Тайной владеет пеон - Рафаэль Михайлов

Решение о посылке войск в Сакапа пришлось отло­жить еще и потому, что назавтра в столице ожидалось большое представление — бой быков, на который Армас пригласил дипломатический корпус. Традиционное зре­лище, издавна любимое гватемальцами и привлекающее на огромный стадион Пласа де Торо едва ли не половину столицы, должно было, по мысли Армаса, показать дип­ломатам, что в стране царит спокойствие. Все силы ар­мии и полиции были брошены на лучшую организацию праздника: соотечественники не пользовались у Армаса большим доверием.

Однако город с энтузиазмом готовился к своей люби­мой корридо. Этим словом здесь обозначают наиболее ожесточенный и рискованный поединок человека с ис­ступленным быком. Когда гватемальцам говорили, что корридо подвергает человека смертельной опасности и это жестоко, они отвечали: «История наша тоже жесто­кая». Когда приезжие импрессарио предлагали им чрез­мерно осторожного тореро, они смеялись: «Чужаки на нашу землю приходят с пушками, а вы хотите, чтобы мы учили наших юношей игрушечному бою».

Корридо ждала вся столица.

Андрес после большого разговора с Карлосом собрал студенческий комитет и предложил товарищам «украсить путь дипломатам» к Пласа де Торо. Он достал пачку снимков — с риском для жизни их привезли испытанные бойцы партии из тюрем, концлагерей, судилищ: лилась кровь и истязались люди — это было документальное лицо армасовского режима.

— За сегодняшнюю ночь мы увеличим и размножим эти снимки, — сказал Андрес. — Работы хватит на всех. А вот эту девушку, — он задержал фото в руке, задум­чиво смотря в искаженное болью лицо Тересы, глаза ко­торой закрывала повязка, — эту девушку мы покажем всему стадиону. Вы хотели зрелища, сеньор президент, — получите же его.

Позднее он встретился с Риной Мартинес и вручил ей фотографию Тересы.

— Пусть и медицина, — шутливо и грустно сказал Андрес, — освидетельствует режим «освободителей». Твои врачи будут на стадионе?

— Они   придут, — ответила   Рина, — они   поставят диагноз точный и окончательный.

Молча они шли по ночному бульвару, вдыхая в себя острый запах магнолий и роз. Андрес незаметно посмотрел на Рину и сжал губы. Она перехватила его взгляд и невесело усмехнулась.

— Что, постарела Рина Мартинес?

Рина действительно изменилась после студенческого суда. Стала она молчаливее и суше; прежняя горяч­ность уступила место сдержанности, и только в глазах ее по-прежнему вспыхивали золотые искорки, которые так любил Андрес. Первый раз после того, как Рину вывели из состава комитета, они оказались наедине. Но что они могли сказать друг другу, если тень подо­зрения встала между ними!

— Ты проголосовал за мое исключение, — заметила Рина. — Значит ли это, что ты меньше мне доверяешь?

— Не стоит об этом, — Андрес огромным усилием заставил себя говорить спокойно. — Я верю тебе, как себе самому. А наказать тебя за горячность следовало. Впрочем, как и меня.

— Андрес, я хотела бы зайти к Адальберто.

— Вынужден запретить до возвращения Донато. Мы не разрешили Адальберто эти дни общаться с членами подпольной группы.

— Я должна с ним объясниться, — Рина запнулась. — Видишь ли, я замечала... Может быть, мне только ка­жется... Он относится ко мне не так, как к другим. Может быть, я смогла бы заставить его сказать правду.

— Правду привезет Донато, — резче, чем это нужно было, возразил Андрес. — Если она окажется в пользу Адальберто, мы начнем проверять твои знакомства. Мы вынуждены будем это сделать. — Он сказал это, при­стально смотря на Рину, и краска волнения залила его лицо. — Вот почему тебе лучше не беседовать сейчас с Адальберто.

— Я встретила его у столовой, — тихо сказала Ри­на. — Он смотрел на меня очень странно, с какой-то мольбой. Подошел и шепнул: «Рина, я хочу, как и пре­жде, работать с тобой, со всеми вами...»

— Он нарушил запрет, — холодно сказал Андрес. — Ему было запрещено вступать в беседы с членами под­польной группы. Лучше не говори мне о нем.

Они снова зашагали молча.

— Ты странный человек, Андрес, — неожиданно ска­зала Рина. — Иногда я чувствую твое дружеское участие, твое теплое отношение ко мне, а чаще ты замыкаешься в себе, как улитка, куда-то исчезаешь, и я не знаю, о ком ты думаешь, где витаешь; и тогда со мною идет не друг, а незнакомый человек, которого даже страшно попросить о чем-нибудь.

— О чем ты хочешь меня просить? — Андрес остано­вился и удивленная Рина тоже. — О том, чтобы я, как Адальберто, твердил о своих чувствах?

— Андрес, замолчи! — вспыхнула Рина. — Я не ду­мала, что ты способен на жестокость.

Андрес опустил голову; ему было трудно, очень труд­но. Но события надвигались суровые, и еще так много нужно было успеть до их наступления. Он печально улыбнулся и пожал руку Рине.

— До свидания, товарищ Мартинес. До свидания на стадионе.

— Я бы пожелала тебе спокойной ночи, — мягко ска­зала Рина, — но я знаю, что спокойной она у тебя не будет.

У многих людей эти часы были тревожны, и сеньор Молина не был исключением. Посетителей у него пере­бывало немало. Когда в окнах блеснул фиолетовый свет, возвещая о том, что солнце убегает за горы, сень­ор Молина вышел из дому и направился в цветочный магазин. Росита перебирала рассаду.

— У Роситы и ее подружек завтра будет большая ра­бота, — деловито заговорил Молина — Вельесер.

— Я знаю. И цветочницы уже знают. — Росита бы­стро подобрала Карлосу небольшой букет. — Возьмите. Если войдут посторонние...

— Фотографии раздадите с цветами. Побольше осторожности, и подальше от главной ложи. Там будет скопление полиции.

Росита заморгала глазами.

— В чем дело? — удивился Карлос. — Чем недоволь­на Росита?

— Ривера сказал другое, — ответила девочка. — Ри­вера сказал, что дипломаты должны тоже получить наши... цветы. А они сидят в главной ложе.

— Нужно придумать другой способ, чтобы доставить туда цветы.

— Другого способа нет, мой команданте, — тихо ска­зала Росита. — Но меня не тронут; я оставлю дипломатам фотографии только в одном букете — сеньоры по­делятся.

— Почему ты? Разве мало других смышленых цве­точниц?

— Мой команданте, у многих из них семьи и малень­кие дети. И потом, я самая быстрая.

Карлос нахмурился.

— Не знаю. Может быть, ты и права. А откуда ты взяла, что я команданте?

— Так вас называет Мигэль.

— Мигэль? — Карлос улыбнулся. — Мигэль скоро сюда заглянет... Передай... Нам хотелось бы знать все, что произойдет в главной ложе. Мы дадим отчет о кор­ридо в утренний выпуск. Ты должна будешь после корридо снова встретиться с Мигэлем. И вот почему маленькой Росите лучше не участвовать в свалке.

Девочка вскрикнула:

— Да как же я поведу своих цветочниц и спрячусь сама? Мой команданте, это невозможно.

— Вечно неразрешимая задача, — задумчиво сказал Карлос скорее себе, чем Росите. — Ты хочешь быть в гуще боя, а партия тебе велит остаться в живых для более важного дела. Слушай, Росита, я не хочу запре­щать тебе вход на Пласа де Торо, но ты должна после корридо принять отчет у Мигэля.

Карлос дважды прошел мимо адвокатской конторы, не решаясь сюда войти. Наконец коротким движением толкнул дверь и с порога осмотрел приемную. Ласаро не было.

— Сеньор адвокат сейчас вернется, — сказал один из посетителей, одетый в синий комбинезон. — Он у шефа. Но не советую к нему обращаться, если карман не туго набит. Здесь живодерня.

Какое-то подсознательное чувство заставило Карлоса отступить, но, закрывая дверь, он встретил расте­рянный взгляд выбежавшего в приемную Ласаро. Ла­саро сбежал за ним со ступенек.

— Сеньор, что случилось?

— Не привлекайте внимания прохожих, — резко ска­зал Карлос. — О коммунисте не должны говорить, как о живодере. Вы получили задание на завтра?

— А что предстоит завтра? Ривера заходил и тоже ничего не сказал.

Карлос отметил для себя это «тоже». Значит, и Ривере что-то не понравилось в поведении Ласаро. Но что? Что? Как это узнать? Ривера вернется только под утро. Ласаро должен был обеспечить типографию для печата­ния специального выпуска нелегальной газеты. Но по­чему смолчал Ривера?

— Возвращайтесь к себе, — твердо сказал Карлос. — Возможно, под утро вы понадобитесь. Я разыщу вас.

Неприятный осадок остался у Карлоса после этого разговора. Не был ли он излишне суров? Ласаро мно­гим рискует. И разве он не ссужает партию деньгами в трудные минуты! Мы не спрашивали, где он достает их, когда брали у него пятьдесят, сто, двести кецалей. За что же осуждать его сейчас? И все же услышать о своем товарище по партии, что он живодер... Почему смолчал Ривера?

Хосе принял у Карлоса шляпу, трость и сказал:

— Жильцы сверху приходили. Пять раз...

Габриэль был в комнате один.  Он ходил из угла в угол и тихонько насвистывал марш из оперы «Кармен», которым в Гватемале открывался бой быков. Руки его — тонкие, гибкие, мускулистые — стремительно вычерчи­вали в воздухе зигзаги; казалось, секунда — и они ото­рвутся от туловища и пустятся в пляс сами по себе.