ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство) - Луначарский Анатолий Васильевич

II

Да, пролетариат должен суметь покончить со всем безобразием прошлого, а красоту прошлого — там, где она есть, — уберечь. Это, однако, не так просто. Конечно, в этом отношении Советской властью совершены чудеса, которые сейчас уже всем миром признаны. Среди волн разбушевавшегося народа, часто совершенно невежественного и голодного, выпрямившего спину с чувством неугасимой мести, пришпоренной новой борьбой, новыми обидами, — среди всего этого хаоса мы сумели сохранить наши музеи, в которых кроме художественных ценностей хранились и материальные ценности на гигантские суммы, сохранить с минимальными потерями все огромное архитектурное, скульптурное, живописное, художественно–промышленное достояние прошлого. Это было нелегко, и это сделано было соединенными усилиями тех коммунистов, которые поставлены были на охрану культурного наследства, и тех героических музейных работников, от директора до последнего сторожа, которые в холоде и голоде отстаивали каждую мелочь великолепных памятников, им доверенных. Но памятники старины капризны. Это многовековое растение под тайным влиянием времени, текущего и точащего его, заболевает то той, то другой — иной раз почти неведомой — болезнью. Оно тает в наших руках, и нужны огромные усилия, чтобы спасти его.

Есть грубая форма спасения (то, что прежде понималось под реставрацией) — более или менее придерживаясь старых контуров, зарисовывать по–новому стены, ставить контрфорс окружать целое здание каменным футляром, ветхие части зам нить новыми, подчас такими, которые самому архитектору к жутся более красивыми или более характерными, или таким на которых сказались попросту его беспомощность и неумел Многое разрушило неумолимое время, многое разрушили чел веческое невежество и злоба — подчас и святая злоба, — но мн гое разрушили также реставраторы. По адресу этого безда ного типа, с самомнением прикасающегося к произведения органически выросшим из целого особого коллективного дух этого надутого, чванного мнимого ученого и мнимого художн ка, часто раздаются проклятия нового типа архитекторов «консерваторов» под сводами испорченных реставраторами дво цов и храмов.

При ничтожных средствах, ничтожных до смешного, в эт< области, где еще есть много неизведанного, с огромной и ро кой осторожностью восстанавливают, расчищают от дурачес реставраторов наши нынешние, новые «консерваторы», блюд> сохраняют то, что консервировать нужно.

Центральнейшей древностью Новгорода является, конечн великий храм Софии. К. сожалению, внутри он так испорчен, чг там почти нечего смотреть, вряд ли когда–нибудь можно буд< восстановить его фресковое богатство. Зато архитектурно < вызывает огромный интерес. Я не хочу распространяться зде< об интересе чисто историко–архитектурном, об интересе архитектурно–техническом — об всем этом много писалось и еп много напишется, — но мне хочется сказать несколько слов чисто художественной стороне.

Как и другие церкви нашего Приозерного края, а мож< быть, и всей нашей страны, и София обезображена вновь пр битыми окнами, всякими пристройками, которые быт создав; у первоначально величественных стен. К тому же надо сказат что земля растет вокруг Софии, почти тысячу лет накопл? слои вокруг храма, и почва поднялась чуть ли не до сажен в храм приходилось входить как в яму; и по мере того как по ва поднималась вокруг здания, внутри поднимался соответс венно пол. Таким образом, не менее сажени церкви ушло бе возвратно под землю. Может быть, когда–нибудь эта часть буд< отрыта, и тогда вырастет и еще величественнее станет дре нейшая церковь. Но и так урезанная, обезображенная, как н рывами, лишними выбитыми в ее стенах окнами, — она яа свидетельствует о первоначальной мысли художника и дает т< художественный тон, которого он искал.

Стройка XII века, как и ближайшая позднейшая, поража( своей простотой. Прост и общий замысел планировки церкве и перекрытия и купола чрезвычайно просты, как будто XOTS быть монотонными. Эти стены, скульптурно прорезанные какой-нибудь тонкой колонкой, кантиком, словно едва–едва соглашались смягчить свое суровое величие какой–то маленькой вышивкой, словно чуждались в своей красоте всякого намека на кокетство. Но дальше уже начинается одно из чудес искусства. Стены совсем не производят впечатления мертвого, механического предмета. Линии и ватерпас здесь не сказали своего положительного слова. Не то человек был недостаточно искусен, чтобы приближать свои стены и свои здания к абстрактным формам геометрии, не то он понимал, что эти геометрические формы по мере большего своего совершенства теряют жизнь, — но здесь стены живут, они неровны, их словно лепила, гладила и ласкала рука живого мастера, поэтому нельзя их штукатурить, нельзя их выравнивать, нельзя белить густыми слоями, надо подновлять их умело, накладывая краску так, чтобы не испортить трепещущей жизнью поверхности.

София тоже красива этой легкой игрой света и теней на ее больших девственных и строгих стенах. И впечатление это дополняется куполами. Четыре более скромных купола окружают старший, словно младшие богатыри Илью Муромца. София носит шлем. Ее купол наводит на эту мысль неизбежно. Нельзя поверить, чтобы художник не мыслил придать самому храму характер величественной жизни. Нет, это не здание, это какое–то огромное, молчаливое, думающее постоянную думу существо — «Шапку на брови надвинул и навек затих»; шлем, опущенный так низко на седые брови, что глаз не видать. В прошлом оно было полно благоговейной мыслью и погружением в бога, а может быть, отчасти и гордым сознанием своего положения патриарха огромной и мощной республики, полудремлющего среди хлопотливого торга и военного шума своих детей и внуков. А сейчас величественная церковь полна мыслью о прошлом, о том, что все проходит. Кажется, что она не слышит больше ничего приходящего к ней извне, а вся полна образами, когда–то населявшими ее величественные недра, а может быть, теми шорохами в гигантском теле, которые возвещают не скорую еще, но неизбежную смерть тысячелетнего великана, потому что теперь–то он, видевший столько смертей, знает, что она неизбежна.

Вот такими приблизительно человечески–психологическими штрихами можно только постараться уловить и передать то, что происходит в вас, когда вы стоите лицом к лицу с новгородской Софией.

Сохранность ее, во всяком случае, не плоха. Правда, недавно еще сторожей в ней было так мало, что в ее довольно интересном музее, находящемся на верхних хорах, произведена была покража. Но сейчас в этом отношении приняты меры. Сам храм поделен между двумя стихиями: его главное здание отдано общине молящихся, а хоры превращены в научно–исторический археологический музей. Со своих хор музейщики строго поглядывают, чтобы молящиеся не портили храма. Кое–как сожительствуют. Для одних — это старая церковь, откуда молитвы к богу доходчивей, для других — это памятник старины, который они оберегают во имя растущей и заботливо относящейся к своему прошлому культуры.

ДИСКУССИЯ ОБ АХРР

Впервые — «Жизнь искусства», 1926, № 33, 34, 35.

Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 184—196.

Выставка Ассоциации художников революционной России, которой дано особое название «Жизнь и быт народов СССР»[192], вызвала многочисленные толки и самые разнообразные суждения[193] Тов. Сосновский[194] в своей ставшей широко популярной превосходной статье «Весна народов» формулирует таким образом значение выставки:

«Как могут, как умеют, художники АХРР помогают нам своими картинами и скульптурами постигнуть мощь и идейную красоту ленинизма в действии. Если кто может лучше их показать в красках, в камне, в глине жизнь и быт народов СССР, милости просим. Совершенно бесспорно, что выставка АХРР положит начало основанию замечательного будущего «музея народов СССР», который будет незаменимой школой для воспитания настоящего интернационализма».