Последняя битва (Демонические войны-3) - Роберт Сальваторе

— Возможно, на самом деле все не так, как кажется, добрый Дингль, — ответил он, и старик снова рассмеялся. — Умоляю, не проболтайся никому. Если не ради меня, то хотя бы ради Дара.

В глазах Дингля вспыхнули огоньки подозрительности.

— И ради Джилсепони.

Похоже, эти последние слова растопили сомнения старика.

Шум преследования усилился; по-видимому, всё новые люди включались в погоню за Даром.

— Мне нужно бежать, — вздохнул Роджер.

Они со стариком обменялись последним понимающим взглядом, и Роджер растаял в тени, бесшумно пробираясь к стене.

К тому времени, когда он перелез через нее и огибал стену замка, солдаты, многие верхом на тогайских пони, уже скакали по улицам Палмариса, преследуя Дара. Роджер понятия не имел, кто открыл главные ворота, дав могучему жеребцу возможность покинуть поместье. Может, именно Дингль, притворившись, будто испугался разбушевавшегося коня?

Собственно, это и преследованием-то назвать было нельзя, поскольку ни один конь по скорости не мог сравниться с Даром, тем более если он скакал без всадника. Да и пони плохо слушались всадников, зачарованные игрой на волынке, которая указывала Дару дорогу домой.

Северные ворота Палмариса, как обычно, были открыты, и никто не рискнул захлопнуть их перед жеребцом, которого, конечно, все узнали. Лишь один охранник, то ли самый храбрый, то ли самый глупый, попытался остановить коня, но Дар просто сбил его с ног ударом копыта.

И вот уже жеребец летел по холмистым полям по направлению на север — туда, куда его звала мелодия Смотрителя.

Она обещала ему свободу и возвращение домой.

Эйдриан воспринимал встречи, подобные этой, как самую бесполезную, нудную часть своего нынешнего положения. В те времена, когда аббат Олин и Де'Уннеро лишь обсуждали, как они будут возводить его на трон, ему не раз приходилось участвовать в подобного рода «заседаниях», где его покровители снова и снова обдумывали вслух будущие действия. Что приводило в уныние больше всего, так это понимание Эйдрианом абсолютной бессмысленности таких собраний. Его тогдашние наставники встречались исключительно ради того, чтобы успокоить собственные нервы и убедить самих себя в том, что они действуют правильно.

Молодому королю не требовалось ни успокаивать нервы, ни убеждать себя в чем бы то ни было. Он следовал советам тени — «второй», как он ее называл, — в Оракуле. День за днем он все лучше чувствовал как свои возможности, так и их, пусть даже весьма относительные, пределы.

Хотя следовало признать, что как раз эта встреча была одной из самых важных. Она происходила не по инициативе Де'Уннеро, с головой ушедшего в наведение порядка в аббатстве Сент-Прешес, или герцога Каласа, в данный момент надзиравшего за происходящим в Кертинелле и Ландсдауне, или других придворных, сопровождавших Эйдриана из Урсала. Поводом для этой встречи стала обеспокоенность вельмож, владевших землями, лежавшими вокруг Палмариса; сейчас все они собрались здесь, кроме епископа Браумина, разумеется, который находился под домашним арестом в аббатстве Сент-Прешес.

Король обвел взглядом собравшихся за большим столом, напоминая себе, что для его дела позиция этих людей имеет большое значение. Если Мидалис выступит в поход, он никак не минует Палмариса. Если бы удалось заручиться поддержкой всех этих знатных вельмож, крупных землевладельцев и влиятельных граждан, их расположению к незаконно лишенному власти принцу пришел бы конец.

Тем не менее самого себя не обманешь, он испытывал неимоверную скуку. Однако когда слово взял Монмут Треши, герцог Йоркский, председательствующий на этом собрании, Эйдриану пришлось отрешиться от мыслей и напомнить себе о деле.

— Итак, мы все знаем, господа, — услышал он слова Монмута, — что процесс перехода власти в Урсале прошел практически бескровно. Так будет и дальше, если все присутствующие просто примут заявление, сделанное самим королем Данубом.

— Король Дануб был твоим другом, герцог Монмут, — произнес один из состоятельных торговцев, часто бывавший в Урсале.

— Это правда, и я горжусь тем, что он называл меня другом!

— А разве принц Мидалис тоже не был твоим другом? — спросил другой человек, и эти слова заставили Эйдриана насторожиться. — Когда он прибыл на свадьбу Дануба и Джилсепони в сопровождении альпинадорских варваров, разве не ты, герцог, приветствовал его с радостью и восторгом?

— Все так и было, барон Брайтон, — ответил Монмут. — Я и сейчас готов назвать принца Мидалиса другом, но при условии, что, узнав о смерти брата, он посчитается с его желаниями. Надеюсь, так и произойдет.

Эйдриан увидел в глазах многих сидящих за столом сомнение. И, учитывая, как настороженно герцог Йоркский вел себя в Урсале, Эйдриан понимал этих людей. Одно время молодой король подумывал даже устранить Монмута с дороги любым путем, включая физический. Однако вскоре после начала похода он «наведался» к герцогу Треши на духовном уровне и сумел внушить ему мысль о славе, которая ждет его под сенью власти нового короля.

И, главное, заставил его ужаснуться, показав, что будет, если он выйдет из этой сени.

Барон Брайтон посмотрел на Эйдриана с явным вызовом, что заставило многих собравшихся встревожиться.

— А если этого не произойдет? — смело спросил он. — Если принц Мидалис предъявит права на престол?

— У него нет для этого законных оснований, — чересчур горячо возразил герцог Монмут. — Он…

— Он их не предъявит, — вмешался в разговор Эйдриан, и это были первые слова, произнесенные им с начала собрания, длившегося уже более часа. — Трон Хонсе-Бира уже занят. Это же так просто. Всякий осмелившийся притязать на трон, который отчим в своей мудрости завещал мне, суть предатель короны и государства. Соответственно с ним и поступят.

— Многие поддерживают принца Мидалиса, — с тем же вызовом заявил барон.

Собравшиеся за столом широко распахнули глаза, многие тяжело, встревоженно задышали.

— А что, барон Брайтон, в Хонсе-Бире сейчас уже правит народ? — осведомился Эйдриан. — Если бы люди решили, что им не нравится король Дануб, могли ли они сместить его и посадить на трон другого? К такой анархии вы призываете?

— В самом деле, что за глупость? — откликнулся кто-то.

— Вопрос поставлен прямо! — заявил барон Брайтон. — Если суждено разразиться войне…

— Тогда я рекомендую вам продуманно выбирать себе союзников, — прервал его молодой король. — Если принц Мидалис, не в состоянии преодолеть разочарование и не желая считаться с мнением короля Дануба, начнет делать глупости, мы совершенно обоснованно сочтем подобные действия предательством и на него обрушится гнев короны. Вы, господа, смею вас заверить, видели только незначительную часть моей армии, и тем не менее у Палмариса хватило мудрости уступить моей силе еще до того, как в городе не осталось камня на камне. Даже епископ Браумин, добрый друг моей матери, пришел к пониманию неизбежности и законности моего правления. Вопрос о том, кому сидеть на троне Хонсе-Бира, больше не стоит, барон Брайтон. Эта проблема давно решена. И, как ваш король, я понимаю, какое огромное значение имеют крупные города и возглавляющие их персоны. Король Дануб правил долго и правил хорошо главным образом потому, что понимал: в таком могущественном королевстве, как Хонсе-Бир, нельзя полагаться лишь на самого себя. Его мудрость в том и заключалась, что он умел разбираться в людях и давал возможность другим служить королевству свободно, полагаясь на собственные суждения.