Будущее есть. Горизонты мечты - Анна Горелышева

А утром на обшивке корабля выпала роса.

Какое счастье, подумалось ему, что здесь не Коятург, где в начале каждого светового дня приходится принимать особые меры против кислотного конденсата. Что можно спокойно любоваться тем, как в миллиардах крохотных бриллиантиков играет и переливается свет уже появившегося над горизонтом Светила и еще не погасших близких и ярких звезд. Что эту росу можно просто пить, слизывать с обшивки, словно капельки земного дождя с любимых губ…

Но сегодня уже без вариантов надо стартовать в обратный путь.

Он снова посмотрел на рощу. До нее, в принципе, рукой подать. Дойти, хотя бы посмотреть, что там.

Не давало покоя лишь это странное вчерашнее чувство.

Господи, ерунда какая-то… Просто первобытный страх — откуда он только взялся?

Да, звездолетчик опирается не только на свой опыт и опыт своих товарищей. Он должен, подобно собаке, чуять опасность, даже когда никаких ее явных признаков нет и не предвидится.

Но если тебя вдруг неожиданно начинает «дергать», то всегда очень сложно отличить — работает ли в данный момент то самое «чутье», или просто дают о себе знать периодически свойственные людям проявления некоторой мнительности.

Ну что, что здесь может произойти? Да, ты прошел Ригонду и Коятург — практика вынуждает быть осторожным. И это правильно, иначе и быть не может. Но это были неприветливые, чужие, опасные планеты.

А здесь каким-то удивительным образом смог сформироваться мир, столь похожий на наш, родной. И вроде бы нет даже никакого намека на опасность. Если не считать этого непонятного предчувствия…

Вот только почему здесь нет птиц? И, похоже, вообще нет никакой животной жизни — за сутки анализаторы не зафиксировали ни единого признака ее присутствия. А в таких условиях она ну просто обязана быть. Как это понимать?

Уже без особого желания, скорее просто ради того, чтобы хотя бы перед самим собой не выглядеть мнительным, сделал он первый шаг в сторону рощицы. Потом еще один…

Тонкие ноосферные информационные каналы зазвенели, словно струны с подвешенными к ним колокольчиками, и, издав последний звук, затихли, оборванные могучей тренированной волей.

Роща уже рядом, совсем рядом.

И вот тень огромной ветки нависла над ним, заслонив Светило.

В то же мгновение с нее упало что-то очень маленькое, но тяжелое. Желудь?

Он не успел этого понять — почва ушла из-под ног…

Сознание вернулось так же неожиданно, как и исчезло.

Первое, что он понял — он живой.

Первое, о чем подумал осознанно — раз он живой, то сумеет отсюда выбраться.

Ему еще только предстояло осознать, насколько он ошибался.

Потому что было в этой жизни что-то не то…

Теплый ветер планеты трепал его волосы, но шевелились они теперь c каким-то тихим шелестящим звуком — точно густая листва.

Он захотел поднять ногу, но не смог вырвать из почвы глубоко вросший корень.

Он попытался поднять руку — лишь слегка пошевелилась одна из веток. И не от его усилий, а от порыва вновь налетевшего ветерка.

Он попробовал нагнуться — но могучий ствол остался таким же прямым.

И низким, басовым гулом ворвался прямо в сознание чей-то низкий голос:

—Ну, здравствуй, собрат!

И касание веток — словно рукопожатие…

И вот теперь ему уже не надо было ничего объяснять. Он понял все.

А голос, словно извиняясь, добавил:

—Мы же тебя предупреждали…

Отвечать было нечего. Это действительно так. И если бы на стволах вокруг него было бы что-то, похожее на глаза, то взгляд этих глаз сейчас выражал бы всю укоризну, на которую только способно разумное существо. И вчера, и сегодня они пытались предупредить его, достучаться до его расслабленного благодатью сознания. Но он так не смог услышать их безмолвного голоса, не смог понять их, более того — фактически отверг предостережение. А ведь они так старались…

Хотелось верить, что это всего лишь сон. Что сейчас непонятное видение схлынет, и он снова окажется у поста управления, активирует двигатель и поведет корабль в обратный путь. Надо лишь проснуться и сдвинуться с этого места. Но нет — корни накрепко засели в почве.

И еще он вспомнил холл космопорта и галерею портретов Не Вернувшихся со Звезд. Экипажам, пропавшим без вести, была посвящена особая стена. Их портреты висели отдельно от погибших — потому что сохранялась еще надежда на то, что они смогут вернуться.

На этот раз не дождутся именно его. И его, конечно, тоже будут ждать. Его тоже будут искать. И было бы очень хорошо, чтобы не нашли — потому что, обнаружив корабль, поисковая группа непременно начнет обследовать местность, и тогда кто-нибудь обязательно дойдет до рощи. А ведь никакие приборы эту опасность не почувствуют.

Так что это даже очень хорошо, если не найдут…

А потом его портрет также повесят рядом с портретами тех, других. И на него будут смотреть так же, как и на них. И будут не терять надежды. Но он уже не вернется. Его жизнь теперь пошла совсем по другому пути.

—Что это такое?

И уже другой голос ответил ему:

—Какая-то зараза. И у вас, и у нас на планетах в свое время было полно болезней, смертельно опасных. Именно это и подвело — все биодетекторы настроены на поиск опасности, угрожающей жизни звездолетчика, разрушающей ее. Но никто не мог даже предположить, что во Вселенной может существовать болезнь, которая не разрушает организм, не убивает жизнь, а, напротив, переводит в наиболее крепкую и в наименьшей степени подверженную любым опасностям форму.

—Есть ли какой-то выход?

—Нет, — без тени сомнения отозвался третий голос. — Мы попали сюда настолько давно, что ты даже не заметил обломков наших кораблей — они уже превратились в труху, смешались с почвой, с воздухом, с водой. Век любой техники, на самом деле, недолог, вечна только Жизнь.

—И эта жизнь здесь…

—Да! Если не обращать внимания на простейших — имеет исключительно растительную форму, наиболее простую и устойчивую. Тебе ведь сейчас ничего не надо, кроме воздуха, воды и солнечного света — а всего этого здесь в избытке. На тебя никто не нападет — во всяком случае, за то время, что мы здесь, не было ничего подобного. Мы прекрасно противостоим любым возникающим здесь ветрам и непогодам. И, самое главное, ты отсюда уже никуда не уйдешь, не побежишь покорять соседние леса, дальние перевалы, другие континенты и иные звездные системы. И потому простоишь здесь очень долго, в полном здравии и, наверное, почти в абсолютной безопасности.

—Ты будешь все видеть и все понимать, — снова вмешался первый. Но никогда не сможешь ни на сантиметр сдвинуться с этого места. И не сможешь общаться ни с кем, кроме нас. И утешать тебя будет лишь то, что все мы когда-то были такими же, как и ты, непоседами с шилом в одном месте, любителями Непонятного и Неизведанного. Достойный приют для звездного скитальца, не правда ли?

Так они беседовали еще очень и очень долго.

Но никто со стороны не смог бы услышать их безмолвного разговора — над планетой висела тишина, никогда не нарушаемая ни рычанием, ни щебетом, ни, тем более, речью. Единственными звуками этой жизни были шелест густых трав, колыхание листьев, стон ветра в ветках и, лишь изредка — грозовые раскаты.

Местный световой день медленно клонился к закату.

Ярко-алое Светило на своем пути к горизонту, казалось, запуталось в кронах одинокой рощи, которая теперь выглядела несколько шире и больше, чем вчера.

И тень крайнего дерева слегка касалась своей верхушкой такого непривычного в этих краях одинокого сооружения, замершего на посадочных опорах посреди травяного моря, словно гигантская застывшая серебристая капля.

Москва, 2010

Андрей Константинов. Звездной тропой (фрагмент повести «Мы — Земля»).

 «Так от поколения к поколению передается жизнь — медленно, как растет дерево, — а с нею передается и сознание. Какое поразительное восхождение! Из расплавленной лавы, из того теста, из которого слеплены звезды, из чудом зародившейся живой клетки вышли мы — люди — и поднимались все выше, ступень за ступенью, и вот мы пишем кантаты и измеряем созвездия»

«Красота — вот светозарный мост в будущее…»

Солнце планеты Кеа похоже на земное. Каждое утро оно встает из моря густо-малиновым диском, поднимается над горизонтом, приобретая отлив расплавленного золота, и наконец полностью вступает в права дневного светила, чье предназначение — щедро дарить тепло и свет всему живущему. Кусты фиалкового шиповника раскрывают навстречу дню чашеобразные белые и ярко-оранжевые цветы, а из береговых рощ к кромке воды слетаются для каких-то утренних ритуалов сине-желтые большеклювые птицы убо и начинают важно вышагивать длинными ногами по мелководью. Дни в это время года обычно безоблачны, и солнце, подобное жар-птице, медленно плывет в волнах небесного океана, наполненного светом и прозрачным огнем. Облака набегают к вечеру, чтобы освежить склоны и долины легким коротким дождичком и бесследно растаять с приходом темноты. Светило скрывается за грядой Синих холмов, леса в долинах тонут в быстро наступающих сумерках и наполняются голосами ночи, а в темнеющем небе загораются созвездия, многим из которых еще не придумали имен. Ласковый плеск теплого моря, фырканье ушастых тюленей, приплывающих с островов, игрища дельфинов в отдалении, шепот ветерка и крики ночных птиц сливаются в чарующую песню, ритм которой задается дыханием прибоя. Это мир юный и одновременно очень древний; предшественники — чуткие, как предрассветная тишина, и мудрые, как само время, подобно эльфам старых сказок или сидам кельтских мифов, — оставили людям Земли наполненную памятью о себе, но при этом как будто первозданную планету.