Стая - Ольга Григорьева

Из толпы урман выступил Слатич, повел аршинными плечами, кхекнул. Начал:

– Я верю Тиссу. Он видел усадьбу, и ежели он сказывает правду, то ни одна баба не справится с таким хозяйством без ворожбы. Нынче нам нельзя торопиться. Не знаю, как тут, а у нас в Гарде все мигом станет ясно, ежели внести в ведьмин дом змеиный топор – тот, которым убили змею. От такого топора все ведьмы обращаются в пепел. Вот переночуем тут, а поутру сыщем змею, зарубим, подложим такой топор в усадьбу к Скъяльв да поглядим день-другой – ведьма она или нет. Что касательно Харека и его нюха на колдунов – так, может, когда Харек ее знавал, она еще я не была ведьмой? Может, нынче это вовсе не Скъяльв, а колдунья, укравшая ее душу и тело? А что до ее красоты, так колдуньи завсегда красивее обычных баб.

Те, что шли в его десятке, ободряюще зашумели. Стоя за спинами воинов, у ствола старого ясеня, Айша слышала обрывки их приглушенных споров:

– Это худая усадьба… Словен верно сказывает – проверить надо…

– Чего худого в усадьбе, коли там столько добра?

– Не след туда ходить… Пару дней можно в лесу переждать…

– Да чего бояться-то? Бабы?

– Не бабы – ворожбы! Колдунья всех заморочит, рабами у нее станем…

– Но Белоголовый знает ее…

– То-то и оно. Его-то она не тронет, а нас…

Поднявшись на цыпочки, через плечо толстого рыхлого урманина, заградившего Орма, Айша взглянула на Белоголового. Ярл еле держался на ногах и уже не спорил. На высоком лбу проступили капли горячечного пота, бледность залила щеки. Раскрасневшийся от злости на соплеменников, Харек тянул одну руку к ножу на поясе, другой налегал на костыль.

Что-то подтолкнуло притку в спину, заставило шагнуть вперед.

– Трусы!

Толстый урманин обернулся, Айша увидела его распахнутые в удивлении голубые глаза и круглые красные щеки.

– Трусы! – повторила она громче, обвела взглядом примолкших мужчин, остановилась на Слатиче. Плоская рябая рожа словеиа вытянулась от изумления.

– Мне, слабой женщине, жаль, что я не стала добычей детей Гендальва, – в наступившей тишине вымолвила Айша. – Лучше быть рабой настоящих мужчин, чем свободной средь стаи трусливых псов, тявкающих на своего хевдинга. Недавно вы, как слабые щенки, поджав хвосты и растеряв своих хозяев, бежали от детей Гендальва, а нынче собираетесь убежать от женщины, вся беда которой лишь в том, что она имеет малый двор и много скотины! Мужчины! Да кто же назвал вас мужчинами?

Айша не осознавала, что говорит, – слова лились сами, как это часто случалось с ней в Агдире, когда она беседовала со старой матерью конунга. Но нынче ее переполняли гнев и обида. Словно бичи хлестали по спинам примолкших воинов, заставляли безмолвно стискивать кулаки.

– «Женщина не может справиться с такой скотиной… » – передразнила Айша, подступила к Тиссу. Ее глаза очутились прямо перед его – круглыми, черными, блудливо рыскающими по сторонам. – Да ты, Тисе, не справишься даже с курицей, если до полусмерти испугался слов раба!

Отвернувшись от урманина, ткнула пальцем в грудь Слатича:

– А ты, Слатич? Где твой князь? Что же ты молчишь? Скажи мне – где Избор? Ты ведь клялся честью, что положишь за него жизнь. Но ты еще жив, а где он – на земле или уже в ирии? Ты утратил честь, Слатич, чего теперь-то тебе бояться? – Айша усмехнулась, щелкнула словами: – Да у кого из вас еще сохранилась честь? Что-то я не вижу с вами ваших хевдингов. Вы позорно бежали, оставив их в битве! Мне жаль, ярл, – Айша взглянула на Орма, внутри иглой заныла боль за него. Ярлу было худо, очень худо, но он держался, – Мне жаль, что среди твоих воинов нет мужчин!

Гнев таял, уходил, оставляя внутри пустоту. Неожиданно Айша сообразила, что ничего не изменит, что своими речами в лучшем случае накликает на себя беду – ее бросят в одиночестве или изобьют, как били когда-то в Альдоге люди Горыни. Она не боялась побоев и одиночества, куда больше она боялась, что Орм не выдержит приступа лихорадки и упадет прямо перед трусливыми, мелкими людишками, пугающимися пустой болтовни слабого и щуплого человечка…

Резко отвернувшись от них, Айша присела на корточки, подняла край юбки и закрыла ею лицо, отгораживаясь от отряда.

– Прости меня, ярл, – глухо сказала она. – Мне стыдно видеть лица твоих слабых воинов…

Над ее головой шелестел старый клен, где-то вдалеке плакала над озером узконогая выпь, рядом переминалось множество людей, сопели приоткрытыми в удивлении ртами, покашливали, постукивали остатками оружия…

– Харек, иди в усадьбу. Проси у Скъяльв милости принять в ее доме Орма, сына Эйстейна, – разрезал невнятные шумы голос Орма. – Кто пойдет со мной?

– Я, я, я, – сразу откликнулись несколько голосов. Немного, гораздо меньше, чем воинов в отряде.

Продолжая закрывать лицо, Айша вздохнула. Ее слова никого не тронули, не убедили. Что ж, так и должно было случиться…

– Я тоже пойду с тобой, ярл, – неожиданно прямо над ее головой произнес Слатич. – Айша права – нас много, но где наши хевдинги, которым мы клялись быть верными до самой смерти? Нас много, и мы свободные люди, но испугались слов раба-гаута. Мой страх заговорил моим голосом. Прости меня, ярл. Я пойду с тобой.

– И я, – откуда-то издалека пискнул Тисе. И, словно камнепад с кручи, по лесу покатились, нарастая, голоса, завертелись, смешиваясь в единый гул:

– И я пойду, ярл. И я… я… я… я…

На земле все задумано так, чтоб блюлось равенство, чтоб у каждого дела был братец, у каждой задумки – сестрица. Чтоб были они схожи во многом, но рознились так, что, не доставшееся одному, было отдано другому. И если есть добро, значит, где-то есть столько же зла, если вершится где-то кривда, значит, в ином месте творит суд правда, ежели существует Доля, так непременно в пару ей станет Недоля[159]. И уж коли жила на словенской земле красавица вещейка Милена – синеглазая, белокожая, статная да темно-кудрая, значит, нечего было дивиться, что за морем нашлась ей сестра – тонкая, светловолосая, с глазами голубыми, будто небо, змеиным изгибом бледных губ и именем, напоминающим ночной крик совы, – Скъяльв.

Она встретила воинов у ворот своей усадьбы – небольшой, ухоженной, с высокими кольями городьбы и длинными обветшалыми домами. Жилые избы в усадьбе пустовали, порастали лесной травой и мхом, зато хозяйская избенка и хлев в вечернем свете белели свежестругаными дверями, поблескивали густой смолой по стенам.

Заметив Орма, Скъяльв сунула рабу принесенный с собой факел, радостно вскрикнула, бросилась навстречу, обвила руками шею ярла, будто встретила не старинного знакомца, а любимого мужа. Не заметила ни бледности, ни исказившей лицо боли…