Прозрение. Том 1 (СИ) - Бэд Кристиан

Эберхард, увидев толпу, остановился в ужасе, и мне пришлось взять его за руку. Он сразу как-то обмяк, ментально спрятался за меня.

Рука в моей ладони стала тёплой, безвольной. Обычной мальчишеской рукой. Дёргаться парень устал, алайцев, в плане воспитания вежливости, ему на сегодня хватило.

Я только потом сообразил, что испугало наследника в эйнитском поселении. Он никогда не видел столько молодых людей, хорошо обученных в плане владения психикой. Никогда не видел такую толпу истников.

Эйниты в плане психического продвинуты все. И тренированы они как надо, и с этикой поведения у них всё в норме — на гостей бросаться не будут.

Нас заметили, меня ещё и узнали. Мысленно прикасались. Я ощущал любопытство, попытки пошутить со мной, приглашения размяться, искупаться вместе.

Меня толкали тихонечко взглядами и тут же откатывались, мол, шутка, капитан, но… идём с нами, а?..

Эберхард у эйнитской молодёжи вызвал сначала любопытство, потом недоумение, а после такую явную неприязнь, что мне пришлось быстрей загонять его в дом.

Его тут «прочитали» на раз. Для эйнитов он был «грязным». Хотя алайская охрана честно сопроводила пацана до гостевой ванной комнаты в доме Рюка, дала возможность помыться и привести в порядок одежду.

Я отметил, что наследник задремал в кресле, но он тут же вздрогнул и открыл глаза.

— Может, ты всё-таки в постель ляжешь?

Сам я читал полулёжа, пользуясь мягким светом шара с бактериями. Раньше я думал — инертный газ, оказалось, живые мелкие тварюшки.

Эберхард не ответил, отвернулся. Тень упала на его лицо, и мне показалось, что на глазах у него снова блестят слёзы. Да сколько можно!

Он понял мою реакцию и спрятал физиономию в ладонях.

— Не кончились они ещё у тебя? — спросил я устало. — Хватит уже реветь. Договорились же, что я тебя простил, а ты больше не свинячишь.

Он всхлипнул. Я вздохнул.

— Давай, ты ляжешь, а я тебе почитаю?

Таким манером я усыплял малую. Она давно спала рядом со мной, свернувшись у стены клубочком.

Эберхард покачал головой:

— Я не могу здесь спать. Здесь всё слишком живое. Стены смотрят.

Он замолк, понимая, что стучится не в ту дверь, и такого сочувствия, какого бы ему хотелось, он от меня не дождётся.

Кьёша, разбуженная разговором, вылезла из-под кровати и уселась, постукивая хвостом по деревянному полу.

Я встал. Отложил книгу, подаренную мне Драгое. Сгреб Эберхарда вместе с пледом и перенёс в добытую специально для него кровать. Не раздевая накрыл простынёй.

— Всё. Я сказал — спать! Ты закрываешь глаза, и никакие стены на тебя уже не смотрят!

Ругался я шёпотом. Дом спал, я тоже слышал его сонное, размеренное биение.

Сел рядом:

— Слушай. Вот он пишет «Ведь только у намоленного мира есть стены». И ты говоришь: «Стены смотрят». Это стены нашего уклада, образа жизни?

Наследник посмотрел на меня мокрыми глазами и кивнул.

— Ты лучше стихи почитай? — попросил он.

Я перелистал настоящий бумажный томик.

Пить в одиночестве кофе. Молчать, Ради беседы с собой. Снега печаль. И тоски печать. Энио-экле… Не отвечать. Сдохнуть вместе с судьбой. Пытка соЗнания. Как поймёшь, Где сам себя терял? Снова забудешь, снова уйдёшь, Тайны рожденья укроет ложь — Знание — яда фиал. Страх самого себя не объять, Сколько себя не пей. Энио-экле… Закончить-начать. Зло и добро перестать различать — Что может быть больней? Не торопись тех, кто мёртв, любить, Верить — не торопись. Жизни как бусы нижи на нить. Паркам привет. Им над небом плыть. Нам же — направо и вниз.

— Это раннее, — пробормотал Эберхард и закрыл глаза. — Он это в академии написал. Перелистни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А что такое энио-экле?

— Ноль и один. Эта пара символизирует начало и конец…

Я перевернул две страницы.

Кому бы сдать душу в аренду? Простаивает часами… К деньгам не радеет. И к бренду Не тянется. За небесами Всё ищет звезду, что сорвётся. Снежинку, что в такт закружило. Заплачу — душа улыбнется. Вот так нам: мне больно, ей живо. Иначе — всё ложь, да рассудок. Все только иллюзия веры. Да правды тупой закоулок. Да вбитые с детства примеры. Но…что мне примеры, коль окон Всё больше и больше открытых? Всё легче мой след… Не протоптан Тот путь, где обители срыты. Где стены вздымаются храмов, Что сердце увидеть страшится… Где солнце не мимо, а прямо… Сквозь сердце на спицу садится.

— Такое ощущение, что он всё время думал о смерти, — сказал я, и голос вдруг прозвучал одиноко и гулко.

Эберхард спал. Он словно бы ушёл от меня в ту дверь, которую искал в своих стихах совсем молодой парень, будущий великий поэт и философ, а в те годы — такой же мальчишка. Тот, которого назовут потом Рогард.

Я сжал подарок Локьё, пристроенный на шнурке рядом со спецбраслетом. Звериная морда на бляшке была похожа на медвежью, металл — серебро с медью.

Крови одной со смертью. Тихая поступь дней Лишь испугает тело, Душу не разорвешь. Но, обретая вечность, И принимая меч, Эту тоску по свету С обуви не стряхнешь. * * *

Это утро могло бы стать самым счастливым в моей жизни.

Лиина куда-то отослала Брена, а сама занялась стиркой, вручив мне всех детей. Я едва достал себя из мира снов, сидел в трусах на кровати, но ей это не помешало.

Энжелин тут же затеял войну с толстым хвостом Кьё. Пуговица скакала вокруг, требуя дать ей подержать крошечную Камалу. Та играла пальчиками, мягонькая и сосредоточенная.

Последним пазлом был Эберхард, читающий в кресле у окна мою книгу. В ногах у него прятался от Энжелина Кай.

Мне давно хотелось взять к Локьё дочку, но я всё не осмеливался попросить об этом Айяну. Майи-эль уже два с половиной года. Эта лягушка-путешественница была бы рада.

Тем более, она отлично знает и Роса, и Джоба, и Дерена. И всё-таки…

Космос — не прогулка по храмовому саду. Мы привыкаем к нему, как к наркотику, но ребёнок может быть слишком мал для этой вселенской иглы.

К Энжелину мне не удалось пока подобрать ключик. На руки он не шёл. Камала же прижималась так, как не умела и Пуговица, согревая мне грудь и сердце.