Зуб дракона - Алексей Кленов

— Поговорим?

Нахмурившись, он внимательно посмотрел на меня, потом на бутылку, стоящую на панели, и снова на меня.

— Ты пьян, Валентин.

— Это не имеет значения.

— Имеет.

— Я сказал, не имеет!

Выждав, когда я немного спущу пар, Игорь спросил:

— Ты хочешь говорить в таком тоне? Ты пьян и взвинчен, и тебе лучше уехать домой. Оставь ключи, я закрою машину. А для тебя вызову такси.

Мысленно обругав себя кретином, я глухо сказал:

— Извини, я не хочу ссориться. Но давай поговорим.

— Ты думаешь, что в этом есть смысл?

— Для меня — да.

Не знаю, о чем он подумал, но только сказал негромко: іХорошоі, выпрямился, махнул Маше рукой в сторону подъезда и, сев в салон, захлопнул дверь.

Маша нерешительно потопталась какое-то время на месте, потом, тоже махнув рукой (Игорю? Или нам обоим?), шагнула к двери и скрылась в подъезде.

С минуту мы сидели с Игорьком в напряженной тишине, не решаясь, а скорее всего, просто не зная, о чем говорить. Все было и без того ясно, как божий день, и моя настойчивость, конечно же, выглядела глупо. Но мне этот разговор был просто необходим, хотя я и сам не представлял четко, для чего. Просто я был должен поговорить с Игорем, и это все, что я знал сейчас.

Наконец Игорь не выдержал гнетущей тишины и спросил, повернувшись вполоборота в мою сторону:

— Итак?..

СТЕПАНОВ

Повернувшись в Валькину сторону, я сказал: іИтак?..і, и подумал, что затея эта не из лучших. Что мы могли сейчас сказать друг другу? Похоже, что мы перестали понимать не только один другого, но даже и самих себя. Все было настолько запутанно и сложно, что этот узел отношений, наших с ним отношений, можно было только разрубить, а это всегда болезненно. Умом я понимал, что человек, сидящий рядом со мной, — Валька Безуглов, мой бывший одноклассник и старый друг, но я никак не мог преодолеть невидимую стену отчуждения, возникшую между нами в тот вечер… или, может быть, еще раньше.

Валька взял бутылку, поднес ко рту и, спохватившись, предложил:

— Выпьешь?

Я коротко ответил:

— Нет.

— А я вмажу.

Пока он, морщась, глотал из горлышка водку, я подумал, что примерно та же сцена была и в тот вечер, когда мы встретились. Но как давно все это было…

Оторвавшись от бутылки, Валька поставил ее на прежнее место, закурил и, криво усмехнувшись, сказал, безо всякой, впрочем, радости:

— А я ікапитанаі получил, Игорек. И орденом наградили.

— Поздравляю, — сухо отозвался я, — за Танаева с Шариным?

— Да что Танаев, что?! — взорвался Валька. — Что ты мне им все время тычешь? Он бандит, понимаешь. Он по заслугам получил. И если бы я этого не сделал, то сделал бы любой другой на моем месте.

— Тем не менее, это сделал ты, что, как я понимаю, и является предметом нашей беседы.

— А я повторяю, что он получил заслуженно.

— А я повторяю, что это было не тебе решать.

— А кому?!!

Озлобляясь, я тоже рявкнул:

— Суду! И не смей на меня орать, я не твой подследственный!

Скрипнув зубами, Валька замолчал, и в салоне снова воцарилась гнетущая тишина. Вот так-то лучше, а то слишком он привык брать нахрапом и ломать любое сопротивление. Пусть-ка он попробует оперировать разумными доводами, а не своей звериной силой, не знающей, что такое милосердие.

Я тоже закурил, взяв сигарету из Валькиной пачки, лежащей на панели рядом с бутылкой, и дым наших сигарет смешался в одно плотное облачко, повисшее над головами, принимая причудливую форму, очень похожую на знак вопроса.

Голосом, совершенно иным, не злым и грубым, а тихим и печальным, Валька спросил:

— Что с нами происходит, Игорек? Когда мы стали чужими? Скажи мне.

Я не раздумывал долго перед тем, как ответить ему, потому что ответ уже был готов. Но, черт меня подери, едва ли он принесет Вальке облегчение. Да и мне, признаться, тоже…

— Наверное, тогда, когда ты стал чужим сам себе, Валька. И стоит ли в этом обвинять меня?

Пробормотав вполголоса іДа, да. Конечно…і, он навалился грудью на руль и тут же резко поднялся, чертыхнувшись от резкого сигнала машины. Немного помолчав, перевел разговор на другое:

— А я, Игорек, с девушкой познакомился. Она очень красивая и очень славная. И ее тоже зовут Валя.

Чтобы что-то сказать, я поинтересовался довольно равнодушно:

— Давно?

— Вчера.

Уловив в моем голосе отсутствие интереса, Валька оскорбился:

— Дурак ты, Игорь. Это совсем не то. Она… Знаешь, кажется, я полюбил ее. Странно, правда?

— Ну почему же? Это вполне естественно для человека.

Валькин голос зазвенел от обиды.

— Для человека?! А меня ты считаешь человеком? Ты за что казнишь меня? За Танаева? Ты не сможешь меня наказать больше, чем я уже наказан. Я сегодня в больнице, перед тем как с тобой столкнуться, мать его видел. Страшной обезумевшей и седой старухой она стала. Думаешь, я не понимаю, что я в этом виновен? Но только ли я? Кто заставлял этого Вовчика за оружие хвататься? А не останови я его, да, жестоко, согласен, но сколько бы он еще бед натворил? Зачем он заложников брал? Кто его заставлял? Кто?

— Никто, это верно. Но так же верно и то, что он не был конченым человеком. Пойми это наконец. Пойми хотя бы сейчас, если не смог понять этого раньше, чтобы не было больше в твоей жизни таких вовчиков. И, в конце концов, мне он спас жизнь за минуту до того, как ты его застрелил. И не делай вид, что ты ничего не понимаешь. Как я должен теперь относиться к тебе? К человеку, который убил того, кому я обязан жизнью? Убил просто потому, что тебе этого хотелось, потому, что сам вынес ему смертный приговор. А не думал ты: имеешь ли ты на это право? Молчишь? Тогда я тебе скажу. Нет. Не имел ты такого права. Так же, как Танаев с Шариным не имели права убивать, и этим ты не сильно от них отличаешься. Действуя так же, как они, ты и сам стал простым убийцей. Хотя нет, что я говорю. Простотой тут и не пахнет, ты стал не простым убийцей. Ты же под свои убийства теоретическую базу подвел, придумал целую философию в свое оправдание. Дескать, я спасу мир от подонков и негодяев, взяв на себя грех, и втайне упивался своей исключительностью. Тем, что ты, по сути, стоишь по ту сторону закона, прикрываясь им и смеясь надо всеми, полагая, что ты такой хитрый и всех обвел вокруг пальца. А спросил ты у этого мира: хочет ли он твоей іжертвенностиі? Нужно ли ему избавление такой ценой? Или так — лес рубим, щепки летят, да? Это уже было Валька, и не раз. И последствия были очень печальными. Конечно, что для тебя какой-то Вовчик? Смахнем и его заодно. Так ли важно, что среди скотов и дегенератов один дурачок заблудший оказался? Не велика беда, баб в России много, еще нарожают. А он человеком был, а не уродом. Понимаешь? Человеком. Таким же, как я, как ты, и… может быть, даже лучше, чем ты.

Выслушивая мой страстный и сбивчивый монолог, Валька подавленно молчал, но при последних словах ощетинился.

— Так, значит, этот Вовчик тебе дороже меня был, да?

Выбросив докуренную сигарету в открытое окно, я ответил:

— Это твои амбиции. Ты был моим другом. Ты был дорог мне, когда был просто Валькой Безугловым. Ты был нужен мне, наконец. Но мне не нужен зверь, почувствовавший вкус крови и жаждущий ее снова и снова. И не в том дело, кто мне больше дорог: ты или Вовчик. Об этом вообще нечего говорить. Только… Помнишь тот вечер, когда ты избил троих парней возле ікомкаі? Ты сказал мне тогда, что так нужно, потому что когда-нибудь я окажусь с ними один, лицом к лицу, и тогда, наученные тобой, они не посмеют меня тронуть из боязни получить достойный ответ. Так вот нет. Ты ничему их не научил, кроме того, что всегда права будет только грубая сила… Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Ясона из мифа про аргонавтов. Ясона, сеющего зубы дракона. И когда-нибудь из них вырастут свирепые и безжалостные воины, жаждущие твоей крови. Сможешь ли ты тогда остановить их? Насилие порождает только насилие — и ничего больше. Это старо, как мир, Валентин.

Валька долго сидел неподвижно. Мне было жаль смотреть на его страдальческое лицо, но поделать с собой я ничего не мог. И не мог ему просто сказать: давай плюнем на все и забудем, как будто бы ничего и не было, потому что и мне он, непостижимым образом, сумел передать часть своей жестокости и себялюбия. А может, это просто дремало во мне до сих пор, и Валька всего лишь послужил катализатором для реакции, бродящей сейчас во мне? Какое это имеет значение! Жестокость порождает жестокость, и нам уже не стать прежними, и солнце не будет для нас таким ярким, как это было вчера…

Валька пошевелился и глухо сказал:

— Уходи… Иди домой, тебя ждут. Ты прав, не стоит тратить время на такую развалину, как я.

Ни слова не говоря, я вышел из машины и уже хотел захлопнуть дверцу, но Валькин вопрос остановил меня на секунду… Может быть, это была секунда перед шагом в пропасть?