Черные реки сердца - Дин Кунц

Далеко отсюда, за завесой бушующего дождя, на горизонте, виднелись горные вершины. Самые высокие были закрыты облаками. Никакая река не текла к этим далеким горам. Между горами и машиной вообще ничего не было. Словно на картине, где художник оставил не нарисованным передний план.

Потом, как бы в полусне, Спенсер понял, что не видел того, что нужно было видеть. Восприятию мешали его надежды и полуобморочное состояние. На картине не было пробелов. Нужно было только поменять угол зрения и посмотреть немного вниз, чтобы увидеть хаос глубиной в тысячу футов, в который низвергалась вода.

Скальный хребет, протянувшийся на многие мили, сформированный силами природы и пересекавший, как думал Спенсер, плоскую равнину, на самом деле был неровным ограждением отвесной скалы. По одну его сторону лежала песчаная выветренная пустыня, но с другой стороны, там, куда выходил коридор, в котором они застряли, не было равнины, а лишь сплошной камень и обрыв, с которого река устремлялась вниз с ужасным грохотом.

Спенсер сначала решил, что усилившийся шум дождя — плод его воображения, на самом деле это был шум трех водопадов, которые с ревом низвергались в долину. Они достигали высоты многоэтажного дома.

Спенсер не мог увидеть пенящуюся бездну, потому что «Эксплорер» застрял прямо над ней. У него не было сил, чтобы приподняться повыше и выглянуть из окна. Вода сильно билась в бок машины и лизала его снизу. Таким образом, машина оказалась зажатой у начала самого узкого из трех водопадов. Она не упала вниз только потому, что ее сжимали каменные клещи.

Спенсер помянул Бога, прося помочь ему выбраться из машины и из воды и при этом еще остаться живым. Потом он стал думать о том, что ему следует предпринять. Страх лишил его последней энергии, которая у него еще оставалась.

Сначала ему следует отдохнуть, а потом уже принимать решение.

Спенсер скорчился на сиденье, он не мог видеть, куда падал поток, но он видел широкую долину далеко внизу.

И извивающуюся ленту реки, протекавшей снова по равнине. Высокий обрыв и панорама внизу, на которую он взглянул, склонив голову набок, вызвали новый приступ головокружения, и он отвернулся, чтобы избавиться от него.

Но он опоздал. У него начала жутко кружиться голова — вращающиеся скалы и льющий с небес дождь сошлись в крутую спираль темноты, в которую влетел Спенсер. Он все кружился, кружился и несся вниз… в никуда…

…И там в ночи, рядом с сараем, меня все еще пугал летящий ангел, который оказался совой. Странно, но когда я понял, что образ моей матери в небесном облачении и с крыльями — всего лишь фантазия, его сменил другой образ: вся в крови, обнаженная, изломанная и мертвая, мать лежала в канаве, в восьми-десяти милях от дома, где ее обнаружили шесть лет назад. Я не видел ее такой даже на фотографиях в газетах. Мне только рассказывали об этом некоторые ребята в школе. Они были злобные маленькие ублюдки. Но после того как сова исчезла в лунном свете, ко мне уже не возвращался образ ангела, как бы я ни пытался его вызвать. И я не мог изгнать из воображения вид растерзанного трупа.

Я был босиком, обнаженный по пояс. Я двигался из-за флигеля, который раньше был сараем, но не использовался по назначению уже больше пятнадцати лет. Я знал здесь каждый уголок, это была часть моей жизни. Но сегодня сарай отличался от… прежнего сарая. Он изменился, я даже не могу сказать, как именно, но мне стало неприятно.

Это была странная ночь, даже более странная, чем мне представлялось. Я тоже был странным юношей, мучимый вопросами, которые не осмеливался задавать себе. Я искал ответы в июльской тьме, в то время как они были во мне самом. Мне требовалось только поискать их. Я был странным мальчиком, я чувствовал, что жизнь идет как-то не так, но убеждал себя, что такое отклонение было правильным и нормальным. Я странный юноша, который таит в себе свои секреты, и от себя тоже. Скрывая их, как мир скрывает тайну своего значения и существования.

В необычной тишине ночи позади флигеля я осторожно пробираюсь к фургону «Шевроле», которого никогда прежде не видел. Никого нет ни за рулем, ни на пассажирском сиденье. Я кладу руку на капот, он все еще теплый. Металл остывает и слегка потрескивает. Я прошел мимо картинки на боку, изображающей радугу, двинулся к открытой задней дверце.

Хотя в глубине машины темно, но размытый лунный свет проходит через ветровое стекло, и я вижу, что сзади тоже никого нет. Всего лишь два сиденья, ничего особенного, хотя когда видишь машину, сделанную на заказ, можно ожидать роскошной внутренней отделки.

Я чувствую, что с фургоном не все в порядке, даже если не принимать во внимание, что он вообще не должен здесь находиться. Я пытаюсь понять, почему мне так неприятно. Я наклонился и прищурился, пожалев, что не принес с собой фонарик — мне было бы легче разглядеть машину внутри. Мне в нос ударил запах мочи. Кто-то помочился прямо в фургоне.

Боже, как противно. Неприятно. Конечно, может быть, всего лишь собака натворила такое, тогда это понятно. Но все равно очень противно.

Я задержал дыхание и сморщил нос. Потом отошел от дверцы и нагнулся, чтобы рассмотреть номер машины. Номер Колорадо.

Я стою.

Слушаю. Тишина.

Флигель ждет.

Подобно многим хозяйственным постройкам в тех местах, где выпадал снег, сначала его построили без окон. Даже после того как внутри многое изменили, в нем появились только два окна на первом этаже, на южной стороне, и четыре окна на втором, со стороны фасада. Эти четыре окна находились надо мной, они были высокими и широкими и поглощали скудный северный свет с рассвета до захода.

Окна темны. Во флигеле тишина.

В северной стене есть вход. Одна узкая дверь.

После того как я обошел фургон и никого не нашел, я остановился, теряя драгоценное время.

С расстояния двадцати футов в молочном свете луны, которая помогает многое скрывать в тенистых местах, но кое-что и выявляет, я вижу, что дверь флигеля приоткрыта.

В глубине души я чувствую, что мне нужно сделать, что я должен сделать. Но одна моя половина, которая так хорошо хранит секреты, настаивает, чтобы я вернулся домой, в постель, позабыл о крике, который разбудил меня, — мне просто приснилась моя мать — и снова погрузился в сон.

Утром я продолжу жить в выдуманном мною мире, будучи пленником самообмана, когда знания о правде и реальности спрятаны в дальнем уголке моего разума. Возможно, бремя этой тайны станет слишком тяжелым, чтобы продолжать нести его. Возможно, нити, которые крепко-накрепко связали все в узелок, начнут рваться. Где-то, опять же подсознательно, я, наверное, решил прекратить жить в этом странном состоянии обмана и тайны.

Но не исключено, что мой выбор был предопределен. Или моя совесть подталкивала меня к этому шагу, или судьба, которая была мне предначертана в тот день, когда я родился. Возможно, выбор был всего лишь иллюзией, и дороги, которые мы выбираем, уже давно отмечены на карте нашей жизни со дня нашего зачатия. Я молюсь Богу, чтобы судьба не оказалась стальной, и ее можно было бы изменять и выпрямлять. Чтобы она изменялась под влиянием силы правды, милосердия, честности, доброты и тепла. Иначе я не смогу выдержать того, что меня ждет.

Этой жаркой июльской ночью, истекая потом, но дрожа как в лихорадке от волнения, когда мне всего лишь четырнадцать и я стою в лунном свете, я, конечно, ни о чем этом не думаю.

Меня влекут эмоции, а не разум: интуиция, а не причины; даже нужда, а не любопытство. Мне ведь четырнадцать лет. Всего лишь четырнадцать.

Флигель ждет.

Я иду к приоткрытой двери.

Я вслушиваюсь, стоя у дверного проема.

Внутри тихо.

Я неслышно толкаю дверь. Петли хорошо смазаны и не скрипят, обуви на моих ногах нет. Я вхожу так тихо, как тиха темнота, обступившая меня…

Спенсер открыл глаза в темноте флигеля и оказался темноте «Эксплорера», зажатого между скал. Он понял, что в пустыню пришла ночь. Он находился без сознания часов пять или шесть.

Голова у него наклонилась вперед, и подбородок упирался в грудь. Он посмотрел на свои ладони — они были белыми и вялыми.

Крыса лежала на полу. Он ее не видел. Но она все равно была там, в темноте, и плавала в воде. Не думай об этом.

Дождь прекратился. По крыше не стучало.

Он хотел пить, во рту все пересохло, язык был как наждак, и губы потрескались.

Машина слегка покачивалась. Река старалась столкнуть ее со скалы. Эта проклятая бессонная река.

Нет, это не то объяснение. Прекратился шум водопада. Ночь была тихой. Никакого грома, молнии. Плеска воды тоже не слышно.