Мой золотой Иерусалим - Маргарет Дрэббл

— Что же ты не пошла, раз он приглашал? В гости к нему? Надо было пойти взглянуть, как у него там.

— Я бы пошла, — ответила Клара, — если бы тут на ночь не закрывали.

И все замолчали; Рози, конечно, просто дурачилась, у нее и в мыслях не было, что Клара могла не явиться ночевать.

Но потом Клара лежала в постели и не могла заснуть, ее трясло — частью от запоздалого страха, частью от мысли, что, может, надо было пойти. Ибо лицей хоть и закрывался в одиннадцать часов, но лишь ключом, а никак не силами провидения или морали. Не приди она ночевать, никто бы не узнал. А если бы даже и узнал, что с того? Ни изнасиловать, ни убить, ни выпороть ее за это не могли. Не могли даже провалить на экзаменах. Исключение из школы ей тоже не грозило: они не могли себе позволить ее исключить, Клара была им нужна. Она могла пойти к нему, но правда заключалась в том, что такая возможность просто не пришла ей в голову. После целого вечера, проведенного с незнакомым мужчиной, который добрался до ее бедра под чулком, она так и не уразумела, что распорядок бестолкового школьного тура — это еще не закон природы и не закон правосудия. Кларе стало за себя стыдно. Она лежала, и у нее тряслись коленки — непонятно, то ли от того, что она бежала от самого метро, то ли от испуга, осознанного задним числом, то ли от стыда.

Накануне отъезда был танцевальный вечер. Некоторые видели в этом событии кульминацию всей поездки и ждали его с нетерпением; Клара же — с ужасом, по той классической причине, что ей было нечего надеть. Дома в Нортэме вся Кларина светская жизнь сводилась к школьным мероприятиям, поэтому вечернего туалета у нее не было, а платье, похожее на бальное, она последний раз надевала в шесть лет — прелестное платьице из розового атласа. У всех остальных было хотя бы выходное платье, а кое-кто сгорал от желания продемонстрировать наряды, на которые их родители потратились специально для этого случая. У Клары хватило ума ни о чем таком мать не просить: она яснее ясного представляла, что ей придется выслушать в ответ и какой поток оскорблений обрушится на тех счастливиц, которым есть куда пойти в вечернем платье. Все требующее затрат мать считала врожденным признаком мещанства и пыталась внушить детям, что подлинное благородство не нуждается ни в игрушках, ни в нарядах, ни в развлечениях. Но затронуть тему выходного платья Кларе все же пришлось: в буклете, дающем подробную информацию о поездке, было четко указано, что таковое потребуется. Мать отреагировала как положено: последовала пространная тирада о том, какой это абсурд, возить с собой в Париж платье ради одного-единственного вечера; но под конец она все же пообещала что-нибудь сделать. И сделала: порывшись в шкафах, извлекла на свет платье, когда-то принадлежавшее Клариной кузине, а еще раньше полученное в благотворительной посылке с поношенной одеждой. Торжествуя, мать спустилась с ним вниз, она была даже не прочь доставить дочери столь дешево доставшуюся радость. При виде платья Клара слегка приободрилась: цвет морской волны ей в семнадцать лет очень нравился, а платье было как раз такого цвета. Но примерка повергла Клару в поистине бездонную пучину отчаяния.

Платье было уродливым. Хуже того, не совсем уродливым, а почти уродливым: оно балансировало на самой грани уродства. Не настолько нелепое, чтобы нельзя было надеть, но и немногим лучше. Во-первых, ткань была с узором, а Клара находилась в том возрасте, когда неуверенность в собственном вкусе заставляет предпочитать все однотонное всему узорчатому. Во-вторых, платье кошмарно сидело. То есть, наверное, не хуже, чем оно сидело бы на ком-нибудь другом, но бесформенный лиф не прилегал, горловина уныло болталась вокруг шеи, а сзади чуть заметно, но совершенно неисправимо провисал подол. К тому же материал был блестящий. Ничего ужаснее Клара себе не представляла. Напрасно мать уверяла ее, что материал дорогой и что по нему это сразу видно, достаточно лишь взглянуть; в глубине души Клара чувствовала, что ткань дешевая. Кстати, тут она ошибалась, но знать об этом, конечно, не могла и страдала поэтому не меньше, чем если бы была права. Она стояла перед матерью, смотрела в зеркало и страдала, сознавая, что спасения нет: она никогда в жизни не сможет объяснить матери, чем это платье плохо.

Девочки стали переодеваться к вечеру, возбуждаясь, хихикая, и Клара то и дело думала: нет, ни за что, уж лучше остаться в джемпере с юбкой. Она знала, что в джемпере с юбкой выглядит куда лучше, но пойти не переодевшись у нее не хватало духу. Потом она решила, что вообще никуда не пойдет, останется в дортуаре, притворившись, будто плохо себя чувствует. Но ей хотелось пойти! До сих пор она бывала лишь на школьных танцах, ей так хотелось на этот вечер! Поэтому платье было надето, и на секунду Кларе показалось, что не такое уж оно в конце концов и страшное; но потом, еще раз хорошенько посмотрев, она подумала, что платье, похоже, еще страшнее, чем представлялось с самого начала. Она долго не решалась отдернуть занавеску и показаться остальным, хотя те были предупреждены, какое жуткое зрелище им предстоит. Вдаваться в подробности материнских убеждений Кларе мешала гордость, поэтому она, как правило, старалась отшутиться от этой темы, но девочки все же более или менее догадывались, что у нее за мать. Клара попыталась было рассмешить их своим рассказом о платье; давясь, она беспомощно шарила в поисках той единственной интонации, которая превратила бы всю историю в ничего не значащий безобидный пустяк, но это не очень получалось.

— Вы не видели мою кузину, — смеясь, говорила она. — Если б вы видели нашу Мейвис, вы бы сразу все поняли, ничего другого она выбрать просто не могла, — говорила Клара, и слова ее неотвязно преследовал внутренний голос, принадлежавший словно бы другой девушке, по-взрослому уверенной в себе, которой ничего не стоило надеть такое платье, и посмеяться над ним, и все всем объяснить, ничуть не страдая; девушке, которая настолько выше всего этого, что такая проблема не способна ее унизить. Которой никогда не понадобится объяснять подобные вещи, которая выросла в мире, где таких платьев не существует.

И когда Клара вышла наконец из-за занавески и предстала перед своей компанией, все были очень милы и участливы: сейчас им это ничего не стоило, наоборот, они втайне радовались убогому Клариному наряду — в безупречном туалете она являла бы собой куда более грозную опасность. Поэтому Клару успокаивали, говорили комплименты, хвалили цвет платья, а Джэнис одолжила ей бусы из крупного искусственного жемчуга; бусы Кларе не понравились, у нее даже возникло тайное подозрение, что одолжили их не без задней мысли, однако она их надела, отбросив все подозрения, и дала себя успокоить: ей действительно хотелось, чтобы ее успокоили, к тому же притворяться больной было уже поздно. Однако придя на вечер, девочки поняли, что все волнения и приготовления были напрасны, событие того совершенно не стоило: как и на приеме в ратуше, здесь их ждала лишь душная, шумная, неуютная сутолока. Тысячи английских школьников теснились на явно недостаточном пространстве; изначальную давку к тому же сильно усугубляли ломящиеся в двери студенты-французы, которые всю неделю паслись вокруг приехавших, поджидая девочек возле дверей лицея, чтобы познакомиться. Где-то играл оркестр, которого было не видно и не слышно. Где-то существовали прохладительные напитки, до которых было не добраться. Одноклассники и одноклассницы сбились в плотные стайки, намертво зажатые со всех сторон, совсем как на лондонском вокзале, не хватало только школьной формы и багажных бирок. Кларина компания, моментально оценив безнадежность ситуации, дружно ретировалась в угол и ответила на все это безобразие частоколом презрительных спин. Лишь никогда не унывающая Джэнис, решив и тут не упустить своего, взобралась коленками на стул, чтобы над толпой торчала хотя бы голова.

Так, в негодующей обиде и смаковании слухов то о вмешательстве полиции, то о чьем-то обмороке, то о краже прошло минут сорок пять, и постепенно стало немного свободнее. Потому ли, что часть народу ушла сама, или потому, что кого-то выдворили, но места действительно стало больше, и несколько пар из тех школ, где девочки и мальчики учились вместе, даже рискнули выйти танцевать. Джэнис, воспользовавшись своей выгодной позицией, сумела перехватить взгляд мальчика, с которым познакомилась на пароме, и тот, не смея не подчиниться недвусмысленно настойчивому взгляду, покорно подошел и пригласил ее на танец. Сразу почувствовав родную стихию, Рози, Кейти, Хетер, Изабел и Клара медленно развернулись, явив залу надменные лица. Шансы у каждой, увы, были мизерные: в том углу, который они так незадачливо выбрали, толпились в основном девочки, и отважных молодых людей сюда добиралось немного. Однако после одного-двух танцев Кларе показалось, что в толпе мелькнул тот самый молодой человек, в чьей изысканной компании она пересекала Ла-Манш; едва заметив его, Клара тотчас же приказала себе отвернуться — что угодно, только не методы Джэнис! — ничего при этом не потеряв, ибо не прошло и двух минут, как молодой человек галантно остановился в шаге от нее.