sВОбоДА - Юрий Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Егоров медленно поднял руку, включил в прихожей свет. Металлические каблуки Аврелии, еще мгновение назад весело, как бенгальские огни, искрившиеся над полом, погасли. Хитрый психиатр, как… тритон в море?.. ускользнул от возмездия.
«Подожди нас здесь», — велела она охраннику.
«Не найдешь — убью! Я все вижу!» — произнес охранник низким, как из-под земли, голосом, каким не разговаривают люди. Встряхнув для острастки присмиревшего кота-(зайца?)-психиатра, он остался в прихожей.
В комнате Егоров молча выдвинул из-под дивана инструментальный, косматый от свалявшейся пыли, ящик.
Открыл.
Ящик был доверху набит дисками, флэшками, картами памяти и прочей начинкой для электронного хлама.
Неужели везде… бабы? — разозлилась Аврелия.
Глядя как Егоров роется в ящике, отыскивая нужную флэшку, она подумала, что только идиот может искренне верить в то, что у айпадов, айфонов, смартфонов и прочих бессмысленных игрушек, а также социальных сетей — есть будущее. Это было неправильно составленное будущее из одних и тех же букв — с е т ь вместо е с т ь (во всех смыслах слова). То есть всеобъемлющая «вонь познания-II». Но миллионы людей каждый день бросались в эту вонь, как… тритоны в море? Вот и он, вот и он, — вспомнилась Аврелии подпись под фотографией бывшего президента — заядлого интернетчика и твиттериста, — разрядившийся айфон… А можно: размечтавшийся тритон! — подумала Аврелия. Определенно, тритоны не давали ей сегодня покоя. На фотографии бывший президент был в какой-то детской рубашке и с крохотной (по росту) клюшечкой для гольфа в руках.
«Скоро?» — Аврелия шагнула к привинченному к стене старинному зеркалу в резной — темного дерева — раме, увидела себя во весь рост — высокую, как амфора, на металлических литых каблуках — и чуть не разрыдалась в голос, до того она была хороша. Ну почему остров и… тритоны? — в отчаяньи подумала Аврелия. Когда мир велик и прекрасен, когда в нем столько красивых вещей и столько мужчин, готовых мне их дарить?
«Уже!» — Егоров приблизился к ней сзади, осторожно и нежно, так что Аврелия видела его руки, обнял ее.
Рука с флэшкой медленно, как змея, скользнула сквозь ворот блузки на грудь Аврелии, бережно поместила флэшку в бюстгальтер. Затем руки Егорова опустились на бедра Аврелии, потом ниже, подхватили юбку, повлекли ее, как чехол с орудийного ствола, вверх. Юбка на шелковой подкладке скользила легко, словно бедра (стволы) Аврелии были смазаны маслом.
Аврелия завела свои руки за спину, ощутила твердую, как если бы в штанах прятался молоток, плоть Егорова. Переступила литыми металлическими каблуками через незаметно съехавшие на пол кружевные в блестках трусы.
«Сколько?» — спросила она.
«Что? Опять? Я же сказал…»
«Сколько ты сожрал „виагры“, чтобы так стоял?» — уточнила Аврелия.
«Я бы мог сказать, что хочу узнать истину, — с достоинством произнес Егоров. — Но я не хочу ее знать, потому что…»
«Потому что тебя там… не стояло! — гибко выгнулась, разведя ноги и упершись руками в старинное зеркало, Аврелия. — Ты знаешь, — провела рукой по бюстгальтеру, где, подобно крохотной птичке, угнездилась флэшка, — если что не так, тебе… не жить», — прошептала, задыхаясь, почти теряя сознание.
Проклятый заяц знал, как забивать молотком гвозди.
«Не только мне, — с трудом расслышала Аврелия прерывающийся голос Егорова. — Ты права, меня там не стояло. Но у меня стоял! Еще как стоял!»
10
Вергильев по старой памяти, как в прежние времена, когда состоял на службе и отвечал за такого рода мероприятия, появился на Пушкинской площади за полчаса до приезда шефа. Тот должен был приехать с женой, которая (по общественной линии) попечительствовала проекту «Чистый город — чистые люди», добиваясь дополнительного финансирования от разных фондов, банков и частных инвесторов.
Вергильев несколько раз встречался с ней по делам в офисах у Славы и у Аврелии Линник.
Жена шефа занималась проектом серьезно. Просматривала отчеты о проделанной работе, внимательно читала письма банкирам, руководителям корпораций и прочим важным людям, которые от ее имени составлял Вергильев. К кому-то из этих людей, по ее мнению, не следовало обращаться. Кому-то — надо было писать в иной тональности. Вергильев даже растерялся от столь деятельного ее участия в этом нелепом мероприятии. Он-то (до недавнего времени) не видел в нем никакого смысла, кроме очередного «распила» денег, чему немало способствовал полученный им самим «кирпич» пятитысячных.
Постепенно, однако, Вергильев убедился, что задействованные в проекте люди, по крайней мере, те, с кем он пересекался — жена шефа, Слава, Аврелия Линник — работают не за страх, а за совесть. Тем более что бюджетных, какие проверяет Счетная палата, денег в проекте было мало. Средства же частных инвесторов (за ними следил Слава) пускать на «распил» при столь интенсивном графике работ и столь широком привлечении к проекту внимания общественности было затруднительно.
У Вергильева возникло отвратительное подозрение, что купили его одного. Это ему не понравилось. Он знал, что случайно такое не происходит, и пытался отыскать ответ на вечный (со времени Древнего Рима) вопрос: кому это выгодно?
Получалось, что выгодно всем.
Умножаемый на нечистую совесть, стахановский труд Вергильева (по Маяковскому) мощной рекой «вливался» в труд «Республики воды», как однажды назвал проект Слава. Вергильев, помнится, удивился, но Слава объяснил ему, что для представителей иностранных фирм подобное название звучит предпочтительнее, нежели «Чистый город — чистые люди». Они не понимают, какая сила мешает живущим в городе людям быть чистыми, говоря по-простому, принимать душ. Республика же, продолжил Слава, подразумевает парламентскую демократию, на которой помешаны англосаксы. Вода — намек на то, что настоящая демократия сама ищет — и всегда находит! — форму, в какой выразиться. Намек на ту самую каплю, которая точит камень авторитаризма. Есть такая старая британская поговорка, сказал Слава: «Где вода — там победа». Это про нас, водяных республиканцев!
Вернувшись домой, Вергильев просидел за компьютером час, но так и не обнаружил в Интернете — он проштудировал даже письма адмирала Нельсона леди Гамильтон — следов этой поговорки.
Проект, подобно роману о Понтии Пилате в бессмертном творении Михаила Булгакова, летел к концу. Никто, включая развращенных шоуменов, артистов, телевизионных ведущих и прочих «медийных персон», не посмел проигнорировать письма жены шефа.
«Кирпич» Вергильева оставался в полиэтилене нераспечатанным, как плод в материнской утробе.
…Жена шефа долго смотрела на стопку подготовленных Вергильевым писем «медиа-персонам».
«Вас что-то смущает?» — спросил Вергильев.
«Только одно, — ответила она. — Сам факт отправления писем является подтверждением того, что я знаю этих людей, а они, стало быть, знают, или не знали, но после письма узнали меня».
«Это… лишние мысли при составлении деловых писем, — возразил Вергильев. — Плевать, знают они вас или нет. Они должны всего лишь выполнить вашу просьбу».
«Всю свою жизнь, — задумчиво проговорила жена шефа, — я придерживалась в отношении этих людей другого принципа».
«Какого именно?»
Неужели, подумал Вергильев, придется делать «кирпичу» кесарево сечение?
«Они мне — отвратительны, я им — неизвестна», — ответила жена шефа.
«Золотой принцип, — тревожно согласился Вергильев. — Но письма надо подписать. Подписать и забыть!» — вспомнил он уроки нейролингвистического программирования.
В другой раз жена шефа удивила его в день, когда Вергильеву позвонили из администрации президента и сообщили, что напряженный график не позволяет тому принять участие в церемонии открытия аква-комплекса. Это было спустя несколько дней после начала бурного обсуждения в Сети политологических измышлений Вергильева о законах, якобы внесенных шефом в Госдуму, и ожидаемой реакции на эту провокацию со стороны президента.
Звонок настиг Вергильева, когда он вместе с женой шефа спускался из башенного офиса Славы в лифте.
Пол как будто ушел из-под ног. Вергильев понял, что его план провалился, но не понял — почему? Сволочь, подумал он о себе, как о постороннем человеке, взял деньги и… нагадил.
«Вы побледнели. Что-то случилось?» — вежливо поинтересовалась жена шефа, когда они вышли из лифта.
Она спокойно и строго смотрела на него сине-серыми глазами, и у Вергильева возникло подозрение, что она знает про «кирпич». Ему вдруг сделались родными герои Достоевского, то бросающие пачку ассигнаций в огонь, то выхватывающие ее, обгоревшую, из камина. Вергильев и жена шефа молча дошли до набережной, где ее ожидал «Мерседес» с мигалкой. Вергильева ожидала станция метро «Международная». Но если бы «кирпич» был при нем, он бы не раздумывая бросил его в Москву-реку.
