Перстень альвов, кн. 2: Пробуждение валькирии - Елизавета Дворецкая

Я пошла на берег и взяла первого, кто коснулся ногою земли. Это был мальчик четырнадцати лет, стройный и миловидный, и братья-вожди были рады отдать его богине. Я привела его в Храм-На-Холме.

Мальчика звали Аркас; после я узнала, что это имя означает «пастух», как узнала от него многие другие слова. Поначалу он смотрел на нас со страхом, но потом понял, что жизнь его в безопасности, и сам захотел говорить со мной. Я жаждала знать, что было с этой землей раньше, а он не менее жадно хотел знать, откуда пришли мы, «племя светлоглазых великанов». Наши мужчины рядом с его соплеменниками и впрямь казались великанами – рослые, могучие, светловолосые, с голубыми глазами, ярко блестящими на загорелых лицах.

Наши вожди часто плавали на острова и обложили данью смуглокожий народ. Их мужчины обрабатывали наши поля и пасли наш скот, их девушки были стройны и красивы, и многие наши воины брали их в младшие жены. Аркас жил возле меня в храме. От него я узнала, отчего так горек и пристален взгляд богини Атены, устремленный в морские дали. Это длинная, очень длинная песнь, и прошел не один год, пока я услышала и поняла ее всю.

Небесный Владыка Деос сочетался священным браком с сестрой своей Деей, Растящей Посевы. Дети их, Атена и брат ее Атеней, были судьбою назначены друг другу. Но услышал Деос предсказанье: от брака Атены и Атенея родится губитель мира, что низведет на землю воду, а на небо бросит огонь. Низвергнул Деос сына своего в морские глубины и отдал ему под власть мертвых, что спускаются к нему с земли. А Атена, лишенная супруга, навек осталась девой, и не сводит она глаз с морских просторов, и строят ее храмы над морем. И в память о том предсказанье Деос завещал, чтобы и смертные не брали в жены женщин своего рода, а если такое случится, то считать это великим злом, а детей от таких браков отдавать в храмы Атенея и Атены, чтобы они служили богам, проводя жизнь в безбрачии, как и сами боги.

Но однажды правитель земли получил предсказанье, что сын его нарушит запрет; правитель приказал убить младенца, но мать-царица подменила его другим, а своего ребенка подбросила в хижину рыбака. Юноша вырос, не зная, кто он; чудовище вышло из моря и стало пожирать людей и стада. Жрецы повелели отдать ему в жертву царскую дочь; юноша, сын рыбака, одолел чудовище, и царь отдал ему дочь свою в жены, не зная, что перед ним его же собственный сын.

И свершилось предсказанное; хлынули морские воды на землю, и ни на какой горе нельзя было спастись от них. Все дома и поля, всех людей и стада смыли волны. Невредимы остались только храмы богов, только изваяния правителей и героев, каменные люди вместо живых, в память о том, как был нарушен запрет. Но и храмы ветшали, оставшись без заботы человеческих рук; рушились каменные колонны, проседали стены, и статуи из белого камня валились в черные подвалы.

Только двух человек, мужа и жену, сохранила богиня Атена от гибели в водах, а брат ее Атеней на волнах перенес их на дальний остров. От них возродился народ и вновь населил острова. Но предки погибших не смели вернуться к храмам священной земли.

«Значит, все эти храмы построены руками твоих предков?» – спросила я у Аркаса. «Да, – отвечал он, уже не мальчик, но мужчина с черной кудрявой бородой. – Все это сделано нами». – «Но отчего так велики храмы, так высоки статуи богов и людей?» – «Потому что столь же велик человек, – говорил он, щуплый, как подросток, рядом с любым из наших мужчин. – И каждый, кто видит прекрасную статую бога, сливает с ней свою душу и тем становится велик, мудр, прекрасен и бессмертен, как бог».

Я понимала его: ведь и я, впервые увидев изваяние Атены, вдруг взглянула на мир ее глазами.

Там, где мы жили раньше, мы не умели смотреть на землю глазами богов.

«Смотреть на землю глазами богов…» Голос отдалился и растаял, Эйра открыла глаза. Все было обычно и понятно: она лежала на мешках с шерстью в темной, тесной и холодной кладовке, но ее правая рука, на которой тусклой искрой мерцало кольцо с красным камнем, чувствовала тепло, как будто ее только что сжимала другая живая рука.

Эйра все помнила: и смерть отца, и свою месть за него. Где-то в душе тяжелым камнем лежала горечь отчаяния, но вместе с тем Эйра знала: у нее есть силы все это терпеть. Красный камень в перстне связывал ее с нездешними источниками силы; она была Эйрой, но в то же время она была Атенес-Кори и через нее – Атеной, бессмертной богиней, мудрой и сильной. Она смотрела на мир глазами богини, и никакие земные беды не могли ее сломить.

За стеной послышался шум, дверь взвизгнула и заскрипела.

– Ведьма! Ты здесь? – не слишком уверенно позвал незнакомый голос. – Выходи!

Эйра вышла в кухню. Вокруг дверного проема стояло человек шесть чужих хирдманов, двое держали наготове клинки, один – факел, один – плотный мешок, а двое вооружились веревкой. Эйра удивленно посмотрела на эту веревку, потом на лица державших ее, и хирдманы опустили руки. Они, признаться, боялись, что ведьма, убившая Логмеля, снова начнет кидаться на людей, и приготовили все известные средства борьбы с чарами. Теперь же, видя ее удивленное, истомленное, но спокойное лицо, мужчины почувствовали себя последними дураками. Каждого тайно язвил стыд за то, что родич их вождя так подло и предательски убил отца этой девушки, не побоявшейся за него отомстить, и все они испытывали чувство вины перед ней.

– Иди, йомфру, – ближайший хирдман кивнул на дверь гридницы. – Эндель хёвдинг веле… Эндель хёвдинг хочет поговорить с тобой.

Эйра пошла вперед, а хирдманы Энделя следовали за ней в шаге позади, как будто она была их повелительницей и все вокруг находилось во власти ее гордого достоинства.

Ступив через порог гридницы, Эйра изумленно ахнула: весь пол между очагами был перекопан, и в двух свежих ямах возились люди, устало и с досадой долбя ломами упрямую, за века утоптанную до каменной твердости землю.

– Что это? – невольно вскрикнула Эйра.

– Иди, иди! – Шедший позади нее долговязый хирдман нахмурился и недовольно махнул рукой. Все уже поняли, что Эндель ошибся, что никаких тайников под полом тут нет и они понапрасну потели целое утро.

Эйра прошла в спальный покой. Здесь в очаге горел огонь, было тепло, и она с удовольствием потерла озябшие руки. Эндель полусидел на лежанке, опираясь спиной о наложенные подушки. На приступке лежанки сидела фру Эйвильда с ковшиком на коленях; при виде дочери она встрепенулась, ее истомленное, заплаканное лицо оживилось. Эйра ахнула и рванулась к ней; хирдманы вокруг вскинулись ее удержать, убежденные, что она собирается убить хёвдинга; сам Эндель отчаянно дернулся, застонал, потревожив свою рану. Эйвильда вскочила, уронив на пол ковшик, они с Эйрой жадно обхватили друг друга руками и обе разрыдались. После смерти Асольва, среди чужаков, захвативших дом, видеть друг друга стало для них единственной отрадой. Мужчины вокруг них недоуменно застыли.

– Э… Эйра, да? – окликнул девушку Эндель. Убедившись, что на него никто и не думал нападать, он успокоился, устыдился своего испуга и постарался принять разгневанный вид. – Поди сюда! Хватит вопить!

– Что тебе? – Эйра быстро смахнула слезы и обернулась к нему.

– Сядь. – Эндель показал ей на край лежанки. – Я буду говорить с тобой!

Эйра подошла ближе, но не села, а осталась стоять, внимательно разглядывая незваного гостя, и ему было неуютно под взглядом ее больших, еще влажных от слез темных глаз. Но она уже не плакала, а, казалось, впервые задавала себе вопрос: кто этот человек и чего он от нее хочет? Этот взгляд требовал ответа, Энделю хотелось оправдываться, вместо того чтобы самому спрашивать, как он намеревался, и он не мог собраться с мыслями.

– Ты, значит, дочь Асольва? – спросил он наконец.

Эйра молчала, и ее молчание делало глупость вопроса еще очевиднее. Этот чужой человек с полным бледным лицом, со встрепанной темной бородкой и неуверенно моргающими глазами казался ей нелеп, и речи его были нелепы. Зачем же он ее звал, если даже не знает, кто она такая? Да и кому здесь быть, кроме дочери Асольва?

– Ты не хочешь спросить о моем родиче Логмеле? – не дождавшись ответа, снова заговорил Эндель, но вопрос этот прозвучал далеко не так грозно, как ему бы хотелось, и он сам это понимал. Ему хотелось приказать Эйре отвернуться, опустить глаза, и только стыд перед хирдманами его удерживал.

– Кто такой Логмель? – спросила Эйра, на самом деле догадываясь.

Она не подала вида, но ей стало жутко. Ночной ужас снова всплыл из глубины души, на пальцах правой руки померещилась засохшая кровь, смерть зашуршала над головой черными драконьими крыльями. Ее наполняло мучительное чувство вины – не перед Логмелем или Энделем, а перед мировым порядком, который она нарушила убийством.