Хроника глобального бреда - Александр Фролов

Песня была протяжная, немного заунывная, но это придавало ей некий особенный «шарм»: ореол «блатной» жизни всегда привлекателен для незрелых натур, а серьезные люди чувствуют в нем близкую их характеру суровость. Тюрьма — это не шутка! И каждый там может побывать. Даже поговорка есть: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».

В следующих куплетах пелось о том, как «плачут в дальней камере девчата, вспоминая молодость свою… вспоминая, как они когда-то говорили ласково: люблю!» О том, как «рэ-цэ-дэ» задумались, не дышат, вспоминая прошлые «дела», и никто той песни не услышит за стеной тюремной никогда!» А в конце песни звучал лейтмотив жажды свободной жизни и Александр, начав петь чуть слышно, последний куплет исполнял уже громко, почти надрывно, со всей душой вкладывая в слова их истинный смысл: торжество надежды.

Паренек поет, не умолкая,Про любовь, про девушку свою,Жадными глазами провожаяЖуравлей, летящих за тюрьму.

Жадными глазами провожаяЖуравлей, летящих за тюрьму.

Саша снова негромко повторил первый куплет, и песня приобрела вид законченного произведения.

Помолчали немного. Орлов спросил:

— Вот почувствовал, Леша, что и такая простенькая вещь имеет художественную ценность? Здесь всего три аккорда, мелодия лишь чуть отклоняется от основного тона — ля минор, поэзия неказистая. А эмоциональное воздействие… «я тебе дам»! Не всегда «просто» означает безвкусно. Меня так учил понимать музыкальную гармонию руководитель нашего народного оркестра Александр Иванович Бублик — выдающийся музыкант; он много рассказывал ребятам о народных инструментах, а еще больше показывал сам. Ты бы слышал, как он играл на русской балалайке — это просто чудо! Павлик, а ты по какому классу учился?..

— Фортепиано.

— Я, знаешь, думаю, что каждому надо поучиться в музыкальной школе, если есть слух. Не обязательно даже заканчивать ее, но те знания и, главное — привычка к культуре, которые дают такие занятия, могут стать чрезвычайно важными для подростка; даже больше, пожалуй, для его дальнейшей взрослой жизни. Как ты считаешь?

— Вне всякого сомнения. Мне вот неважно было, хорошо ли я научусь играть на пианино, но уроки музыкальной литературы и сольфеджио приносили несравненное наслаждение.

— Да, и я замечу, что не обязательно становиться потом профессиональным музыкантом; можно ограничиться тем, что просто «пиликаешь» для себя — и то уже хорошо!.. Я вот закончил «музыкалку» по классу баяна, а никогда серьезно не был им увлечен: слишком трудный инструмент для обыденного применения — на нем нужно заниматься постоянно. Мне кажется, что лучше было бы учить детей играть на гармошке: она гораздо проще и курс обучения был бы намного короче — на бытовом уровне этого вполне хватало бы! Леш, а у вас в деревне на гармонях «зажигали»?..

— У-у, еще как! Это же наша, курская песня: «Уж ты Порушка-Параня, ты за что любишь Ивана?»

— Ну, так могут в разных областях сказать!.. Главное то, что это образец русского напева. Помнишь телепередачи «Играй, гармонь!»?

— Конечно!

— Их мой земляк готовил — Геннадий Заволокин из Новосибирска. А потом его жена и сын продолжали. Жаль, что сам Заволокин так рано умер!

— Да, хорошие передачи были.

Посидели еще, попели, поболтали. Выпили, и спать улеглись: сильно уж быстро стали утомляться. Требовалось настоящее движение, и его пора уже подходила.

10

На вокзал пошли в понедельник второго ноября. Снег уже давно сошел, и земля неплохо прогрелась, но травки еще не предвиделось: сильно уж промерзла почва в прошедшую стужу. Сначала должны были прорасти мхи, грибы и лишайники, спорам которых даже сильный холод не очень страшен, а затем ветром или с птичками могло принести семена высших растений. Деревья, видневшиеся кое-где по округе, растрескались от мороза, но тем, что смогли устоять, внушали надежду, что и они когда-то оживут. Впрочем, могли уцелеть и семена трав.

Солнце уже грело вовсю, и термометр показывал пятнадцать градусов тепла. Хорьков по-хозяйски порылся на складе и подобрал себе и товарищам по комплекту летнего обмундирования: камуфляж, кепи и шнурованные высокие ботинки (берцы); заодно сменили и нижнее белье. Поскольку предстоявшие им земляные работы были очевидно связаны с пачкотней грязью и глиной, красивые на вид ботинки отставили на будущее и обулись в простые кирзовые сапоги: так практичнее.

Лопаты в котельной нашлись… и лом нашелся, и ведра, и носилки, а вот кирки нигде не было. Кирка пришлась бы куда лучше, да что ж поделать! Сложили в рюкзачок пищевой припас, отдали Муське распоряжения по хозяйству. После перекура «на дорожку» разобрали инструменты и свои автоматы: мало ли кто встретится!.. Вздохнув и неожиданно для самих себя перекрестившись, пошли.

В этот раз до стрелки шли недолго — минут пятнадцать. Земля уже высохла, грязи сверху насыпи не было, зато по обе стороны от нее рябились легким ветром огромные запруды из талого снега. Смыкавшиеся друг с другом на огромном пространстве, они являли собой одно бескрайнее озеро с большими и малыми островками суши посреди воды. Половодье занимало всю округу, нигде не было ни одной живой души. Муха, и та не пролетала!

Лешка по пути бормотал и нес, как всегда, всякую чушь:

— Щас, наверное, рыбы везде невпроворот. Половить, что ли?..

Александр серьезно отвечал:

— Не выйдет, она без воздуха передохла вся: сплошной лед стоит на несколько метров, только сверху вода… еще не скоро растает. Хотя, ты знаешь, мороженый карась или карп оттаивает и снова плавает без всякого ущерба! Может, и оживет какая-то рыбка, а нет, так с юга по Волге и Оке сюда приплывет.

Павел спросил:

— Здесь какая река?

— Так сама Ока и есть! Отсюда что-то не видно ее — она дальше идет на восток и уже в Нижнем Новгороде впадает в Волгу. Там красивый большой разлив с плесами и затоном, я его видел.

Подошли к стрелке — за ней лежали два трупа, виденные еще зимой. Бывшие когда-то белыми, овчинные полушубки на них скукожились, почернели… тела превратились в темную бесформенную массу, из которой торчали конечности и едва угадывалась головы. У одного руки раскинуты, у другого прижаты к телу; оба наполовину вросли в землю вместе с валенками. Рядом с ними из засохшей грязи виднелись части заржавевших автоматов — в метель их не заметили.

— А они несильно воняют! — невпопад ляпнул Хорьков.

— Подожди-и… это еще вымерзшие в воздухе микробы хорошо не размножились; еще как завоняют! — отозвался Александр. — Павел, узнаешь кого?..

— Нет.

Леха отсоединил от брошенного оружия рожки с патронами, очистил от земли, сунул в карман. Орлов не удержался: