Драккары Одина - Андрей Зайцев

«Всякий, кто не смеет взять всю полноту власти в свои руки, — размышлял Людовит, — обречен». Удачливый вождь остготов Теодорих, соперник франкского вождя Хлодвига, сумел утвердиться в Италии и, заманив Одоакра в ловушку, убил его.

Князь Людовит, закрыв рукопись, смотрел через сводчатое окно на опушку леса перед замком.

Власть, власть... Отец Людовита, воюя с соседями, стре­мился расширить свои владения. Сам Людовит хочет того же, но исполнение его замыслов сопряжено с большими труд­ностями. Христианская Европа — вот главная опасность для языческого мира. Сам князь уже давно подумывал о том, чтобы принять христианство, по примеру вождя салических франков Хлодвига и с той же выгодой для себя, но люди в этих краях, поклонники Свентовита и Велеса, скотьего бога, слишком грубы и слишком непостоянны в своей любви к вождям. Даже стены замка не смогут спасти от внезапного удара ножом или от чего-то другого. Язычники горазды на выдумки о том, как лишить жизни своего врага.

Людовит конечно же не верил в Белого Бога, в этого Хри­ста, которого когда-то распяли римские легионеры. Но он был уверен в том, что миром правит Темная Сила, помогающая сильнейшим. И жизнь Карла Великого тому подтверждение.

За окном моросил мелкий дождь. Тучи, закрывшие небо, казалось, висели прямо над верхушками деревьев. Людовит сбросил с себя внезапное оцепенение и кликнул слугу. Надо было переговорить с Калебом...

Когда его лысый советник с желтым лицом плохо спавшего человека вошел к нему, князь сразу приступил к делу.

—    Что скажешь, дорогой Калеб?

—  Да будет воля ваша на все деяния в подлунном мире! — Калеб с почтением склонился.

—  Нашел ли ты способ узнать истину, мой друг? — с легкой усмешкой спросил Людовит. Его отношение к Калебу было таково: он признавал за своим советником сильный ум, волю, а также глубокие познания в ремесле жреца. По своему про­исхождению Калеб выгодно отличался от местной знати, был лишен ее невежества и высокомерия (так казалось Людовиту) и являлся, по сути, единственным человеком, которому князь вполне мог довериться. Сын князя, Болеслав, воинственный и заносчивый, более всего был увлечен охотой и войной, а во­просы религии его не занимали. Он поклонялся Сварожичу и другим языческим богам, в то время как его отец спорил с Калебом о догмах христианства.

— Думаю, князь, мы не можем убить Рагнара, — проговорил советник, отводя взгляд.

—  Это еще почему? — глаза Людовита сузились. Он еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик. — Кто тебе это ска­зал? Твои духи? — князь рассмеялся, но взгляд его оставался неподвижен. — А может, ты все это придумал, а?

Калеб поднял голову. Никогда раньше князь не позволял себе неуважительно говорить о потустороннем мире.

—  Мы не можем его убить, — повторил он со скрытой настойчивостью. — Но... можем посадить его в темницу... или продать как раба.

—  Это мне еще не приходило в голову! — князь рассла­бленно откинулся назад, прислонившись спиной к мягкой шкуре медведя, висевшей на стене. Этого медведя он убил сам, но, правда, перед этим медведь задрал одного из охотников, а князь, воспользовавшись тем, что зверь рвет его дружинника, зашел сзади и разрубил хозяину леса затылок топором. Шкура оказалась немного подпорченной, но это не помешало князю повесить ее в своей опочивальне. Здесь было еще несколько медвежьих шкур, а также рога огромного тура, убитого два года назад совсем недалеко от замка.

—  Над твоим советом стоит подумать, дорогой Калеб, — продолжал Людовит. — Но я чего-то не понимаю: может, ты боишься? Никогда раньше не замечал за тобой такого. А ведь мы сталкивались с людьми похлеще этих морских бродяг, по­жирателей рыб?

—  Боюсь? — Калеб словно вновь услышал голос девочки-духа, который призывал принести в жертву самого себя. — Чего мне бояться, светлейший князь? Я лишь мелкий червяк, которого приютила твоя милость. Мое ремесло... — он вдруг замолчал, как будто кто-то невидимый приказал ему сомкнуть уста.

—  Твое ремесло?.. Что же ты замолчал? — прищурился князь. — Или ты не хочешь утомлять меня рассказом о том, как трудно твое ремесло? Ремесло жреца, которому боги по­сылают свои знамения? Вот что я тебе скажу, Калеб. Я мог бы стать лучшим из жрецов, потому что мне хорошо знакомо их искусство — искусство лжи. Не буду спорить, это ремесло умных людей. Именно поэтому я держу тебя при себе. Сей­час ты проявляешь непонятную мне слабость, но я прощаю тебя. Иди и приготовься к приему гостей. Пусть все идет, как идет. Позволь мне самому решать, кому умереть, а кому стать рабом.

Людовит верил в мир духов, но догадывался и о том, что жрецы умело используют слабость человеческой натуры, не всегда верно толкуя знамения. Он был уверен в собственном предназначении, и не хотел стать игрушкой в руках советника, хотя тот никогда не позволял себе лишнего. Как бы там ни было, нельзя проявлять слабость, иначе Калеб почувствует свое превосходство.

Советник склонился в почтительном поклоне, а когда вы­прямился, вдруг замер, затаив дыхание...

Прямо над головой князя он увидел лицо девочки, которая явилась ему ночью. Еще мгновение, и лик ребенка пропал как наваждение.

—  А знаешь ли ты, Рагнар, язык рун? спросил молодого норманна Людовит, поглаживая лежавшего у его ног огромного пса черной масти.

—  Рунастафар — непростое знание. Есть разные руны — руны победы, руны любви... Я могу написать свое имя, — от­ветил Рагнар, немного смущенный.

Вообще-то отец его показывал ему, как писать и рас­познавать руны. Футарк — так назывались первые шесть рун. Сам Рагнар, однако, не видел никакой нужды в том, чтобы увлекаться грамотой в отличие от того же Олафа, который проявил гораздо больше прилежания в этом деле. Но зачем будущему ярлу забивать себе голову излишней премудростью? Он — вождь, а не жрец.

—   Рагнар... — задумчиво произнес князь. Они были толь­ко вдвоем в огромном зале, Людовит пребывал в хорошем настроении и не желал, чтобы ему мешали. Огромная псина, зевая, скашивала глаза на незнакомца, готовая броситься на него по малейшему знаку хозяина. — В этом имени слышится отзвук гибели мира, Рагнарека, вернее, гибели вашего мира, — поправился князь. — Ты же слышал об этом?

—   Да, мне это известно, — ответит Рагнар, не улавливая скрытой насмешки в словах князя.

—   Как думаешь, почему случилось так, что будущее вдруг стало открыто?

—   Это мне неведомо, князь, — Рагнар не мог понять, куда клонит этот знатный венед, к чему все эти разговоры?

А Людовит по своему обыкновению испытывал гостя, на­деясь проникнуть в тайники его души. Но, как он понял еще вчера, норманн был чересчур груб и невежественен. Именно такими князь всегда и представлял себе этих северных людей, кичившихся своими воинскими подвигами, большинство из которых — лишь набеги на мирное население побережий... Norht Weg... Северный Путь... В этом было что-то мистиче­ское, отдающее событиями стародавних времен, когда Ромул еще создавал Рим, а остальные племена жили в пещерах или жалких шалашах, добывая себе пропитание охотой или собира­нием ягод. Еще Геродот пытался отыскать границы этого мира, указывая на неведомые народы, живущие на краю земли...

—  Кто был тот удивительный прорицатель, открывший столь важные вещи людям? — продолжал князь, в большей степени для самого себя.

Сын одного из вождей северного во­инства, этих морских бродяг, открывающих новые земли где-то на западе и наводящих ужас на прибрежные поселения Европы, был страшно далек от постижения истин мироздания. Князь слышал о вельве, колдунье, которую оживил их главный бог, Один. Она будто бы и предрекла гибель всего сущего.

—  Когда я увижу Ягмиру, князь? — нетерпеливо бросил Рагнар, которого изрядно утомил разговор.

—  Скоро, очень скоро... — пробормотал Людовит. -- Но Ягмира должна сама сделать свой выбор. Ты же должен показать мне и моим людям, что достоин ее!

—    Что я должен сделать?

Глаза черной собаки смотрели на норманна не мигая.

—  Есть дело для настоящего воина, — растянул губы в легкой усмешке Людовит. — Ты видишь этот замок? Он по­строен задолго до моего рождения. И даже задолго до рождения моего деда. Наш народ не очень-то умеет строить крепости из камня. Говорили, что это могли быть римляне, но нет ни одного письменного источника, подтверждающего это. Ни Юлий Це­зарь, ни Марк Аврелий и никто другой из римлян не достигал этой земли. По крайней мере нам ничего об этом не известно. Так вот. Неподалеку отсюда есть башня, построенная, судя по всему, теми же людьми, которые построили и замок...

Князь умолк, наблюдая за Рагнаром. На лице молодо­го норманна не отражалось никаких чувств: ни страха, ни волнения, ничего, что могло бы выдать свойство его натуры. Это безразличие к обстоятельствам невольно вызывало ува­жение. Людовит уже не раз подумывал о том, чтобы нанять для своей дружины воинов из той же Свеарики, страны свеев, или тех же данов. Но ему было хорошо известно, что викинги довольно алчны по своему характеру, держатся особняком, а его дружинники — венеды, мадьяры, называющие себя по­томками гуннов, ободриты или поляне, — все они ненавидят норманнов. Так случилось, что северные бродяги-воины об­ратили свои взоры на Гардарику, Страну городов, как они называли земли руссов. И там, среди бескрайних просторов, сбиваются в дружины, охраняют тамошних князей, купцов и по рекам на своих легких ладьях спускаются на юг, доходя до самого Понта Эвксинского, а там уж начинаются владения Византийской империи.