Лев Африканский - Амин Маалуф

— Мессир Хасан, ваш приезд сюда в высшей степени важен. Я не могу сказать вам всего, поскольку это секрет Его Святейшества и он один вправе распоряжаться им по своему усмотрению. Однако не думайте, что приключившееся с вами — дело случая либо простой каприз корсара. — Он поправился: — Я вовсе не хочу сказать, что этот бесстрашный Бовадилья, чтобы найти вас, избороздил все моря. О нет. Но он знал, какой мавр требуется Святому Отцу: путешественник, человек образованный. Мы и не надеялись, что нам повезет напасть на дипломата.

Следовало ли мне испытать гордость от того, что я оказался столь качественной дичью? Я не выразил ни радости, ни неудовольствия. Я был лишь чрезвычайно заинтригован и хотел знать больше. Но Гвичардини уже поднялся и двинулся к выходу.

Только он вышел, как явился старший охранник и поинтересовался, не испытываю ли я в чем нужду. Я смело потребовал чистую одежду, столик, масляную лампу и чем писать. Что и получил в течение дня. В тот же вечер изменилась и моя пища: вместо бобов и чечевицы мне подали мясо и лазанью, а также бутылку красного «Треббиато», которого я слегка пригубил.

Вскоре я получил от флорентийца долгожданное известие: Папа готов принять меня из рук Пьетро Бовадильи.

В день святого Валентина пират и дипломат явились ко мне вместе. Папа ждал нас здесь же, в замке, в помещении библиотеки. Исполненный религиозного пыла, Бовадилья повалился ему в ноги; Гвичардини помог ему подняться, сам же ограничился тем, что приложился к руке понтифика. Настала моя очередь. Лев X неподвижно сидел в кресле: подбородок с ямочкой гладко выбрит, лицо круглое и приятное, губы мясистые, особенно нижняя, взгляд одновременно вопрошающий и успокаивающий, пальцы холеные, как у того, кто никогда не занимался физическим трудом. Стоявший за его спиной священник оказался толмачом.

Папа положил обе руки на мою согнутую спину — было ли это знаком расположения или вступления во владение собственностью, не знаю — и, обращаясь к пирату, произнес слова благодарности. Я по-прежнему стоял на коленях, мой новый хозяин как бы нарочно удерживал меня в таком положении до тех пор, покуда флорентиец не увел похитителя. Только тогда мне было позволено подняться с колен. Для тех двоих аудиенция была окончена. Для меня же она только начиналась. На арабском языке, прибегая к кастильским оборотам, толмач произнес, переведя сказанное Папой:

— Человек искусства и знаний всегда наш желанный гость, он не слуга нам, но наш подопечный. Правда, ваше появление у нас произошло не по вашей воле и в результате применения действий, которые мы не в праве одобрить. Но так уж устроен мир: порок часто опора добродетели, а лучшие поступки имеют в основе своей худшие побуждения, и наоборот. Так, наш предшественник Папа Юлий[53] прибегал к завоеваниям, дабы добыть для нашей Святой Церкви территорию, на которой она бы чувствовала себя защищенной…

Тут он прервался, отдав вдруг себе отчет, что вступает на путь дискуссии в теме, в которой я ничего не смыслю. Я воспользовался этим, чтобы скромно заметить:

— Для меня в этом нет ничего возмутительного. Халифы, последователи Пророка, всегда сами возглавляли армии и руководили государствами.

Он неожиданно внимательно выслушал перевод. И поспешил поинтересоваться:

— А всегда ли так было?

— До тех пор, пока султаны не потеснили их. Тогда власть халифов была сведена до размеров их дворцов.

— А было ли это благом?

Мне показалось, Папа придает моему мнению большое значение. Я старательно обдумал свой ответ:

— Не думаю, чтобы это было благом. Покуда правили халифы, ислам шел рука об руку с расцветом культуры. Вера без насилия управляла мирскими делами. С тех пор правит сила, а вера — зачастую лишь меч в руке султана.

Мой собеседник был так доволен, что взял в свидетели толмача:

— Я всегда считал, что мой прославленный предшественник был прав. Без собственной армии Папа не более чем капеллан на службе сильного короля. Порой приходится использовать то же оружие, что и противник, идти на те же уступки. — Он ткнул в меня пальцем. — То, что вы говорите, вселяет в Нас уверенность. У Бовадильи легкая рука. Готовы ли вы служить Нам?

Я пробормотал в ответ слова согласия. На его лице появилась слегка ироничная улыбка:

— Примем же со смирением веления Провидения! — И заговорил быстрее, так что толмач едва поспевал за ним: — Наш советник, мессир Гвичардини, поставил вас в известность относительно того, чего Мы ожидаем от вас. Мы возобновим с вами этот разговор в свой срок. Знайте только, что вы попали в этот благословенный город в самый трудный момент его истории. Риму грозит падение. Завтра, когда вы ступите на его мостовые, вы ощутите, как он растет и хорошеет, словно на ветвях старого величественного, но иссохшего дерева возрождаются почки, появляется молодая листва, распускаются цветы. Повсюду лучшие художники, скульпторы, писатели, музыканты, ремесленники создают прекраснейшие шедевры под Нашим покровительством. Весна еще в самом начале, как уже на подступах зима. Смерть тут как тут. Она подстерегает нас повсюду. С какой стороны ожидать ее? Каким мечом ударит она по Нам? Одному Господу известно, если только Он не пожелает удалить от Наших уст горькую чашу.

— Господь велик! — вырвалось у меня.

— Да защитит нас Господь от всех султанов! — внезапно повеселев, подхватил Папа.

В тот день наша беседа на том и завершилась. Лев X обещал снова призвать меня к себе. Вернувшись в камеру, я обнаружил, что относительно меня были сделаны некоторые распоряжения: дверь больше не запирали до наступления темноты, и я мог гулять по территории замка.

Когда неделю спустя у меня вновь появилась возможность лицезреть Папу, он изложил мне обширную программу, которую озаботился подготовить для меня: отныне мне предстояло делить время между учебой и преподаванием. Одному епископу надлежало заняться со мной латынью, другому — катехизисом, третьему — изучением Евангелия и еврейского языка, армянскому священнику было поручено обучать меня турецкому. Мне же предстояло обучить арабскому семерых учеников. За это мне было назначено вознаграждение — дукат в месяц. Не успел я и рта открыть, как мой благодетель, смеясь, признал, что речь поистине идет об изысканной форме принудительных работ, и добавил, что его программа — свидетельство его веры в меня. Я поблагодарил и пообещал стараться, дабы не разочаровать его.

С тех пор он каждый месяц призывал меня к себе, одного либо с моими преподавателями, чтобы испытать меня, особенно мои знания в области катехизиса. Он уже наметил день Моего крещения, как и имя, которым я буду наречен.

Таким образом, целый год моего пребывания в плену был необременителен для моего тела и весьма полезен для моего ума. Со дня на день мои знания становились все более обширными, и не только в тех областях, которые я изучал. Я многое получал и от общения с преподавателями и учениками. Среди последних было два арагонских священника, два француза, два венецианца и один немец из Саксонии. Ганс первым упомянул при мне о споре, все больше разгоравшемся между Львом X и Лютером и грозившем повергнуть всю Европу в огонь и кровь и навлечь на Рим самую страшную из напастей.

ГОД ЕРЕТИКОВ

926 Хиджры (23 декабря 1519 —12 декабря 1520)

— Для чего нужен Папа? Для чего нужны кардиналы? Какому Богу поклоняются в этом городе, погрязшем в роскоши и удовольствиях? — вопрошал мой немецкий ученик Ганс, принявший имя брата Августина.

Он преследовал меня повсюду, вплоть до прихожей Льва X, чтобы убедить в правоте монаха Лютера, в то время как я заклинал его помалкивать, если он не желает окончить свои дни на костре.

Белокурый, угловатый, наделенный блестящим умом и упрямый Ганс после каждого урока доставал из сумки какой-нибудь памфлет или книжицу и принимался переводить для меня и комментировать тексты, требуя ответить, что я думаю по тому или иному поводу. У меня всегда наготове был следующий ответ:

— Какими бы ни были мои чувства, я не могу предать своего покровителя.

Ганс приходил в отчаяние, но не терял надежды переубедить меня, и на следующий день все повторялось сызнова. Видно, он удостоверился, что я благосклонно выслушиваю его. По крайней мере кое-что из того, что он говорил, возрождало в памяти некоторые высказывания наместника Бога на земле, будь он благословен! Лютер тоже был против наличия в местах отправления культа каких-либо статуй, изображений, считая их предметами идолопоклонничества. «Ангелам не войти в дом, где есть собака или чье-то изображение», — сказал Пророк. Лютер считал, что христианский мир не что иное, как общность верующих и не может быть сведена к церковной иерархии. Он заявлял, что Священное Писание — единственная опора веры. Подверг осмеянию целибат. Учил, что никому не дано избежать уготованного ему Создателем. То же утверждал и Пророк.