Потому что она почти целиком покрыта эмалью. Эмаль наносят на изделие, расписывают, как расписывают, например, посуду, а потом запекают. Если эмали много, то при запекании она может потрескаться, но, видишь, ничего не потрескалось, ее не повело. Не знаю, как так вышло.

— Наверное, не такая уж я паршивенькая Муза.

— Катенька, ты выйдешь за меня замуж, Муза моя?

Катя онемела от неожиданности. Думала: раз они утром вот так решили, и Дима написал эту «расписку» у нее на спине, хоть и в шутку, то ждать ей больше нечего. Что ничего такого он ей не скажет. Но он сказал, и это было так торжественно и приятно, что она смутилась.

— Выйду. Ты же лучший из лучших. Конечно, я выйду за тебя замуж. Пятнадцатого июня. Год продержимся?

— Должны, — улыбнулся.

— А колечко ты мне сделаешь?

— Сделаю. И колечко, и сережечки.

— Только мне прям сейчас не надо. Я хочу, чтобы ты его сам придумал, чтобы в этом тоже не было ничего рационального.

— Ладно. Все зависит от того, как хорошо ты меня вдохновишь.

— Ой, ну это запросто. Раздевайся

Глава 21

Катерина быстро пошла, а потом и вовсе побежала по устланному брусчаткой тротуару. Налетев на Диму, прижалась тесно, словно они не виделись целую вечность. А ведь расстались, как обычно, на день, чтобы провести его, занимаясь своими делами.

У Крапивина настала жаркая рабочая пора, его золотодобывающая компания приступила к реализации нескольких долгосрочных проектов. Через пару дней он и сам улетит в Канаду. Катя радовалась, что наконец-то ей не придется томиться в разлуке. Она собиралась ехать вместе с ним. Впрочем, другого варианта не рассматривалось. Запланированная поездка требовала подготовки: Дима часто и долго отсутствовал. Катерину это ничуть не смущало, скучать было некогда. Она ходила в языковую школу — изучала датский, подтягивала английский. И еще много чего изучала, что, надеялась, ей в жизни когда-нибудь пригодится. А сегодня день почему-то казался нескончаемым, часы тянулись медленно, и ожидание вечера вымотало сильнее привычного.

Задыхающимся голосом Катюша приветствовала, посыпала ласковыми словами. Говорила, что скучала. То, как она всегда спешила обнять, как целовала мягкими теплыми губами, каждый раз потрясало его восторгом и нежностью. Любая минута врозь была мучительной, так нажился и настрадался без нее. Еще не привык, что теперь она всегда будет рядом, никак не мог в это поверить. Все так быстро у них случилось, перевернувшись с ног на голову.