СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР - Г.Гасфорд

– Что ж, – говорю – было бы мне так хреново, я б себя самого убивать не стал. Я б кого другого убил.

– Иди ты с глаз долой, Джокер. Мудак.

– Ты снова до старика дотянул, Д. А. На этот раз не продлевай. Ты старик. Уезжай обратно в Мир. Отвали себе халявы. Тебе же лучше будет.

– Черт возьми, Джокер, я ж совсем не знаю, что мне там в Мире с самим собою делать. Единственные, кого я могу понять, и кто меня поймет – это вот эти упертые хряки с драными задницами.

– Ну, будешь там стенки обтирать да на баб пялиться.

Он глядит на меня, почти уже смеется. "Хрень какая".

Я хрюкаю: "Хрень какая".

Папа Д. А. говорит: "А помнишь, когда Ковбой был командиром нашего отделения в Хюэ? Помнишь ту бебисану?

Я пялюсь на свои ботинки. "Ага, помню. Чертов этот Хюэ".

– Она подошла прямо к нам во время боя, – говорит Папа Д. А. – В Цитадели. Она такую маленькую тележку везла, "коку" со льдом продавала, под огнем.

Мы ей: "Где Ви-Си?".

А девчонка: "Ты Ви-Си".

А мы: "Ты Ви-Си-бебисана".

А она: "Нет Ви-Си. Ви-Си номер десять тысяч".

А мы: "Бебисана, ты бум-бум?". А она хихикнула еще, помнишь? Она сказала: "Ты дать мне боку деньги".

Я говорю: "Кончай, Д. А. Это уж из первобытной истории".

Но Д. А. уже вовсю прокручивает кино про Хюэ в своей голове: "Какой-то тупорылый хряк тогда заплакал. Как звали – не знаю. Просто какой-то тупорылый хряк со своей личной проблемой".

– Бебисана присела перед хряком. Она подняла его каску – едва подняла – и надела. Каска ей голову целиком накрыла. Смешная такая. Хряк засмеялся. Перестал плакать и снял с нее каску. Она хихикнула.

– Эта сучонка сбегала к тележке, вытащила для хряка бутылку холодной "коки", открыла ее и все такое, прибежала обратно и дала ее ему. "Я тебя сувенир, – сказала она. – Морпех номер один!"

– Хряк снова засмеялся, отвалился и начал "коку" попивать. А бебисана вытащила чайкомовскую гранату изо льда, выдернула чеку, сунула гранату под открытую полу хряковского броника и прижала к его голой груди, а он знай себе "коку" тянет.

– А потом хряк глянул вниз, помнишь? Помнишь, какое выражение у него на лице было? Он глянул вниз, и тут хряк с бебисаной растворились в облаке дыма, раздался грохот и обратил их хрен знает во что.

– Знаю, – говорю я. – Помню.

Д. А. говорит: "Джокер, когда младенцы подрывают себя самих, чтобы убить одного-единственного хряка, с программой определенно что-то не так. Я приехал сюда, во Вьетнам, чтобы гуков убивать, не детишек малолетних. Малолетние детишки, покуда не вырастут – не гуки. Но у косоглазых даже младенцы вылезают из матки уже вооруженные до зубов и с ненавистью к морпехам, Джокер, и я не знаю, почему так. И как нам отлучить их от пропаганды, что в молоке в грудях их матерей? Я ведь вроде как профессиональный боец. Ну, как будет смотреться в моем личном деле, если запишут, что меня убило дитя малое? Недостойно как-то. Кто мы, Джокер? Мы – хряки. Мы должны быть лучше всех. Что с нами не так?"

Я встаю. "Пойду мертвых гуков прибирать".

Папа Д. А. удивленно глядит на меня. "Вот так вот, взял и поперся куда-то мертвых гуков прибирать? Давай потом. Я же стреляться собрался".

– Без патронов?

– Так я-то так, тренировался. Патроны-то есть.

Я говорю: "Ну ладно, а мне-то что делать?"

– Ну, типа, отговори меня и все такое.

– Вот так вот? Это типа как?

Папа Д. А. думает. "Ну, типа, скажи: "Жить хорошо".

– Жить хорошо.

Д. А. говорит: "А вот и нет".

Я говорю: "Верно. Жизнь – отстой. Жить херово".

Папа Д. А. уж и не знает, чего еще сказать. Потом говорит: "А почему не расскажешь, как всем будет меня не хватать?"

Я киваю, обдумывая эту мысль. "Ага, ладно. Ну хорошо, мне будет тебя не хватать, Д. А. И Грому. Может быть. То есть, Грому ты никогда не нравился, но ему, возможно, будет тебя не хватать. Салаги о тебе жалеть не будут, они слишком тупорылые, чтобы понимать, кто ты такой. Вот Черный Джон Уэйн, наверно, о тебе пожалел бы, но его тут нет, он взял билет в один конец в турбюро для убитых и уехал. Да и останься Черный Джон Уэйн в живых, и то он сказал бы, наверное: "Син лои, вот ведь жопа, сочувствую".

– Именно так, – кивает Папа Д. А. – Именно так. Сочувствую.

Смеется.

Я говорю: "Пивка холодного хочешь?"

– Так точно по последнему, – говорит Папа Д. А., поднимая взгляд и веселея на глазах. – Мне точно не помешало бы.

Я говорю: "Ну, как на халяву наткнешься, Д. А., обязательно засувенирь мне кусок побольше".

Я вылезаю из "конекса" Папы Д. А. и выдвигаюсь обратно к своему. Небо на горизонте розовеет и нежно голубеет.

Рассвет над Кхесанью. Неожиданно материализуется день, роса поблескивает на палатках трущобного городка, выстроенного из полусекций укрытий и грязных пончо. Из последних оставшихся блиндажей, которые понемногу разлагаются и исчезают, из зевов искусственных пещер упертые люди-рептилии высовывают головы в стальных касках в холодный утренний воздух, щурятся, бороды щетинятся на лицах, они выглядят грузно в бронежилетах и мешковатой тропической форме, а из их рук уродливыми побегами прорастает оружие. Передвигаются они сгорбившись и быстро, этаким кесаньским полубегом, топают по щиколотку в красном иле – хряки, зачуханные полевые морпехи, бредут, до конца еще не проснувшись и почесывая яйца, к закутанным в мешковину полевым писсуарам.

"Летающий кран" поднимает гаубицу с палубы и хлоп-хлопает в небо свинцового цвета. Гаубица болтается на конце стального троса как здоровая игрушка.

Я вползаю в свою нору из серого металла и пытаюсь заснуть.

Снаружи вопит кто-то из инженерных войск, громко и нудно: "БЕРЕГИСЬ, ВЗРЫВАЮ! БЕРЕГИСЬ, ВЗРЫВАЮ!"

Умп.

Шлепки и уханья творят то, в мечтах о чем вражеские пушкари много месяцев кончали в сладких снах. Они срывают перфорированные стальные настилы с летного поля и грузят их на грузовики. От подпаленных швабр занимаются пожары. Столько всего горит, что большинство ребят ходят в противогазах. Инженеры подрывают последний блиндаж брусками С-4, а рабочие команды из усталых хряков рубят мешки с песком лопатками и мачете. Рычащие бульдозеры погребают остатки мусора под тоннами красной глины.

Я сворачиваюсь в клубок, чтобы спрятаться в ожидании темноты. Я закрываю глаза и пытаюсь сделать так, чтобы мне что-нибудь приснилось. Уж если я хочу выйти с Бледным Блупером один-на-один, мой сладкий сон мне необходим.

Если я не убью Бледного Блупера прежде чем мы оставим Кхесань, он будет жить вечно.

Иногда в моих снах слишком шумно, иногда в моих снах слишком тихо, а иногда я слышу, как звенят осколки, разлетающиеся в моей голове.

"Ты не забыл про шапки из енота? Воспрянь душой и снова на охоту". Мама купила тебе пару носков "Дэви Крокет", и ты ездил в школу на большом желтом автобусе, распевая "Короля свободного Фронтира".