Загадка Рунного Посоха: Черный Камень. Амулет безумного бога. Меч зари. Загадка рунного посоха. - Майкл Муркок

Человек поднялся и, качаясь, двинулся через плот к Хокмуну, пока ему не загородили дорогу дерущиеся. Пожав плечами, он схватил их за выступающие части доспехов, на миг остановился, пока плот в очередной раз не погрузился в воду, а затем просто столкнул в море.

— Хокмун, друг мой дорогой! — раздался голос из-за маски Кабана. — Как я счастлив видеть вас. Вот, я помог вам. Я облегчил наш плот.

Хокмун попытался было схватить одного из тех, кого столкнули, но не смог до него дотянуться. В своих тяжелых доспехах и масках они пошли ко дну. Хокмун завороженно следил, как с кажущейся медлительностью их закованные в металл тела погружались в воду.

Он обжег взглядом оставшегося, который протягивал ему с плота руку.

— Вы убили своих друзей, Д’Аверк. У меня возникла хорошая мысль — отправить вас вслед за ними.

— Друзей? Мой дорогой Хокмун, они были чем-то вроде слуг, но ни в коей мере не были друзьями. — Д’Аверк сжался, когда плот швырнула новая волна, из-за которой Хокмун чуть не выпустил из рук скользкие бревна. — Нет, не друзей. Они были достаточно верными, но невыносимо скучными. И они сделали из себя дураков. А я не мог такое терпеть. Дайте руку и позвольте помочь вам подняться на борт моего небольшого суденышка. Оно не очень, но…

Хокмун позволил Д’Аверку помочь ему взобраться на плот, затем повернулся и помахал рукой в сторону корабля, едва видимого сквозь туман. Он почувствовал, как натянулся канат, когда Оладан начал сматывать его.

— Просто счастье, что вы проплывали мимо, — хладнокровно заметил Д’Аверк, пока их медленно подтягивали к борту корабля. — Я считал себя ничем не лучше утопленника, а все свои славные замыслы — просто утопленными. И тут, кто, как бы вы думали, проплывает на великолепном корабле — сам благородный герцог Кельнский. Судьбе было угодно вновь столкнуть нас, герцог.

— Да, но я охотно оттолкну вас, как вы оттолкнули ваших друзей, если вы не придержите язык и не поможете мне с канатом, — проворчал Хокмун.

Наконец плот ткнулся в борт «Улыбающейся девушки». Вниз по полусгнившему борту сполз веревочный трап Хокмун стал подниматься и с облегчением перевалился через фальшборт на палубу.

Когда Оладан увидел появившуюся над бортом голову следующего человека, он выругался и схватился за меч, но Хокмун остановил его.

— Он — наш пленник, мы вполне можем оставить его живым, так как позже, если мы попадем в плен, он может нам пригодиться.

— Ах, как разумно, — с восхищением в голосе произнес Д’Аверк и закашлялся. — Простите меня, но боюсь, перенесенные испытания сильно ослабили меня. Смена белья, стакан горячего грога, хороший отдых, и я вновь стану человеком.

— Вам повезет, если мы позволим вам гнить в трюме, — иронично заметил Хокмун. — Отведи его в нашу каюту, Оладан.

Теснясь в крошечной каюте, Хокмун и Оладан наблюдали, как Д’Аверк снял с себя маску, доспехи и насквозь промокшую одежду.

— Как вы оказались на плоту, Д’Аверк? — спросил Хокмун, когда тот суетливо вытерся досуха. Хокмуна даже привело в замешательство то хладнокровие, хотя и внешнее, с каким держался этот человек. Герцог восхищался этим качеством и даже спрашивал себя, не нравится ли ему в каком-то смысле Д’Аверк. Наверное, дело было в честности, с которой тот признавался в своем честолюбии, в нежелании оправдывать свои действия, даже если это было убийство.

— Длинная история, дорогой мой друг. Наша троица — Экардо, Питер и я — предоставила остальным солдатам возиться с тем слепым чудовищем, которое вы на нас напустили, и сумела добраться до безопасного места в холмах. Затем прибыл орнитоптер, который я посылал за другим, побольше, и начал кружить над холмами, пораженный, вероятно, впрочем, как и мы, исчезновением целого города. Кстати, вы должны объяснить мне это. Мы посигналили пилоту, и он приземлился… Мы уже сообразили, что оказались в несколько затруднительном положении. — Д’Аверк умолк. — Здесь есть какая-нибудь пища?

— Шкипер приказал доставить с камбуза ужин, — сообщил Оладан. — Продолжайте.

— Мы оказались втроем без лошадей в довольно пустынной местности. Вдобавок мы не сумели удержать вас, когда вы попали к нам, и насколько мы понимали, пилот был единственным, кто об этом знал…

— Вы убили пилота? — догадался Хокмун.

— Именно. Это было необходимо. Затем мы сели в его машину, намереваясь добраться до ближайшей базы.

— Что же случилось? Вы не знали, как управлять машиной?

— Вы вновь угадали, — улыбнулся Д’Аверк. — Мое знание этих машин ограниченно. Подняться в воздух мы сумели, но затем эта дрянь не пожелала слушаться штурвала. Не успели мы хоть что-то сообразить, как она понесла нас Рунный Посох знает куда. Должен признаться, я испугался за свою безопасность. Это чудище вело себя все более неустойчиво, пока наконец не начало падать. Мне удалось направить его так, что оно приземлилось на мягком речном берегу. Экардо и Питер стали устраивать истерики. Поссорились между собой, становились совершенно невыносимыми в манерах и крайне трудноуправляемыми. Однако нам удалось построить плот, и мы намеревались спуститься вниз по реке, пока не доберемся до какого-нибудь порта.

— Это тот самый порт?

— Да.

— Тогда как же вы попали в море?

— Отливы, друг мой, — ответил Д’Аверк с грациозным движением руки. — Течения. Я не представлял, что мы находимся столь близко к устью реки. Нас понесло с пугающей скоростью и увлекло далеко за пределы суши. На этом плоту, на этом проклятом плоту мы провели несколько дней с Питером и Экардо. Они обвиняли друг друга в нашем бедственном положении, хотя винить следовало скорее меня. О, не могу передать вам, герцог Дориан, насколько это было трудное испытание.

— Вы заслужили и худшее, — буркнул Оладан.

В дверь каюты постучали. Оладан поднялся и впустил обсыпанного перхотью матроса с подносом, на котором стояли три чаши с мясом.

Хокмун принял у матроса поднос и вручил Д’Аверку чашу и ложку. Тот на миг задумался, потом набил полный рот. Казалось, он ел с огромной выдержкой. Закончив есть, он поставил чашу на поднос.

— Вкусно, — заметил Д’Аверк, — вполне приемлемо для корабельной кухни.

Хокмун, которого затошнило от вида этой дряни, передал Д’Аверку свою чашу, а Оладан и свою.

— Благодарю вас, — отказался Д’Аверк. — Я ценю умеренность. Для меня вполне достаточно.

Хокмун улыбнулся, восхищаясь хладнокровием француза.

Пища для него, очевидно, показалась столь же отвратительной, как и для них, но голод его был так велик, что он тем не менее съел содержимое своей чаши и не без щегольства.